Александр Иликаев. Побег из летнего лагеря

ПОБЕГ ИЗ ЛЕТНЕГО ЛАГЕРЯ

 

 

Митя Любимов — двенадцатилетний мальчик с конопатым лицом и вечно оттопыренными ушами — давно мечтал побывать в летнем лагере. И вот, наконец, наступил долгожданный день. Мать отвела Митю на остановку, к которой должен был подъехать туристский автобус.

Грязно-желтый, грохочущий на каждой ухабе, словно тележка, набитая металлоломом, ЛАЗ — по всей видимости, на нем еще ездили герои черно-белого фильма «Добро пожаловать, или посторонним вход воспрещен», — подошел с опозданием в полтора часа.

Мать помогла Мите втащить чемодан. Автобус, взревев омерзительным, переходящим в какое-то неприличное пуканье, фальцетом, тронулся с места.

Несмотря на открытые люки и окна, в салоне было жарко и душно. Прижатый к заваленному чемоданами и сумками проходу, Митя не видел ничего, кроме потного затылка вожатой — старой девы с крепкими, как у грузчика, кулаками. Попытавшись вытянуть затекшие ноги, он тут же наткнулся на поставленное под сиденье ведро.

Наконец, после трехчасовой скачки по колдобинам, ЛАЗ остановился. Чуть не сбитый с ног высыпавшейся из автобуса визжащей оравой детей, Митя почувствовал себя моряком, который сошел на берег после изнурительного плаванья.

Мальчик огляделся, ожидая увидеть радостно бегущих навстречу пионеров в синих пилотках. Однако не обнаружил ничего, кроме запертых железных ворот.

Вожатая, просунув голову между прутьев, закричала:

— Иваныч, открывай, я новеньких привезла!

Вскоре показался огромный мужчина в спортивной форме. Его взгляд излучал такую свирепость, что дети невольно притихли.

Храня гробовое молчание, Иваныч распахнул ворота. Ужасный скрип плохо смазанных петель, словно ударивший в подушку нож, вспорол сонный воздух.

Вожатая отвела ребят на площадку перед административным корпусом. Там их поджидала заведующая — упитанная, отчасти напоминающая цилиндр, тетка с цепким, как у консьержки из иностранных фильмов, взглядом. Распределив новеньких по группам, она прочитала длинно-пространно-развернутую лекцию о правилах поведения в лагере.

 

Затем дети отправились в столовую. Митя увидел развешанные на стенах плакаты с названиями отрядов: «Бригантина», «Следопыт», «Умелые и находчивые» и т. п. Между плакатами красовались написанные кривыми буквами транспаранты: «Когда я ем, я глух и нем», «Береги хлеб!», «Витамины А, В, С — наши лучшие друзья».

Обед был обычным, из двух блюд. Первое состояло преимущественно из воды и покрывшейся фиолетовыми пятнами, словно синяками, картошки. Второе — из чего-то склизкого, но так густо заправленного прогорклым маслом, что невозможно было понять – из чего именно.

После обеда детей развели по палатам. Мите досталась кровать у самого выхода на веранду.

Как только дверь палаты закрылась, послышался шум открываемых чемоданов и сумок. Воздух наполнился щекочущими ноздри запахами домашней кухни. Блины с начинкой, пирожки с зеленым луком и яйцами, беляши, чебуреки с калейдоскопической быстротой замелькали в руках мальчиков. Предвкушая аппетитный сюрприз, Митя полез в заботливо уложенный матерью пакет с продуктами. Однако его тяжесть оказалась обманчивой. Опасаясь, что выпечка может испортиться в дороге, мать доверху набила его коробками с печеньем и сухарями.

Вечером, после того как ребята перезнакомились, палата превратилась в настоящее поле битвы. В ход пошли подушки и свернутые в трубки одеяла. Мальчики дрались, не обращая внимания на разлетавшийся по комнате, как брызги фонтана, пух.

Появление двух девочек, одна из которых, Нинка, оказалась писаной красавицей, только разожгло общий азарт. Гостьи с такой радостью приняли участие в битве, что их радостный визг разбудил вожатую.

Словно потревоженная заклинанием юного чародея дьяволица, она, растрепанная, в наспех надетом плаще, из-под которого выбивались края мятой ночнушки, ворвалась в палату.

— Что здесь происходит?!

Не получив ответа, вожатая прошла между кроватями и, остановившись возле той, под которой сидели девочки, пригрозила:

— Если еще раз повторится такое, получите два дежурства вне очереди!

Произнеся эти слова, она окинула взглядом усыпанный пухом пол и, тяжело вздохнув, вышла.

Решив, что не стоит искушать судьбу, девочки тихонько выскользнули из комнаты, не забыв наградить своих спасителей воздушными поцелуями.

Утро началось с гимнастики. На спортивной площадке было холодно, но спустя несколько минут, то ли от физического напряжения, то ли от рассматривания шеренги сгибающихся и разгибающихся в коленках девчачьих ног, Митя почувствовал приятное тепло. Все мальчики, от заводилы Дениса, голубоглазого, с крепкими икрами, до мелкого, невзрачного шкета по прозвищу Муха, были очарованы Нинкой. Она, словно догадываясь об этом, так низко наклонялась к земле, что, казалось, хотела ее поцеловать. При этом Нинкина белая футболка задиралась чуть ли не к лопаткам, открывая золотистую, как корочка свежеиспеченного хлеба, спину, по которой скользила толстая, пшеничного цвета, коса.

 

Роман Дениса и Нинки развивался стремительно. Не прошло часа, как они прогуливались под ручку, а потом, прячась от вожатых, целовались взасос за полуразрушенной цветочной тумбой.

После тихого часа Нинка вся в слезах прибежала к мальчикам. На этот раз на ней была с виду школьная форма, то есть коричневая кофта и длинная, почти до пят, черная плисовая юбка.

Нинка рассказала о том, что хулиган по кличке Гусь обижает ее брата Эдика. Не дослушав гостью, Денис немедленно отправился в соседний корпус.

Он вернулся подозрительно быстро и сказал, что, только заметив его, Гусь убежал в комнату вожатой и заперся на ключ. Это сообщение заставило Митю задуматься над искренностью слов Нинки. Однако девочка, испепелив своего кавалера гневным взглядом, вдруг так умоляюще посмотрела на Митю, что он, сам не зная зачем, пообещал как следует проучить Гуся.

 

Чтобы не дать хулигану улизнуть, Митя спрятался на веранде и, дождавшись, пока Гусь не выйдет из комнаты вожатой, смело выступил из-за двери.

Увидев перед собой щуплого мальчика в круглых очках, он не поверил своим глазам.

— Ты Гусь? — спросил Митя.

Мальчик ничего не ответил, только обиженно надул губы. Чтобы окончательно убедиться в коварстве Нинки, Митя в двух словах изложил суть дела. Тогда Гусь признался, что подрался с Эдиком потому, что тот плюнул ему в компот.

Митя тут же попытался представить лицо Нинки — нежное, словно выточенное резцом, с большими светлыми глазами, но вместо этого увидел тонкую, как щепка, физиономию с остренькими чертами, в которых сквозило что-то цыплячье.

Мальчики быстро подружились. Гусь, точнее Петя Гусев, тотчас начал излагать Мите проект вечного двигателя. Потом они отправились ловить жуков-носорогов. Митя настолько увлекся новой игрой, что не обратил внимания на промелькнувшую в кустах тень Нинки.

Расплата последовала незамедлительно. На следующий день, после обеда, к Мите подошел Муха и сказал, что есть разговор.

За столовой Митю уже ждали несколько мальчиков во главе с Денисом.

— Мы думали, ты настоящий пацан, а ты вон какой! — начал Денис не предвещавшим ничего доброго тоном. — Короче, ушастый, будешь заправлять нам одеяла.

Митя поперхнулся от возмущения.

— Сам ты ушастый! Я что тебе, шестерка?

Денис не стал тратить времени на уговоры и с размаху ударил его в солнечное сплетение. Мальчик согнулся и, приложив руку к животу, стал судорожно глотать воздух.

— Усек?

Однако Митю не так легко было запугать. Отдышавшись, он тут же набросился с кулаками на обидчика. Денис перешел в глухую оборону, а потом, повалив Митю на траву, стал щедро осыпать пинками.

С тех пор все радости лагерной жизни — страшные истории на ночь, вылазки в палату к девочкам, главная цель которых состояла в том, чтобы намазать губы спящих зубной пастой, — перестали существовать для Мити. Он стал думать только о том, как бы поскорее оказаться дома.

Однажды Петя невзначай пошутил:

— Давай смоемся из лагеря, как Петров и Васечкин!

К удивлению друга, Митя в тот же день начал готовится к побегу. То, что у них, в отличие от героев популярного в 80-х годах детского фильма, не было ни двухместного велосипеда, ни зонтика, ни рыцарского шлема, только облегчало дело.

Петя вначале колебался, однако, подумав, согласился отправиться пешком до Уфы.

Выбраться наружу не составило труда. Дыра в ограде оказалась такой, что в нее мог свободно проехать грузовик.

Солнце успело высоко подняться над острыми, как часовые стрелки, верхушками елей, а Митя и Петя все шли по заросшей чемерицей и чистотелом влажной просеке. Наконец, искусанные в кровь комарами, они выбрались на совершенно дикий берег Демы.

Проваливаясь по колено в топкую, покрытую лютиком и гусиной лапчаткой землю, они двинулись вдоль берега. Очень скоро Митя и Петя стали напоминать облепленных с ног до головы грязью партизан из фильма про войну. Однако они упорно шли вперед, пробираясь через настоящий лес камышей с бархатными, похожими на длинные микрофоны, головками. Из-за вившейся над зарослями мошкары воздух казался живым.

Наконец Митя и Петя вышли на широкий песчаный пляж. Несколько невероятно объемных, как готовые к запуску воздушные шары, женщин поджаривались на полосатых пледах. Рядом с ними расположилась семейная пара. Чуть дальше, возле костра, над которым дымился почерневший от копоти котелок, — сурового вида мужчина в тельняшке; загорелая девочка, лет тринадцати, ходила по кромке берега, с безыскусной грацией виляя очерченной зелеными трусиками маленькой попкой; усыпанная тысячами, похожими на маленькие лодочки, бликами гладь реки слепила глаза.

Оставив одежду сушиться, Митя и Петя с радостными криками бросились в кипящую разноцветными искрами воду.

После купания они занялись поисками раковин. Вскоре к ним присоединилась обладательница зеленых трусиков. В отличие от Нинки, она вела себя на удивление неуклюже, совсем не думая о том, чтобы понравиться мальчикам: восхищенно вскрикивала, когда находила необычную раковину, оттягивала края трусиков и сплевывала через зубы. У Вероники, так представилась девочка, было очень приятное, чуть овальное лицо, усеянное мелкими, почти незаметными на загорелой коже, веснушками. Ее крупные, с зеленовато-голубоватым отливом, как сорочьи перья, глаза обезоруживали наивностью и добротой.

 

Узнав о том, что мальчики не ели со вчерашнего дня, Вероника, чуть ли не силком, потащила их к костру.

Мужчина в тельняшке поздоровался с Митей и Петей за руки, как с взрослыми. Сняв котелок с огня, он, без всяких обиняков, как будто речь шла о чем-то случающемся каждый день, спросил:

— Сбежали из лагеря?

Митя и Петя побледнели, но мужчина тут же рассмеялся.

— Не ссыте, мы с дочкой вас не сдадим!

После этого, слив воду, он поставил перед гостями больше чем наполовину заполненный вареными беззубками котелок.

Мужчина зачерпнул из котелка полную ложку и, подув на дышащие паром, словно вареники, моллюски, без всяких церемоний отправил их в рот. Проглотив кушанье, он прищурил глаза и крякнул от удовольствия:

— Курятина!

Хотя отец Вероники соврал, и беззубки по вкусу оказались чем-то средним между рыбой и плавлеными сырками, Митя и Петя были настолько голодны, что в один присест расправились с половиной котелка.

Похвалив аппетит гостей, мужчина рассказал о том, что раньше, когда моллюсков было много, из их раковин делали перламутровые пуговицы.

Петя не удержался от того, чтобы тут же не прочитать целую лекцию по зоологии. Выяснилось, что кроме беззубок, в водоемах Башкирии встречаются три вида перловиц: перловица обыкновенная, перловица клиновидная и перловица толстая, а также шаровка роговая, Shaerium corneum, и горошина речная, Pisidium amniocum.

Пораженный эрудицией Пети, отец Вероники не сразу нашелся, что ответить. Наконец его осенило, и он, для смелости приложившись к фляжке с водкой, перешел к классификации рыбинспекторов.

— Знаете, бывают такие, которые ловят сами и другим дают, и такие, которые только конфискуют. Помню одного. Все с удочкой сидел, а потом, слышу, подорвался на динамите.

Пока мужчина разглагольствовал, Вероника успела вымыть котелок и снабдить друзей свертком с бутербродами.

Попрощавшись, Митя и Петя двинулись в путь.

Лес кончился неожиданно, словно обрубленный лезвием кусок зеленого бархата. Мальчики очутились в начале пшеничного поля с картинно чернеющей вдали ветряной мельницей.

Подойдя к мельнице, они увидели, что от нее осталось одно название. Разобранные до решетчатой основы крылья давно не двигались. Сквозь щели запертой на ржавый замок двери проглядывала ужасающая пустота.

Когда поле осталось позади, Митя и Петя оказались на широком, заросшем клевером и повиликой лугу. Расположившееся на отдых стадо живописно белело, краснело, серело, чернело на зеленой, сбрызнутой ослепительными каплями живокости, траве.

Митя и Петя не успели сделать двух шагов, как перед ними вырос пастух — пузатый мужчина в потемневшей от пота белой майке.

Ничего не говоря, он выхватил из рук Мити сверток с бутербродами и стал с жадностью поглощать его содержимое.

От удивления мальчики разинули рты.

— А компот? — спросил пастух, смахивая прилипшие к губам крошки.

Тут до Мити дошло, что мужчина принял их за других.

— Ладно, шут с ним! — сказал он, хлопнув себя по жирному брюху. — Передайте вашему бате, чтобы сегодня вечером, в девять, приходил на ферму за хромым ягненком.

Когда пастух со стадом скрылись за пригорком, друзья увидели возвышавшийся на краю луга дом из красного кирпича. Им еще никогда не приходилось видеть таких сооружений. Это был настоящий рыцарский замок в миниатюре — квадратная в плане постройка в два этажа, с четырьмя, похожими на башни, выступами по углам.

Оказалось, что Петя разбирается не только в зоологии. Он вдруг принялся восхищаться оригинальным видом контрфорсов и машикулей.

«Замок» встретил мальчиков высоким кирпичным забором и крепко запертыми воротами из листового железа.

Случайно посмотрев наверх, Митя увидел высунувшуюся из окна ближайшей к нему «башни», окруженную золотистым нимбом волос, женскую головку. В это самое время ворота распахнулись, и из них, грохоча заляпанными высохшей цементной грязью кирзовыми сапогами, вышли два стройбатовца с нагруженными мусором носилками. Митя увидел, что весь первый этаж «замка» был окружен лесами. Какая-то крепко сложенная, с мощными, словно медвежьи лапы, руками, женщина отчитывала хлюпкого паренька в побелевшей от пыли военной форме.

— Ты как красишь, сволочь? Я тебе русским языком сказала: в два слоя! Если еще раз такое повторится, отправишься на дачу к Луизе Флюровне.

Для убедительности, она несколько раз ткнула ему в лицо валиком. Митя, словно ища защиты от неведомого врага, посмотрел на окошко в «башне», но там уже никого не было.

Обойдя стены «замка», мальчики вышли на широкую, посыпанную гравием дорогу. От камней, словно от миниатюрных калориферов, пыхало жаром. Завидев выросшую на горизонте наподобие крепостного вала темную железнодорожную насыпь, Митя и Петя свернули в поле, чтобы дать ногам немного отдохнуть.

На этот раз маршрут друзей пролег мимо разбитого прямо посреди ковыльного разнотравья палаточного лагеря. Куски красной и синей материи блестели на ярком солнце. Теплый ветер раскачивал и надувал их, словно паруса. Чуть дальше, в стороне от лагеря, чернели, словно свежие внутренности, кучи влажной, дымящейся паром, земли.

— Археологи! — воскликнул Петя, тыча пальцем на сверкающие между рукотворных холмов потные спины и белые платки.

Подобравшись ближе, друзья стали свидетелем оживленного разговора между двумя студентами и круглым, как мяч, мужчиной в очках.

— Говорю тебе, Зданович нашел город! — воскликнул первый студент, горделиво сложив на груди грязные руки.

— Скорее конюшню, — ухмыльнулся второй.

— Конюшню?! — возмутился первый. — А как же обмазка и обкладка внешней стены сырцовыми кирпичами?

— Сейчас же слезьте с бровки! — крикнул мужчина в очках, имея в виду оставшуюся нетронутой полоску земли между раскопами.

Увлеченные спором, студенты даже ухом не повели. Это привело мужчину в такое бешенство, что он возмущенно топнул ногой. Бровка не выдержала и обвалилась. Мужчина с размаху шлепнулся в раскоп.

Митя и Петя, привыкшие к грубости взрослых, подумали, что мужчина разразится потоком жуткой брани, но тот, выбравшись из ямы, только рассмеялся. Увидев друзей, он ласково спросил:

— Местные?

— Местные, — соврал Митя.

Мужчина одобрительно кивнул.

— Тогда покажете Михалычу дорогу до заимки. Заодно на машине прокатитесь.

— А мы не из деревни, а из Юматово… — попытался отвертеться Митя и, для надежности, добавил: — Точнее из Уфы, приехали к бабушке на каникулы.

Мужчина покачал головой, но, ничего не сказав, подозвал тоненькую девушку.

— Лен, накорми этих гавриков. У нас еще макароны с обеда остались?

— Целый котелок, Кронид Федорович!

Девушка отвела Митю и Петю под брезентовый навес, к сколоченному из досок длинному столу. Через десять минут она вернулась с двумя эмалированными тарелками. Хотя макароны оказались разваренными, еще никогда друзьям не приходилось есть такой восхитительной смеси мяса, поджаренного лука и моркови.

Мальчики не успели насытиться, как к столу подсело несколько громко говорящих иностранцев.

К счастью, очень скоро к ним присоединились студенты во главе с Кронидом Федоровичем, и беседа потекла по-русски.

— Мне кажется, что горизонтальный орнамент зауральской керамики, я имею в виду, прежде всего, черкаскульскую и межовскую, объясняется тем, что большинство стоянок располагалось на берегах озер, — предположил худощавый иностранец, нарисовав в воздухе странную фигуру в виде буквы S.

— В таком случае, что вы скажете по поводу вертикального орнамента срубников и абашевцев? — спросил его широколицый коллега в запачканных на коленях темно-синих брюках.

— Достаточно взглянуть на карту Предуралья. Здесь множество рек, текущих почти в меридиональном направлении: Кама, Белая, Уфа, Дема, Урал, Сакмара, Ик.

Кронид Федорович сделал многозначительную мину и, гордым движением вскинув двойной подбородок, произнес:

— Коллеги, позвольте высказать предположение, что в данном случае мы имеем дело с проявлением борьбы двух культов — медвежьего и птичьего. Если верить некоторым лингвистам, название реки Уфы выводится из угорских языков и означает «медвежья». Впрочем, лично я считаю более правдоподобной иранскую этимологию, согласно которой Уфа означает «темная». Имеется в виду цвет воды, не содержащей такого количества известковых взвесей как вода Белой.

— Кронид Федорович, — вкрадчиво спросил какой-то студент, уже поднаторевший в общении с профессорами, — выходит, что у наших предков, жителей Южного Урала, была своя мифология?

На лицах иностранцев изобразилось живое любопытство. Кронид Федорович встрепенулся, словно школьник при звуке звонка.

— Разумеется! Если обратиться к записям этнографов, можно составить довольно любопытную картину. Ханты и манси, вероятные потомки межовцев, сохранили представление о верховном боге неба Торуме и его сестре и одновременно супруге Калташ, изображавшейся в виде стоящей на медведе женщины. Не будет большим преувеличением сравнить их с греческими Зевсом и Герой. Правда, уральская богиня оказывается находчивее своей античной alter ego. После сотворения земли она советует Торуму укрепить зыбкую почву каменным поясом, Уральскими горами. Затем она вдувает души в созданные супругом человеческие тела. Как обычно, все кончается адюльтером. Разгневанный супруг сбрасывает Калташ с неба. Падая, она, прямо в воздухе, рожает сына Мир-сусне-хума. Очутившись на вершине горы Реп, отсюда, собственно говоря, греческое название Уральских гор — Рипейские или Рифейские горы, богиня целиком посвящает себя воспитанию Мир-сусне-хума. Проходит какое-то время и соскучившийся по супруге Торум возвращает ее на небо.

— Действительно, все это напоминает греческую мифологию… но, разве предки хантов и манси жили в Предуралье? — спросил иностранец в темно-синих брюках.

— Согласно данным гидронимики, область распространения угорских племен в эпоху раннего железного века доходила до теперешней Горьковской области!

На губах первого иностранца заиграла нехорошая улыбка.

— Однако вы говорили о борьбе медвежьего и птичьего культов. Мне было бы интересно услышать, в чем оно конкретно выражалось. Потом, разве имя Мир-сусне-хума не иранского происхождения? Возможно, что так называемая урало-алтайская мифология является, мягко говоря, очень смелой гипотезой.

Щеки Кронида Федоровича покрылись малиновыми пятнами.

— Нужны примеры? Пожалуйста. Еще дореволюционный исследователь Трубецкой указывал на то, что имя богини Калташ происходит от прафинно-угорского корня со значением «расти», «произрастать». Сохранился соответствующий удмуртский, то есть приуральский, миф о боге плодородия Кылдысине. В древние времена он жил на земле среди людей, любил появляться на полях в образе старика в белой одежде, ходить по межам и поправлять упавшие на землю колоски хлеба. Люди настолько расширили свои поля, что Кылдысину негде стало ходить. Они перестали одеваться как Кылдысин, покрасив свои одежды в синий цвет, и оскорбленный бог удалился на небо. Люди долго молили бога у священной березы спуститься к ним вновь. Наконец, они умолили его хотя бы показаться им в каком-либо ином обличье. Тогда Кылдысин появился на вершине березы в образе красной белки. Охотники, намереваясь вынудить бога остаться на земле, подстрелили белку, но та превратилась в рябчика, когда же подстрелили рябчика, тот превратился в тетерева, затем — в окуня и скрылся в реке. Интересно, что в карело-финском эпосе «Калевала» есть герой по имени Йовкохайнен. Его имя, восходящее к прафинно-угорскому слову, буквально означает «сын лебедя». Если верить записи Готлунда, Вяйнемёйнен и Йовкохайнен отправились в Похьёлу добывать таинственное существо — саммаса. Герои поймали его и повезли обратно. В пути саммас испугался пения Йовкохайнена и взлетел из лодки. Вяйнемёйнен попытался сбить его мечом, но отрубил ему только один палец, который и доставили на землю. От этого стали расти травы и вся растительность. В другой, канонической версии, вошедшей в текст Лённрота, рассказывается о том, как Йовкохайнен разбудил задремавшего на скале журавля, а тот, своими криками, – владычицу Похьёлы, редкозубую Лофхи.

Кронид Федорович сделал короткую паузу и продолжил с новым воодушевлением:

— Позвольте теперь обратиться к средневековым авторам. Ибн-Фадлан говорит о том, что башкиры поклонялись журавлям, за то, что те своими криками обратили врагов в бегство. О распространенности птичьего культа свидетельствует эпизод из эпоса «Урал-батыр» о Хумай, дочери богини солнца Кояш. Она предстает героям в виде белой лебеди.

Действительно, имя Мир-сусне-хума имеет иранское происхождение и буквально означает — «за миром смотрящий человек». Однако нельзя сказать, что влияние было исключительно односторонним. Иранская богиня Ардвисура Анахита была одета в плащ из трехсот бобровых шкур, что, в условиях жаркого климата, согласитесь, представляется излишней роскошью. В то же самое время, в описании Калташ содержится такая деталь: две золотые косы богини связывают небо с землей; по одной косе бежит бобр, а по другой куница. Схожее описание имеет древнетюркская богиня деторождения Умай, к которой, по всей видимости, восходит образ супруги Урал-батыра:

Дочь я царя, чье имя Самрау.

А зовут меня Хумай; если волосы разовью,

Лучами златыми всю землю залью.

Утром я тороплю зарю…

Выждав, пока потрясенные слушатели придут в себя, иностранец в темно-синих брюках пожал плечами.

— При всем к вам уважении, Кронид Федорович, но это несколько напоминает фантастические построения господина Дюмезиля. Все приведенные вами источники, за исключением труда Ибн-Фадлана, поздние, записаны этнографами любителями в XVIII—XX веках.

— Позвольте, а как же быть с орхоно-енисейскими руническими памятниками, в которых упоминается бог неба Тенгри и его супруга Умай?

— Их подлинность со времен Томсена не вызывает сомнений, — признался иностранец, — однако все остальное, прежде всего связь отдельных мифологических образов, остается в сфере смелых предположений.

— А как же археологические доказательства?..

Митя и Петя доели макароны и, так и не узнав, какие существуют археологические доказательства, поспешили отправиться на раскоп, где было куда интереснее, чем под брезентовым навесом.

 

Там вовсю кипела работа. Девушки промывали облепленные землей и глиной находки: кости, бронзовые наконечники стрел, стеклянные бусины. Костей было больше всего. Их пересчитывали и складывали в картонные ящики. Сидевший на складном стульчике картограф с миллиметровкой делал зарисовки раскопа.

Два студента отшвырнули в сторону какой-то камень неправильной формы. Из горла картографа тут же вырвался истошный крик:

— Твою мать, что делаете! А ну положите его обратно и откопайте как положено!

— Не кипятись Колян, один хрен, золота здесь нет, — сказал студент.

Картограф сплюнул.

— Да мне что ли надо? Мне ставят практику и ладно.

Студенты только успели вернуть камень на прежнее место, как на раскопе появился Кронид Федорович. Увидев камень, он испустил торжествующий вопль.

— Вот вам и доказательство, коллеги!

Студенты так спешили, что водрузили камень почти вертикально. При этом они действовали столь неосторожно, что штыками лопат откололи от него несколько кусочков, отчего камень приобрел сходство со стоящей на задних лапах медведицей.

— Прямо как жирная тетка из «замка»! — пробормотал потрясенный Петя.

Когда недоразумение выяснилось, Кронид Федорович не смутился. Он высоко поднял палец и произнес латинскую фразу. Причем с таким диким зубным скрежетом, что даже Митя понял, что речь идет о каких-то гадах и дураках:

— Gaudet patientia duris (Долготерпение торжествует).

В это время к мальчикам подошла уже знакомая тоненькая девушка.

— Собирайтесь, за вами приехали.

Митя и Петя хотели дать стрекача, но выросший как из-под земли Иваныч грубо взял их за шкирки.

— Что, добегались, засранцы?

Уже в кабине грузовика Иваныч немного подобрел, признавшись мальчикам, что если бы не звонок Кронида Федоровича, он бы до сих пор караулил их на станции.

По возвращению в лагерь, Митя и Петя были подвергнуты самому тщательному допросу. Для того чтобы не сделать из беглецов героев, заведующая наказала всю старшую группу, отменив и без того редкие посещения пляжа.

Ее расчет оказался верен. Поначалу восхищенное отношение к мальчикам, прежде всего к Мите, как к инициатору побега, в два дня сменилось прямо противоположным чувствами.

Ночью Мите устроили велосипед, то есть подожгли засунутые между пальцев ног спички. Днем, после обеда, стащили чемодан с вещами. Мите с большим трудом удалось найти его в зарослях крапивы.

Однажды, вернувшись в палату, Митя обнаружил, что кто-то изрезал его простыню. «Наверное, ножницами», — подумал Митя. Как нарочно именно в этот момент за спиной мальчика возникла вожатая.

— Ах ты сволочь! — воскликнула она и, выкрутив Мите ухо, потащила к заведующей.

Заведующей не оказалось на месте. Назвав Митю сукой и дебилом, из-за которого нормальные люди не могут как следует отдохнуть, вожатая направилась с ним к завхозу.

В отличие от других работников лагеря, Роман Алексеевич слыл юмористом. «Ну что, пришел карасик за матрасиком?» — говорил он, выдавая постельное белье. Если вместо мальчика приходила девочка из старшей группы, Роман Алексеевич желал ей хорошенько порезвиться на матрасике с каким-нибудь карасиком.

Положив перед завхозом разрезанную простыню, вожатая воскликнула:

— Роман Алексеевич, вы только поглядите, что сделал этот выродок!

Завхоз с укоризной посмотрел на Митю.

— Ты зачем простыню изрезал?

— Это не я!

— Тогда кто?

Вожатая с шумом выпустила воздух из легких.

— Да он, Роман Алексеевич! Больше не кому!

Завхоз понимающе кивнул.

— Правильно, карасик, сам погибай, но товарищей не выдавай.

Одутловатое лицо вожатой перекосилось от злости. Она хотела что-то сказать, но передумала и, махнув рукой, вышла из комнаты.

Стойкость Мити произвела впечатление на Дениса. Однажды, когда мальчик начал заправлять его одеяло, Денис, смутившись, пробормотал:

— Не надо… я сам.

Дело кончилось тем, что недавние враги подружились. Когда Нинка назвала своего кавалера слизняком, Денис ударил ее ракеткой. Нинка разревелась и побежала в медпункт.

 

На следующее утро она, как ни в чем не бывало, строила глазки Алмазу, юному тяжелоатлету из «Бригантины».

 

© Александр Иликаев, текст, 2009

© Книжный ларёк, публикация, 2016