Александр Леонидов. Прямые инвестиции

ПРЯМЫЕ ИНВЕСТИЦИИ

 

…Ты размахом необъятна,

Нет ни в чём тебе конца.

И веками непонятна

Чужеземным мудрецам…

М. Ножкин

 

У Имбирёвых за что не возьмись – всё вечно Савва, младшенький, виноват. Оно ведь не вчера сказано: «у сильного всегда бессильный…» – Савва в школе эту басню проходил. И нашёл её толковой. Потому что не так – «Савва, Савва!»…

А Савва в конкретно этой истории не виновен. Ну, может быть не совсем – но почти не виновен. Разве Савва, маленький, заставил отца гоняться за ним по всему дому с намерением «схватить и чмокнуть сладкое тельце», как это выражал Иван Сергеевич Имбирёв, никогда не упускавший возможности помять и потискать своего пупсика? Савва тут совершенно ни при чём, а виновата во всём отцовская сентиментальность…

Она и есть главная виновница: пришёл Иван Сергеевич домой с подарком для жены, аккуратно упакованном в коробочку, обтянутую яркой блестящей фольгой из киоска с бесхитростным именем «Праздничная упаковка». Там, на первом этаже торгового центра «Яик» почти все покупатели свои подарки упаковывают. А что, удобно! Пошёл на днюху, на свиданку, на «новый год» – подарок купил, тебе его в киоске в нарядную коробочку уложили, блёстками осыпали, тесёмочками с бантиком перевязали – он сразу вроде бы как-то дороже смотрится!

И вот, Иван Сергеевич, купив подарок своей жене, не выдумывая ничего нового и не изобретая велосипедов, в киоске «Праздничная упаковка» его и оформил для, так сказать, «эстетики вручения»…

Ну, а как Савву увидел – положил коробку в оранжевой фольге на трюмо в прихожей, погнался за отпрыском, играючи покрикивая: «А кого-кого-кого сейчас папа-то схватит?!»

Савва с хохотом убегал, пока до родительской спальни не добежал, здесь его отец изловил-таки, и стал тютюхать, на руках подбрасывать… Ну, года уже не те – запыхался и велит Савве: иди, сынок, принеси с первого этажа подарок маме, мы его под подушку к ней положим, чтобы сюрприз был…

Ну, а незадолго до папы приходил к Имбирёвым ухажёр старшей Саввиной сестры Вячеслав. Он Наталке приобрёл в подарок шикарные конфеты ручной работы в виде разных шоколадных цветов. В том же самом ТЦ «Яик». А что делает человек, купивший подарок в ТЦ «Яик»? Естественно, заворачивает перед выходом в киоск «Праздничная упаковка»…

Поскольку Саввин папа и Славик любили очень похожих женщин, то и в остальном у них вкусы похожие. Славик тоже выбрал для коробки оранжевую фольгу… Не застав Наталку дома, Вячеслав попросил Савву передать его подарок. Он де, позже, позвонит спросить – понравилось ли ей?

В общем, на трюмо-рококо оказались по чистой случайности две одинаковых коробочки. И когда Савва, по поручению отца, поскакал за подарком матери – он нечаянно взял подарок сестре. Тот самый, который не чуявший подвоха Иван Сергеевич заботливо и лукаво уложил под жёнину подушку…

А подарок Ивана Сергеевича попал попозже в руки Наталки Имбирёвой, презентованный братом, как будто он от Славика… Ну, Савва же маленький, только в четвёртый класс пойдёт! Ну спутанул малёхо «лево» с «право» – чего на ребёнка обижаться? Сами виноваты, два Ромео, запутали дитя со своими одинаковыми коробками!

С подарком Славика, кстати, никаких проблем не вышло. Вскоре убежавший по делам отец позвонил супруге, вернувшейся с шопинга. А она уже нашла коробочку с вложенным картонным сердцем и уплетает конфеты ручной работы за милую душу.

– Ну как тебе мой подарок? – воркует муженёк. – Правда, он не столько для тебя, сколько для меня… Но сладенько, ведь правда?

Ольга Анатольевна Имбирёва поняла это, естественно, в том смысле, что нужно на вечер конфет мужу оставить, поделиться. Словом, одной всё не слопать. Ну так и лады! Как говорится, и ухом не повела.

А вот с подарком дочери её, Натальи-то свет Ивановны вышло дело похуже. Звонит её Славик на мобилу – узнать, как ей конфетки, а она как раз оранжевую фольгу рвёт, коробочку вскрывает… А в коробочке аккуратно так упаковано эротическое кружевное бельё, всё прозрачное и вызывающее до крайности… Наталка эту пошлость маникюренным мизинцем поддела и держит на весу… До конца поверить не может! А тут ещё Славик, горя не ведая, по телефону заливается счастливый:

– Ната! Ну как, понравилось тебе! Я так долго выбирал их, сортировал… Специально для тебя… ручной работы…

Тут Натку взяло зло: не в таких они пока с ухажёром отношениях, чтобы он её, как шлюху, выряжал! Очень уж скабрезный дар, не ожидала она такого от интеллигентного и робкого мальчика!

Но она же – мамина дочка! Ни слова протеста, улыбка на устах (кривенькая – но в телефон не видно) и слова сахарные, сиропные:

– Очень мне, Слава, твой подарок по душе… Да вот мой ответный по душе ли тебе придётся?!

Славик, наивная душа, распинается с запинкой что-то вроде – «от тебя, мой свет, всё сокровище, всякий подарок по сердцу»…

– Да ты погоди! – скалится в Натке хищница. – Ты сперва получи, открой, а там уж и скажешь…

Обиженная за пошлость девушка («я ему не такая!» – тра-та-та) «сделала» чисто женскую шутку. В таком мамином стиле, как некогда Оля Туманова, ещё до того, как Имбирёвой стать, шутила…

Вытащила из груды своей косметики блоттер [Блоттер – в парфюмерии узкая бумажная полоска, на которую наносится ароматический проблик, тестер для духов] французских духов «L'Occitane Lumière». Ну, а блоттер – узенький, только под нос совать, там длинного не напишешь… Там только логотип «ll»… Буквы красного цвета… Короче говоря, бумажная полоска, а на ней две красных черты…

Эти две красных линии на бумажной полоске Наталка сфотографировала на телефон крупным планом, задав опцию «размытое изображение»… И «скинула» Славику, приписав «коммент»: «чувствуешь, чем пахнет?»

Мстительно улыбнулась: теперь-то ты, студент, попрыгаешь, не до эротического белья станет!

 

*  *  *

 

Вячеслав, друг Наталки, вместо того, чтобы позвонить ей – позвонил её маме. И начал сбивчиво нести какую-то околесицу, умоляя по непонятной Ольге причине «не считать его подонком»:

– …Я всё продумал… Я, в принципе, готов… Жалко, что доучиться не вышло, но я ведь могу перейти на заочный… Ольга Анатольевна, я уже нашёл работу… Неплохую работу для начала… Мы со всем справимся, уверяю вас, пусть только Наташенька ничего с ребёнком не делает… Она такая импульсивная! Я на вас надеюсь, Ольга Анатольевна…

– Погоди, Слав… – хмурила брови Ольга. – Ты что такое городишь?! Какое заочное?! Какой ребёнок?!

– Так вы ещё не знаете?! – взвизгнул Славик (чувствовалось, что решение он принимал на нервах, сильно переживал). – Тогда лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать…

И перекинул фотку блоттера «ll» с припиской «чувствуешь, чем пахнет?», оригинал которой пришел час назад абоненту «Славка-три-сердечка»…

Мужчине простительно не разбираться в дебрях женского парфюма. Но почему Ольга Анатольевна, сама пользовавшаяся продуктовой линейкой «L'Occitane Lumière» и не раз нюхавшая точно такие пробники в бутиках и дьютиках, обмишурилась? Обмишурилась, несмотря на прозрачную подсказку – «чувствуешь, чем пахнет?»

Ответ один: она мать. А мать видит в первую очередь своё, материнское.

– Славик, мы потом поговорим… – прошепелявила, разом став косноязычной, смертельно побледневшая блондинка.

– Только, умоляю, проследите, чтобы с ребёнком ничего не сделала… – кричал в трубку ответственный и порядочный Вячеслав. Но зря: трубка уже выпала из тонкой холёной руки Имбирёвой на шёлковое покрывало огромного семейного ложа… Вместо трубки в руке оказался вдвое сложенный ремень…

Бешенной кошкой Ольга Анатольевна ворвалась в «светлицу» к дочке, чуть не вышибив ногой дверь (потом косточка большого пальца долго ныла от мужского, ковбойского пинка).

Наталка сидела на маленьком диванчике-канапе с зеркальцем и просматривала кожу лица миллиметр за миллиметром: так-то кожа у неё чистая, но как знать? Вдруг выскочит прыщик, годы-то гормональные…

– Наблудила, кошка драная!!! – заорала Ольга перекошенным ртом, как истинная дочь кошмарных 90-х. – Я так и знала, что этим кончится… Ты почему мне, потаскуха, ничего не сказала, а ему сразу фотки шлёшь?!

– Мама, в чём дело?! – выпучила хорошенькие (мамины) глазки Наталка. До неё доходило не сразу: идиот-ухажёр, вместо того, чтобы втихаря с подругой всё выяснить, затеял старомодную процедуру сватовства…

– О, какое же вы поколение! – скрежетала зубами взбешённая мать. – Я-то думала, похабнее нашего поколения уже не будет… Ошибалась я…

Дальше случилось совсем уж неприличное: Ольга Анатольевна открыла на своём телефоне «страшное» фото, и, схватив взвизгнувшую дочку за волосы, стала тыкать её носом в плоский экран: так кошек учат не гадить, где попало…

– Это кто наделал?! Это кто наделал?! Ну ладно, Славик твой дурак, не знает, откуда дети берутся, но ты-то?!

– Мама…. Мама… – жалобно пищала Наталка, пытаясь вырваться из железной хватки. Да где уж там подрастающему поколению супротив женщины, пережившей 90-е?

В итоге Ольга сама отпустила дочь, натыкав её в паскудную проделку. Обессиленно уселась рядом. Из нежного, тонкого носика Наталки пошла юшка – много ли надо, чтобы такого «ангелочка во плоти» травмировать?

– Он тебе отправил?! – утирая кровь на верхней пухленькой губке с родинкой, сверкала глазами Наталка. И повалилась навзничь, закрыв лицо ладошками… Затряслась, словно в конвульсиях… Она хохотала… И так-то смешно получилось, а тут ещё на винтаже этих бурных маминых эмоций… Просто истерика, приступ смеха…

Мать по-своему истолковала эти судороги. Ей казалось, что дочка рыдает…

Материнское сердце размякло, Ольга примирительно погладила Нату по бедру:

– Чё теперь-то слёзы лить, дура?! Ладно, не реви… Твой Славик со страху уже в какой-то «Ки-эф-си» разносчиком записался… Что ни говори, с мужчинами нам в роду всегда везло… Испортила парню учёбу, а он такой башковитый, с младших классов ещё… Счас самое главное – придумать, как отцу скажем!

Наталка подняла лицо к матери. На лице от слёз-смешинок косметика расплылась, и оно казалось опухшим от плача.

– Мамуля! – давилась смешистым кашлем дочь. – Это «L'Occitane Lumière» на фотографии…

– Чего?! – недоумевала Ольга, покрепче перехватив вдвое сложенный ремень. Уж не рехнулась ли доча от горя?!

– Мам, ну это блоттер, пробник… L'Occitane Lumière… «Эль-Эль», понимаешь?! Да вот он лежит, на тумбочке… Я просто Славика подколола, на вшивость проверила…

И сверкнула глазами игриво, без мигом сбежавшего с неё испуга:

– А вы с ним что решили?! Я же приписала – «чувствуешь, чем пахнет?»… Ну, как в квесте, подсказку дала… А вы что подумали?! Ну вы ващщще оба такие пошляки!!!

Ольга смолоду была очень сообразительной девочкой. За мозги её муж и любил – как, впрочем, и за всё остальное, чем Ольгу щедро одарила природа. Но даже сообразительная женщина, умеющая понимать самые запутанные психологические ребусы с полуслова – и та растерялась бы в сложившейся ситуации…

Наталка принесла злосчастный блоттер и махала им прямо перед глазами матери. Но у той от пережитого всё расплывалось во взоре…

Лишь постепенно и как бы по кускам доходило до неё, что две красные черты – это на самом деле (если внимательно присмотреться) – две буквы «l» на бумажной полоске-«нюхалке»… Которым она сама не раз пользовалась для знакомства с парфюмом…

– Ах, вот оно что… – на сердце полегчало, но полушарие эмоций в голове Ольги налилось свинцом гнева. Она половчее перехватила ремень в руке. – Вот теперь я тебя точно выпорю, коза гулящая!!! Это кто же тебя подучил такую гадость парню слать?! А если бы его инсульт хватил?!

– Ничего, молодой, не хватит! – хохотала Наталка.

– Я тебя так отлупцую, так отделаю, что как увидит – точно с приступом свалится! – мрачно, волчьи пообещала потомственная казачка Имбирёва.

– А чего он мне такие подарки делает?! – защищалась дочь, став серьёзнее, потому что ремень уже поднялся для первого хлёсткого удара. – Ты сперва посмотри, чего он мне прислал… И ещё звонит, наглец, спрашивает: понравилось ли?! Он мне пока не муж, чтобы так одевать…

– Однако… – оторопевшая Ольга изучала содержимое коробки, которую в киоске «Праздничная упаковка» обтянули оранжевой фольгой. Содержимое было в высшей степени неприличным… И размер не Наталки, побольше… И коробка какая-то очень уж знакомая…

– Доченька… – недобрым, горючим маслом расплылась Ольга, преследуя в уме ускользающую догадку. – А ты говоришь, звонил он – потом? Так, стало быть, не лично передал эту гадость?!

– Савва мне передал! – буркнула Наталка, инстинктивно отодвигаясь подальше от мамы. – Сказал, что от Славика…

– И мне Савва сказал, когда я приехала… Что они… С папой мне подарок под подушку… н-да… А коробка-то такая же…

Четыре круглых, как плошки, очумелых глаза смотрели друг в друга на упоре… «Мы с папой… подарок под подушку… коробка с оранжевой фольгой…»

– И, главное, в один ведь день… – прошептала Наталка, изломив бровку «домиком». – Мам… а у тебя что было?

– Конфеты ручной работы… – тягуче, словно пьяная, выдавила из себя Ольга Анатольевна. – А Иван, главное, мне ещё и говорит на «мобилу»: это подарок не столько для тебя, сколько для меня… Я ещё подумала, что он конфеты ему оставить просит, он всегда сладкоежка был…

– А мой-то мне говорит: «Я так долго выбирал… Специально для тебя… ручной работы…»… Ну, конечно, он так и сказал – «ручной работы»! Я злая на него была, за его пошлятину, хорошо запомнила! Мам, я тебя как женщина женщину спрашиваю: такой лифчик не может быть ручной работы, правда?!

Мать не ответила: разглядывала на просвет крутой треугольник трусиков на золотистых брителях-ниточках. Трусики отлично просвечивали даже через два слоя ткани…

– Да уж какая там ручная работа, доча… Это тебе не конфеты… – покачала головой Ольга Анатольевна.

– Савва… – мрачно кивнула Наталка.

– Савва… – нота в ноту повторила звук мать.

– Мам… – подозрительно нахмурилась дочь. – А чё, папа тебе такую вот хрень дарит?!

Ольга Анатольевна густо покраснела и стала врать, как и любая мать врала бы на её месте:

– Нет, конечно… Никогда такого не было! Сама удивляюсь, чего вдруг на него нашло?!

– Фу, гадость какая… – брала реванш дочка, играя в искреннее возмущение. И ногой столкнула кружавчики нескромного белья с канапе на пол…

 

*  *  *

 

Ольгина свекровь Наталья Степановна Имбирёва, к тому времени ставшая уже классической «бабкой-подслушкой», в момент бурных объяснений матери с дочерью караулила за дверью внучкиной спаленки. Окончания «диалога поколений» свекровь слушать не стала – так потрясло её драматичное начало.

 

Свекровь сообразила, что наконец-то она попала туда, куда так рвалась её душа возле кухонного телевизора: в мексиканский сериал-мелодраму! Потому, поняв о чём речь, свекровь покинула свой пост и ломанулась на первый этаж, к стационарному телефону (мобильник у неё был, и она даже пользоваться им умела – но всегда экономила «тариф»).

Кому же первому донести сногсшибательную сенсацию о беременности внучки-первокурсницы?! Потренироваться Наталья Степановна решила на «свояках» (как она их почему-то звала), на Ольгиных родителях…

Трубку в городе взяла Иванова тёща Нина Павловна Туманова. Из загородного коттеджного посёлка к ней в белокаменную высотку-«косыгинку» змеёй вползала шокирующая весть.

– Натка-то, Натка что учудила… И скрывает ото всех… – ворковала свекруха.

– Что с Наташенькой?! – испугалась вторая бабушка и приложила руку к сердцу.

– Эх, Нина, Нина… Живёте там, и ничего не знаете… Натка ведь в подоле принесла… Второй месяц уже…

Откуда свекровь взяла эту деталь – неизвестно, но она и позже многое выдумывала для «драматизму».

– Да как же?! – охнула Нина Павловна и что-то у себя на кухне уронила.

– Олюшка узнала, так её порола, так порола… Та вся в рубцах… Но и понять твою дочь, Нина, немудрено: ведь неизвестно от кого, Натка-то, принесла в подоле «арбузик», да ещё и молчит, как партизан…

Далее, обрастая красочными подробностями, версия Натальи Степановны Имбирёвой, в прошлом ответственного редактора и даже парторга КПСС в издательстве «Кулинария», дошла до Иванова тестя, Анатолия Эдуардовича Туманова.

Анатолий Эдуардович поступил в полном смысле слова по-мужски, то есть молча пошёл пить таблетки от давления и «сердца». Как жертва «троллинга» этот старый добряк и выпивоха, садовод-любитель и рыбак-фанат был мало перспективен. И потому Наталья Степановна стала звонить сыну. Слова «троллить» она, конечно, не знала, но самим искусством овладела в совершенстве ещё до эпохи интернета.

Так что на стариках-Тумановых она только разминалась. Теперь, когда мексиканский сценарий развивался по всем правилам, она набрала сотовый номер сынули, трепеща всем дородным телом – что первой сообщит главе семьи потрясающую новость…

– Мама! – рявкнул Иван Сергеевич Имбирёв. – Я не могу сейчас говорить!

– Перезвони, как только смо… – прокричала вредная старушка, но слушали её уже только короткие гудки с АТС…

«Ничего, перезвонит!» – утешала себя мать. Она мыслила не в формате фильма, а именно в формате сериала, и любая пауза в действии её не смущала, ежели действо развивается, как принято на любимых фазендах донов Педро и бесстыдников-Альфонсо…

 

*  *  *

 

А у Ивана Имбирёва всё начальство словно бы сошло с ума. Ещё с утра, как говорится, «ничто не предвещало…». Имбирёв заскочил в Горсовет только «отметиться». Он совершенно искренне надеялся на романтический вечер со свечами и воображал – как будет смотреться на Олюшке то чудо-бельё, которое он в бутике оценил только на манекене…

Но у Ивана Сергеевича было много начальства. В телефоне они так и обозначались, так и высвечивались, когда звонили: «Босс 1», «Босс 2», «Босс 3» и т. п. Иван знал туго – о ком идёт речь под тем или иным «нумером». Как «освобождённый» депутат Горсовета Кувы он управлялся председателем Горсовета. Где тот «с копытом» – там, «с клешнёй», и глава исполнительной власти, в просторечии «мэр» (хотя должность официально давно переименована в «главу администрации города»).

Как владелец сети пекарен и кафе, Имбирёв подчинялся управлениям «торговли и общественного питания», соответственно, в администрациях Края и города.

При этом начальником отдела торговли администрации города Кувы, Имбирёв в то же время и управлял…

Такова была запутанная феодальная иерархия в Крае, в которой вассал моего вассала – не мой вассал, и босс торгаша может быть подчинённым того же торгаша, когда тот в роли главы депутатского «комитета развития»…

Имбирёв думал, как обозвать в телефоне начальника отдела торговли и общепита городской администрации, то ли «босс 5» то ли «Сеня-подотчётный». В итоге «уважуха» и лисье подхалимство победило, «Сеня-подопечный» стал «боссом 5». Но, согласитесь, номер вышел не ахти…

«Вас, боссов, много, а я-то один», – так думал, а иногда и говорил в узком кругу Имбирёв. Как и у всех в краевой власти, официальная должность стоила немного: в основном, всё решалось неформальными, давно и прочно сложившимися связями. Имбирёв был для всех «боссов» прежде всего «незаменимым человеком», а уж потом обладателем того или иного формального поста.

Когда китайская делегация в рамках форума ШОС и БРИКС задумала посетить улицу Сунь Ятсена в Куве, то городское начальство впало в ужас: страшнее улицы в городе нет, там одни серые дровяные сараи – а на форуме, страшно сказать, все, вплоть до самого Путина!!! Только Имбирёв придумал, что делать: с приличной, новой, модной улицы Энгельса, где дома начальства, таблички на время форума перенесли на улицу Сунь Ятсена. И наоборот…

Китайцы походили, повосхищались, остались очень довольны тем, как на Урале чтут имя их великого революционера. И всем было хорошо: китайцам честь, российскому руководству – перед союзниками не стыдно, а городскому начальству – бонусы…

Когда в Куву приезжала проверка РосТранса – только Имбирёву пришла в голову мысль пустить по проверяемым улицам поливальные машины с тушью на «низком поливе». Тушь – она что? Сажа с водой! Сажи у нас много, воды ещё больше! Прошли в 5 утра поливалки, асфальт стал чёрным, воронова крыла, каким по ГОСТу быть обязан свежий асфальт… А то – чего греха таить? – был он белёсым, блёклым и каким-то совсем уж выцветшим-выгоревшим…

Эпизод за эпизодом – и депутат Горсовета Иван Сергеевич Имбирёв стал для власти Края и его столицы «незаменимцем». Как трудное положение в любой из сфер – зовут Имбирёва: выручай, Ваня!

Оно ведь стародавно ведомо: если человек хорошо выполнил порученную работу, самая вероятная награда – получить новую работу!

 

*  *  *

 

И потому, раз уж так вышло, что в Куву принесла нелёгкая крупного инвестора, госпожу Фернандес, грозившуюся осчастливить Край массой рабочих мест и горами декоративной австрийской плитки, кою можно будет поставлять «в самые отдалённые области державы вашей» – вопрос о включении Имбирёва в приёмную делегацию вообще не ставился.

Можно сказать, что Имбирёв туда попал ещё до приезда взбалмошной дамы-миллиардерши, подобно тому, как планы войны составляют задолго до войны. Поскольку дело касается города – то понятно, что вошли мэр, понятно, что председатель Горсовета, их основные прихлебатели, а поскольку дело до конца не выгорело (госпожа Фернандес приехала только разведать обстановку для «предполагаемых инвестиций») – то и без Имибрёва, «палочки-выручалочки», не обойтись…

– Куда вы её повезёте? – мрачно поинтересовался Иван Сергеевич.

– На объект в Гульфрань (пригород Кувы)… – отчитался мэр с говорящей, «гоголевской» фамилией Толокнянников, робевший перед записным умником.

– Между стоянкой и воротами рассыпьте кусочки яшмы и малахита! – распоряжался Иван Сергеевич. – Она из машины выйдет, пойдёт к воротам, обязательно заметит…

– А если не заметит?! – коварно поинтересовался председатель Горсовета, господин Хоробровин.

– Обязательно заметит! – пообещал Имбирёв. – Я посмотрел её в интернете, она по образованию геолог, начинала в Китае, совместное предприятие на разработках нефрита… В первые годы их реформ много китайцев там легло… Зуб даю, Натан Альбертович, как коршун кинется подбирать… А вы ей так невзначай вверните: мол, госпожа Фернандес, земля у нас уральская, щедрая, повсюду такой мусор разбросан… После этого, Натан Альбертович, она, сучка заморская, от нас уже не вылезет… Хорошо это или плохо, не знаю, но прилипнет, как банный лист!

– Чего ты такое говоришь, Иван! – возмутился мэр Кувы. – Иностранные инвестиции – наш главный приоритет! Мы их сюда первым лицом, понимашь, поставлены их привлекать!!!

– Сделаете, как я предлагаю – привлечёте! – пообещал Имбирёв и попытался смыться с работы. Но этого у него не вышло, да и дурнем он был бы, если бы всерьёз на бегство рассчитывал. Очевидно, что пока госпожа Фернандес, чтобы её разорвали черти в её католическом чистилище, торчит в Куве – незаменимого «придумщика» Имбирёва станут держать подле…

Тем более что при первой же голливудски-белозубой фальшивыми улыбками встрече в мэрии выяснились интересные подробности. Госпожа Фернандес, жгучая брюнетка, ровесница Имбирёва, отчаянно молодилась, «держала фигуру» и… помнила Иванова отца!

– О! Имбирёв? Это великая фамилия в геологии! Когда я только начинала путь в профессии, гремело имя Сергея Имбирёва, лучшего специалиста по нефритам! О, как наша компания – тогда ещё ею управлял мой отец – мечтала заполучить Сергея Имбирёва! А он, увы, предпочёл работать в Сибири… Вы не представляете, какие условия мы предлагали вашему тёзке, Иван!

– Он мне не тёзка… – загрустил Имбирёв. – Он мой отец. Сергей Имбирёв скончался в 1988 году, по страшной иронии судьбы от нефрита почек… Специалист по нефритам-камням умер от нефрита-воспаления…

– Yes, I see! – с непростительной легкомысленностью ответствовала госпожа Фернандес, отчего Имбирёв её ещё больше возненавидел. Он убеждал себя, что таковы люди Запада – это не её вина, это её беда: умерших для них больше не существует, они легко отмахиваются от прошлого… Но сердцу не прикажешь. Когда госпожа Фернандес предложила сыну великого нефритолога звать её «просто Долорес», он довольно резко возразил:

– А в чём разница?

– Не поняла… – простодушно переводил толмач реакцию растерявшейся миллиардерши.

– Ну, госпожа Фернандес, – перешёл Имбирёв на английский (лица мэра и председателя горсовета вытянулись, как будто Иван оказался оборотнем), – что Долорес, что Фернандес… Количество звуков одинаково…

– Yes, I see! – повторялась смущённая инвесторша. – Тогда зовите меня просто Долли…

Тут же примешались неприятные и непрошенные ассоциации с овечкой Долли, коя была клонированной, злой и быстро умерла…

Имбирёв затосковал: предложение звать поклонницу отца «Долли» – означало, что вечер безнадёжно испорчен, и скорее всего – не только сегодняшний вечер. В бычьих глазах председателя Горсовета и в сверкавших белком глазах мэра читалось одно: «Ваня, она благоволит тебе, мы должны, обязаны этим воспользоваться»…

Дальше-больше: на выходе из сталинского ампира здания Горсовета госпожа Фернандес, или «просто Долли», отделилась от парфюмной свиты сопровождающей её заграничной сволочи и выразила желание ехать в машине Имбирёва… «Чтобы порасспросить его о работах отца»…

Мэр и председатель переглянулись и улыбнулись друг другу: поистине, если бы такого Ивана не было – его следовало бы придумать!

Большой кортеж «мерседесов», ехавший на «объект» в Гульфрань, возглавила скромная служебная «хундайка» Имбирёва с откровенно обалдевшим шофёром, никогда не водившим такие представительные «караваны»…

 

*  *  *

 

…Вот и серые ворота, ведущие в царство руин большого советского завода керамики. Они всегда напоминали Ивану народную песню:

 

Мимо кучного кичмана,

Мимо сереньких ворот,

Прогуляться любит Ванька,

Сигарету кинув в рот…

 

Теперь возле этого «кучного кичмана» было куда малолюднее прежних лет, но всё же люди водились: сторожа, уборщики, мелкие подрядчики-арендаторы…

Вышло так, что в момент прибытия начальства помойку возле «сереньких ворот» угасшего «кичмана» увлечённо дербанили трое среднего размера, облезлых медведей. Этих медведей все тут знали – это ленивые цирковые ручные паразиты из разорившегося городского цирка. Как в поговорке – «цирк сгорел, а клоуны остались». Остались не только клоуны. Зверьё тоже девать было некуда.

Медведей приютила на отшибе своём Гульфрань – вроде сторожевых собак: здесь их по-своему любили и подкармливали. Но медведи были плохими сторожами: ни на кого не рычали, всех привечали, кружили, танцуя «барыню», уморительно побирались передней лапой – вымогая лакомство у любого встречного-поперечного. Испугаться таких побирушек мог бы только незнакомый с ними человек – на то и делался расчёт в сторожке объекта.

Медведи были бесстыдники. Хотя их подкармливали – они всё время хотели жрать, и чуть зазеваешься – растаскивали любые мешки с мусором, опрокидывали контейнеры на помойке, упоённо, как бродячие коты, роясь в отходах человеческой жизнедеятельности…

Оно, как говорится, и ладно бы. Но вообразите конфуз: всё начальство Кувы явилось единым кортежем на объект – и надо же именно в этот момент проклятым косолапым мародёрствовать на помойке сбоку от ворот! Другого времени не нашли, циркачи плешивые!

– Михеич! – заорал сторожу мэр, опустив стекло служебного «мерседеса». Крик прорывался через многоголосые клаксоны водителей кортежа. – Михеич, ты чё, обалдел?! Совсем своих тварей распустил?! Гони их нах.., бл…, Михеич, перед заграницей нас позоришь!!!

– Счас, счас! – заполошно загомонил и Михеич, выскакивая с черенком от лопаты, и его напарник без имени, с доской из штакетника. – Счас, не сумневайтесь, всё расчистим… Эх, косолапые, проклятые, как перед начальством опозорили!!!

Иван Сергеевич был первым в кортеже, и больше всех переживал: из-за «неучтёнки» в виде ленивых городских паразитов госпожа Фернандес могла не обратить внимание на приманку: разбросанные тут и там перед помойкой яшму и малахит… А это грозило срывом всего замысла!

– Подождите секундочку, Долли! – умоляющей сказал Имбирёв, обнаружив в голосе неожиданную теплоту подхалима. – Я сейчас…

Он взял бейсбольную биту, дежурившую между передних кресел, выскочил с ней из дверцы и от души наподдал одному из медведей. Сторожа гнали с помойки остальных, попутно пытаясь отпинывать с дороги разорванные мусорные пакеты.

 

Злой на жизнь, людей и начальство, Имбирёв остервенело гнал в лесопосадку попавшего под горячую руку медведя, не только битой, но и пинками подбадривая зверя. Тот визжал как поросёнок и улепётывал со всех лап, припадая на задние, чтобы уклониться от пинков гневного депутата.

Когда пространство совместными усилиями сторожей и Ивана было расчищено, Имбирёв галантно распахнул дверцу автомобиля и пригласил Долли выходить…

Лицо Долли ему сразу не понравилось: оно было бледным от испуга и восторженным при виде Ивана Сергеевича. Если эта дура будет пялиться на погонщика медведей вместо того, чтобы осматривать обочину дороги, то она не заметит «посыпушки» из полудрагоценных камней…

Почти так и вышло. Долли, как завороженная дудочкой крысолова, шла на высоких каблуках за Имбирёвым, глядя только на него, и не оглядываясь по сторонам.

– Вот, посмотрите, у нас сторожевой объект… – указывал Иван обеими руками на сторожку. В сторожке ничего примечательного не имелось, но расчёт был, что Долли посмотрит, наконец, вбок. – А справа у нас контейнеры для твёрдых бытовых отходов…

А что ещё он мог сделать? Нельзя же поднять с грунта кусочек малахита и дать этой идиотке в руки: она прожженная, она сразу догадается, что подстава… Сама должна найти, дабы «алиби случайности» у находки имелось… Ну что бы этим медведям ворошить помойку на полчаса попозже?!

Обалдевшая госпожа Фернандес в упор, даже под ногами, не замечала «даров Урала». Уже почти до ворот (раскрывшихся перед сановными гостями приветливо) дошли, а Долли пялилась только на Имибрёва, мысленно проигрывая его образ, гоняющего медведей бейсбольной битой…

Не было бы счастья, да несчастье помогло: когда уже почти миновали черту воротного створа, позвонила на «мобильник» Наталья Степановна Имбирёва.

– О, чёрт, ещё только этого не хватало! – вызверился Иван, с силой вдавил кнопку соединения:

– Мама! – рявкнул в «трубу». – Я не могу сейчас говорить!

– Перезвони, как только смо… – донеслось от матери в ответ, и контакт оборвался. Долли Фернандес буквально налетела на вставшего столбом Имибрёва, и немного очнулась. Огляделась по сторонам:

– Боже, господа! Да это же оникс! – изумилась, стрельнув бойкими глазками вбок.

Тут же нагнулась, так что парижская длинная юбка последней моды обрисовала в натяг завидную «мандолину тазобедренной композиции» и подняла из белой известкованной пыли поделочный камушек.

Имбирёв, мэр и председатель напряжённо переглянулись. Потом, не сговариваясь, с укором, глянули на начальников профильных отделов. Те виновато потупили взор.

Дело в том, что на объекте посыпушку клали из яшмы и малахита. Ониксы в посыпушку никто не клал. Это просто старик Урал, седой греховодник, сам хорошенькой инвесторше подарочки выдавал…

– Иван, совершенно точно и однозначно, это качественный оникс! – трепетала Долли всеми своими миллиардами долларов. – На дороге! Немыслимо!

– Это Урал, мало ли тут мусора валяется-то… – пожал плечами Имбирёв, а мысленно поблагодарил маму за неурочный звонок. Если бы мама не вздумала тревожить его на работе – глядишь, зачарованная Долли так и ушла бы в полуразрушенные цеха, не подобрав из грязи уральских самоцветов…

 

*  *  *

 

В хаосе давно заброшенного ангара городское начальство накрыло стол для скромного пикника. Так, по мелочи, червячка заморить с провинциальной, почти деревенской простотой на бумажной скатерти: вазочка с оливками, трио сыров с виноградом, грецким орехом и крекерами, нарезка буженины и ветчины. На изогнутом в форме морского прибоя ассиметричном фарфоровом блюдце – рыбное ассорти из форели, сёмги, муксуна дольками. Это обложено с безвкусной простотой всякими мелкими закусками на шпажках…

Ну, конечно, много икры, красной и чёрной, и в креманках, и на бутербродиках – чтобы было понятно: дело идёт в России! Под высокими фермами сводов гулили и порхали голуби. Солнце било в прорехи на крыше…

– Потрясающе! – снова изумилась Долли. – Это что было, ангар?! Опоры восьмисотого цемента, с тройным сопроматом… Это строили люди, не знавшие цену материалам…

– Да, в советское время строилось… – улыбнулся мэр, приняв комплимент, как упрёк. – Тогда бетона никто не считал…

– Здесь бы и трёхсотого за глаза! – поджала губы Фернандес, знающая толк в капитальных вложениях, что и доказывало сверхкруглое состояние её счетов. – Под ногами оникс, опоры ангара из восьмисотого бетона… Я что, попала в сказочную страну Эльдорадо?!

«Сейчас ты у меня попадёшь ещё дальше, курва!» – мстительно подумал Иван Сергеевич, которому Долорес отравляла жизнь одним своим присутствием. Ловким натренированным жестом извлёк из спецкармана в поле пиджака плоскую бутылку «Столичной»…

– Oh, no-no-no VODKA! – почуяла грядущую беду госпожа Фернандес. – I can't drink VODKA!

– In Vodka all the power! – с подчеркнуто-русским, искусственно-корявым акцентом сказал Имбирёв. – Not to offend the owners! [(англ.) В водке вся сила! Чтобы не обидеть хозяев!]

И все собравшиеся закивали: что и говорить, умел Имбирёв напустить на себя вид всезнающего жреца, изрекающего глубокие в своей бесспорности сакралии!

Преодолевая растерянное сопротивление госпожи Фернандес, Имбирёв наполнил ей и себе наполовину два гранёных стакана и пояснил, что это великий древний обычай встречи самых дорогих гостей: «разломить стакан».

Долли вспомнила лицо Имбирёва, гоняющего битой самого крупного медведя прямо перед капотом автомобиля, смирилась и выпила…

– Vodka! The horror! Burn! [(англ) Водка! Ужас! Ожог!] – бессвязно бормотала госпожа Фернандес, помахивая ладошками вокруг беспомощно, по-рыбьи, раскрывшегося рта. Ей казалось, что воздух в удивительном краю кончился, и она оказалась в вакууме…

Иван со своей частью задачи справился безукоризненно – даже не поморщился. Вот что значит стаж – с горбачёвских времён до наших дней!

Что было потом – инвесторша помнила довольно смутно. Помнила, что, забыв европейский этикет, жадно закусывала тарталетками с астраханской икрой, и икра эта сыпалась во все стороны… Помнила похожий на дуло орудия синеватый круг стакана перед глазами… Дуло, стрелявшее в неё живым огнём…

Пока могла – сопротивлялась безумию… Ухватив Ивана за локоть, лопотала ломающимся голосом:

– Ivan, почему водители пьют вместе с нами?! Им же потом вести… эти… as they are there… траспортные… ик… средства…

– Ты свои буржуйские замашки брось! – рекомендовал ставший краснорожим, как советское знамя, Иван. Он ловко пользовался тем, что в английском нет разницы между «ты» и «вы».

– Что, водители не люди? – учил Имибрёв залётную гостью. – Мы, значит, пьём, а им нет?! Не знаю, как там у вас, Долли, но у нас профсоюз очень следит, чтобы права простых работников не нарушались…

…Потом, кажется, были катания на тройках по широчайшей степи, неестественно-вогнутой от необъятности, пахшей так, словно Долли попала внутрь чайного пакетика… И Иван Имбирёв на облучке пел хорошо поставленным оперным голосом:

 

…Не беда, что здесь метели,

По полгода холода,

Если ты полюбишь Север –

Не разлюбишь никогда…

 

Но разделить, что в воспоминаниях госпожи Фернандес было истинным, а что – бредом, никто бы не сумел. Одно ясно: Иван пел, потому что откуда бы ещё взялась в памяти малоизвестная русская опера про увоз в тундру?

Очень большие подозрения вызывали конные индейцы, которых упорно подсовывала американке память: они скакали на конях с луками, в индейской одежде, в лисьих шапках с длинными хвостами, смуглые и узкоглазые степняки: настоящие индейцы вестерна… И кричали что-то на гортанном языке индейцев… Джигитовали вокруг инвесторши, то вставая на сёдла ногами, то прокручиваясь под брюхом лошадей…

 

– Нет, ну это конечно, тягостная алкогольная бредь, – говорила себе Фернандес. – Откуда здесь, на Урале, взяться таким узкоглазым монголоидам, да ещё и в лисьих индейских шапках? И с луком, со стрелами?!

 

*  *  *

 

Как раз после индейцев, порождённых пылким воображением поклонницы вестернов, у миллиардерши Долли началось состояние полного и абсолютного счастья, которое никогда, ни до, ни после, в её жизни не случалось. Эйфория была такая, как будто весь мир превратился в салют, и салют этот – в её честь…

Госпожу Фернандес, висевшую на руке Имибрёва, буквально уже волочимую своим проводником, совершенно перестало волновать, куда делась её свита, где все эти помощники, переводчики, аналитики с кейсами, ноутбуками, спутниковой связью…

Её перестало волновать и то, откуда взялись в центре русских степей индейцы со стрелами Амура… Потому что всё она стала понимать и принимать по-детски, утратив причинно-следственную связь…

В голове радужными сферами, вкривь и вкось, кружились медведи, индейцы, россыпи самоцветных камней вокруг помойки, циклопические постройки людей, не знающих цены ни труду, ни бетону…

Астероидами проносились взмыленные холки вороной тройки, блики чёрной осетровой икры, инвестиционные планы, сметы, широкий торс Ивана Имибрёва, хтонического духа этой земли, вросшего в неё по пояс…

 

*  *  *

 

Далеко за полночь кавалькада дорогих машин, безнадёжно перепутав седоков и, не исключено, забыв кого-то за городом, ворвалась в спящий мирный город Куву.

Водители внедорожных крутых «мерседесов» мэра и председателя Горсовета лихачили, снова и снова наращивая скорость. Оба водителя прилично набрались на «объекте», а хозяева машин только подгоняли их и потакали…

Слегка протрезвевшая от яростного ветра, захлёстывавшего через открытое окно, продышавшаяся наполовину Долли сидела на заднем сидении в кожаном салоне джипа мэра. Сидела, вцепившись в Имбирёва и опасаясь даже поднимать глаза: так быстро всё неслось вокруг, и непонятно, то ли от бешеной скорости автомобиля, то ли спьяну, а то ли комбинированный эффект?

– Ну, Ванятка, давай, запевай, по-нашенски! – потребовал мэр.

В этом кафкианском бреду наименее удивительным был для госпожи Фернандес малиновый, словно из Ла-Скалы, баритон её спутника:

 

Нарьян-Мар, мой Нарьян-Мар —

Городок не велик и не мал.

У Печоры у рек-и-и-и,

Где живут олене-е-в-во-о-оды

И рыбачат ры-ы-ба-а-а-ки.

 

Самым удивительным было то, что бешено мчавшийся по плохой дороге джип швыряло, как шарабан на просёлке, все пассажиры то подскакивали, то заваливались набок, а сложная музыкальная тема Имибрёва ни одной нотой не дрогнула…

Ни бодрая мелодия, ни иностранный язык не могли обмануть госпожу Фернандес, много прочитавшую о России, прежде чем сюда ехать: пусть она не знала слова «оленеводы» или слова «рыбаки», но мрачные адреса зловещего русского ГУЛАГа – Нарьян-мар, Печора были ей знакомы по эмигрантским словесным поносам, начиная с Солженицына. Долли поняла, что это неоправданно-весёлая оперная ария про ГУЛАГ…

Пронеслись мимо двух огромных кроваво-гранитных столбов, обозначавших черту города и сложенных тоже из какого-то драгоценного камня.

– Еврейский камень – так называемый «письменный гранит», – определил трезвый «внутренний геолог» в пьяной госпоже Фернандес. Долли боялась даже прикинуть, какую чудовищную стоимость имели бы такие столбы, подпирающие небо, в Европе, где не всякий может себе позволить даже пресс-папье из «еврейского камня»…

Потому что возле столпов Кувы находился полицейский блокпост. Там обалдели от скорости кортежа, чуть не сдувшего постовых с обочины… Вскоре за чёрными джипами городского начальства увязалась полицейская погоня: белые, продолговатые, как штиблеты, патрульные авто с синими полосами и воющими мигалками:

– Вау – вау-вау! – выражали полицейские сирены своё англоязычное одобрение ночному полёту «мерседесов» – и явно врали, потому что намерения у полицейских были совсем недружелюбными.

– Ого! – обернулся с переднего сидения сияющий от счастья и потный мэр. – За нами погоня, госпожа Фернандес! Тут вам не Америка, будем отрываться!!! – и хлопнул по спине водителя. – Гони, Паша, так, чтобы чертям в аду страшно стало!!!

«Господи, что же это такое?! Куда же я попала?!» – мигали в голове Долли мысли на английском, но порой в них предательски вкраплялись и русские слова, цепкие, как репьи…

Тут, в мерцании плывущих полосами огней безумной ночной погони до Ивана Сергеевича снова дозвонилась уставшая ждать мамаша.

– Иван, ты забыл мне перезвонить! – начала она отчитывать нерадивого сына.

– Мама, не забыл я, но я не могу пока говорить… Потом, потом…

– У тебя всегда потом! Ты никогда не уделял мне внимания! Вот скажи, чем ты сейчас так занят, что с матерью не можешь поговорить?!

– Мама, мы вместе с мэром города на максимальной скорости сейчас уходим от полицейского патруля! – честно сказал Имбирёв. Его честность не оценили: мама бросила трубку, в сердцах назвав его клоуном…

Соревнуясь в скорости, шикарные внедорожники влетели в узкую кишку улицы, по-прежнему носящей в Куве имя Ленина. За ними выло и мигало нарастающее полицейское охвостье… Одна из полицейских машин встала поперёк улицы навстречу кортежу, но улица была с царских времён центральной, широкой: между полицейским авто и бордюром оставалось ещё много места. Понимая это, полицаи встали напротив припаркованного «жигулёнка», чтобы сузить проём возможного проскока злоумышленников…

– Мы не пройдём! – сказал самый трезвый в компании Имбирёв, оценив габариты гигантского джипа мэрии, расстояние между полицейским бампером и «жигулиным» боком. – Тормозить надо бы, Григорий Пантелеевич!

– Не бзди – прорвёмся! – оптимистично командовал мэр.

Госпожа Фернандес тоже внесла свои «три копейки», заверещав на английском – «Wait! Wait! The car will not pass! The car is not...» [(англ.) Стойте! Стойте! Автомобиль не впишется! Автомобиль не...]… Кто бы её теперь слушал, когда пошла такая пьянка, что, по мудрому слову поговорки – «режь последний огурец»…

Громадина чёрного сарая-внедорожника попыталась втиснуться между раскоряченной через сплошную среднюю линию полицейской патрульной «тачкой» и несчастным «жигулёнком». Водитель приложил особое усердие, чтобы не повредить машины «копов»… Поэтому весь скрежещущий удар пришёлся на бок красной «шестёрки», сковырнув на соприкоснувшихся сторонах зеркала заднего обзора, эмаль и часть гармошкой съехавшего металла…

За спиной завыло сильнее: «патрулька» разворачивалась, чтобы принять участие в преследовании, да и сзади идущие «штиблеты» догоняли…

– Ваня! – приказал немного струхнувший от музыки рваного металла мэр. – Давай-ка, набери-ка Стёпу… Надо попридержать этот цирк!

– Хорошо, Григорий Пантелеевич! – кивнул Имибрёв, ковыряясь в сотовом телефоне. – Я вам сейчас трубку передам…

Иван Сергеевич звонил начальнику ГУВД МВД по Краю, для мэра – просто Стёпе или, иногда в шутку, «генералу Стёпе».

– Здравствуйте, товарищ генерал! – строго сказал Имбирёв засоне, давно уже видавшему третий сон в тёплой постели. – Да, Имбирёв беспокоит… Ваши сотрудники ДПС, стесняюсь спросить, почему не обучены номера машин распознавать?!

Трубка в руке Имбирёва что-то закудахтала, забулькала.

– Нет, ну натурально номера считывать не умеют… – ругался Иван Сергеевич. – Прямо вот сейчас четыре патрульные машины с воем преследуют служебный автомобиль мэрии номер один… Да, да, номер один! Мэр? Здесь, рядом со мной… Трубочку передать? Григорий Пантелеевич, товарищ генерал вас алчет слышать…

– Да, Стёпа… Да, гонятся… Да, с КПП прямо… Ну, мы скорость превысили, не спорю, однако же мы по делам… Торопимся! С нами гости города, крупные иностранные инвесторы… Ты уж нас перед заграницей не позорь, правовой нигилизм своих сотрудников не демонстрируй… Видят, кто едет, и давай за мной с мигалками за превышение скорости… Куву не позорь!

Через какое-то время погоня отключила мигалки и стала отставать, теряясь в уральской тёплой ночи. Мэр велел остановить у обочины и вышел посмотреть повреждения служебной машины. Это оказалось не слишком просто – повреждённую дверь с его стороны заклинило, и толстый, одышливый мэр вылезал через кресло водителя, пыхтя, кряхтя и чуть не сев анусом на рычаг передач… К счастью, у того рукоять была круглая и большая, вежливо в командирскую задницу не вошёл-с…

– Да… Ободрал ты мне машину, брат… – корил водителя мэр, посверкивая фонариком на мобильном телефоне. – Весь «борт номер один» убил, как же ты так, приятель?!

– Не доглядел, Григорий Пантелеевич! – качал головой шофёр, без особых, впрочем, эмоций: видно было, что к такому он привычный.

 

*  *  *

 

В банкетной зале, в полуподвале здания Горсовета, стол ломился от гигантских осетров и целиком запечённых молочных поросят. Стол стонал от румяных гусей и уток, пестрел оперёнными, словно живые, фазанами и рябчиками, полнился каскадными пирамидками, полными лососевых рулетов в окружении лососевой икры…. Стол сверкал стеклом бутылок самых разных оттенков – от сапфирного до рубинового и прозрачного бриллиантового... А Иван Сергеевич наконец-то улучил момент смыться в коридор. И перезвонил матери, как она того многократно домогалась…

– Ну, наконец-то… Соизволил! – бранилась сонная Наталья Степановна и даже сперва хотела наказать сына, не говорить, зачем звонила. Потом снизошла к его мольбам узнать правду и «раскрыла сыну глаза» на его дочурку, не преминув приплести «распутный характер «снóшенки» (так едко она преломила слово «сноха»), который «передался вместе с внешностью»…

Давно уж умолк в трубке материнский голос (он её разбудил, и она была сердита на него, оттого немногословна), давно там гукали механические гудки, а Имбирёв всё стоял, приложив «мобилу» к уху, словно громом поражённый, словно надеясь что-то услышать ещё…

Пошёл в сверкавший изразцовым кафелем и хромом деталей туалет большого начальства и оттуда, как из штаба, стал звонить разным абонентам. Поговорил с женой, заспанной, спокойной и весёлой – и решил, что жена пока не в курсе.

Стал звонить дочери – но дочь дрыхла со всей крепостью юного розовощёкого беззаботного сна, и не брала трубки. «Страдает, прячется», – решил Имбирёв, и отправил SMS-ку: абонент «Папуля» – высветилось на экранчике телефона, затерянного на столе между учебниками в спальне Наталки – «Доча, пока молчи и всё спрячь до моего приезда, нам надо подумать, как сказать про ЭТО маме».

Кому ещё? Имбирёв не знал. Вернулся к гостям. Пьяная госпожа Фернандес блуждала по зале, собирая свою команду аналитиков, и периодически озвучивала очередной бытовое открытие:

– Это подлинная дубовая панель… – стучала костяшкой согнутого пальчика, удостоверялась. – Да, настоящая, цельная дубовая панель… Все стены дубом обшиты… Господи, сколько же это в пересчёте на наши деньги?! Колонны… Розового мрамора, разорви мою кредитку!… Неужели все?! Похоже все… Это ж надо… Целиковый массив розового мрамора, в полуподвале, они что тут, все с ума посходили? Не знают цены ни труду, ни материалам?!

– Ivan! – бросилась к своему «чичероне» [Чичероне – проводник, дающий объяснения туристам при осмотре достопримечательностей, часто используется в ироническом смысле] – Сolumns... each... pinkmarble… The walls are lined with oak [(англ.) Иван! колонны... каждая... розового мрамора...  Cтены обшиты дубом]...

– Иес… – кивнул убитый горем Имибрёв-отец, думая, конечно же, о своём. – Иес, проделки КПСС…

Изнеможённый неизвестностью, стал вдруг дрожащими руками набирать номер Славика:

– Не спишь?!

– Нет… – сознался Вячеслав, которому в этот день тоже пришлось нелегко.

– Ну, а чё тебе теперь-то спать, когда всё уже сделано?! – ярился Имибрёв. – Полазун паскудный… Чего теперь делать-то собираешься?

– Перехожу на заочный… Я уже себе работу подыскал… – с преувеличенной ссыкливой бодростью рапортовал будущему тестю Славик.

– Ты себе лучше место на кладбище подыщи! – рявкнул в трубку Имбирёв, во весь голос, так что все окружающие на него обернулись… И тёмный лицом, как чёрт с византийских фресок.

Пьяная Фернандес, державшая Имибрёва под руку, слева от себя обнаружила своего штатного переводчика, кивавшего головой, словно китайский болванчик.

– Эй, Майкл, что сейчас сказал этот человек?

– Said to look for a place on a cemetery... someone... ик... he [(англ.) Велел искать место на кладбище... кто-то... (икота)... он]…

– Так выпьем же за симметрию! – тут же привязался к услышанному слову «cemetery» Натан Альбертович, близкий, судя по его расхристанному виду, к апоплексическому удару. – Чтобы у нас в делах, во всём, всегда была симметрия…

А Долли показалось, что он предлагает выпить за кладбище – тем более что жесты, предлагающие выпить в переводчике давно не нуждались, как и слово «cemetery»…

– Oh my God!!! – совсем по-бабьи, плаксиво охнула железная леди, потерявшая все свои железы, кроме молочных. И когда Имбирёв ей снова налил водки – уже не посмевшая отказать…

 

– Чё ты, Вань, не весел? – приставал к Имбирёву мэр, как и все, недовольный истошным и неуместным воплем Имибрёва про кладбище посреди праздника. – Чего головушку повесил?! Аль в закуске по-милански не хватает трюфелей?! – кривлялся он, думая, что этой эклектикой демонстрирует знание русской классики.

– Мать звонила… – признался чёрный ликом скорби Имбирёв.

– Мать – дело святое! – согласился мэр, но логики в скорби подчинённого не увидел.

– Сказала, что Наталка моя беременная два месяца, и скрывала от семьи… Только сейчас вот случайно и всплыло…

– Ну, так радоваться, Вань, надо! – недоумевал мэр. – Чего ты плакать-то скуксился?!

– Знаю я папашу ребёнка! – откровенничал Иван. – Тот ещё засранец…

– Женится?

– Ну, Григорий Пантелеич, я так думаю, выбора-то у него сейчас особого нет… – осклабился Имбирёв, умело играя в руке столовым ножом…

– Дык, а чего ты кислый?! Что он засранец?! Все зятья засранцы, и ты для своего тестя засранец тот ещё, поверь… Он, может, не скажет, а думать думает, уж ты не сомневайся… На том, Вань, мир стоит!

– Да не для такого я растил мою лапочку… – в сердцах сорвалось у Имбирёва.

Мэр его отечески похлопал по плечу:

– А что он какой-нибудь студентик безработный – не беда, Ваня! Забыл, кто мы, твои друзья?! – хвастал градоначальник с пьяных глаз. – Зять твой, кем захочет, тем и будет… Захочет в правительство – будет в правительстве… Захочет в мафию – будет в мафии… Это я для тебя, Иван, лично провентилирую, не жухни… Давай, вон шмара заграничная от тебя совсем забалдела, подливай, не тушуйся… О том когда и как рожать, бабы пусть думают, а нам велено думать – как инвестиции в город привлекать!

Мэр был доволен, как всё сложилось и пошло, поэтому очень хотел сделать какое-нибудь доброе дело. Набив рот разнообразными закусками, он наставничал:

– То, что станешь ты дедом – это не горе, а подарочек…

– Да чего радоваться? – кисло улыбнулся Имибрёв. – Она же только на первом курсе у меня…

– Чем раньше, тем лучше! – вскричал мэр. – Пока они дуры, надо их за жабры брать, а то потом повзрослеют, поумнеют, рожать-то и передумают! На аркане в роддом не затащишь!

Сам себя накручивая, сам себя в своей правоте убеждая, мэр вскочил, ликующий, поднять тост за новоиспечённого дедушку:

– Господа, только что мы получили радостное известие! Да, господа, у нас везде, кхе, кхе, свои глаза и уши! Наш дорогой и уважаемый Иван Сергеевич стал дед!!! Представляете, в его годы – уже дед!!! Давайте же все выпьем за него, я давно уже дед, вот и Натан Альбертович дважды дед, а теперь в Горсовете прибыло полку старых коней, которые борозды не попортят!!! Мы поднимаем наши бокалы за нового дедушку в нашем коллективе!

– Дед! За Деда! Красава! Дед! – загомонили, чокаясь рюмками и стаканами вельможные алкаши.

Бедная госпожа Фернандес, и так контуженная алкоголем и шумом, находилась внутри сцены фильма ужасов: огромное множество мужчин в тёмных костюмах, при галстуках, поднимают тару с криком:

– Дэд! Дэд! (то есть: «Смерть! Смерть!»)

И всё это почему-то адресуется Ивану Имбирёву, который сидит рядом с ней… То ли его убить ритуально задумали, то ли он сам Death – Смерть?! Хотелось немедленно бежать отсюда, пока из России ещё вылетают самолёты – и последующее действие только подтвердило намерение…

…Мэр, председатель Горсовета, а также два начальника отделов – приватизации муниципального имущества и финансового мониторинга платежей в причудливом танце двинулись навстречу друг другу…

Ассоциация у госпожи Фернандес была только одна: это «танец сапожка» из фильма про Калигулу, который приличные девушки не смотрят, а она втайне посмотрела в 80-х годах…

Но хуже того: волнистые движения «танца сапожка» сопровождались у пьяного городского начальства непостижимым европейскому уму жестом: все четверо государственных мужей в заляпанных салатами галстуках скрестили над головами растопыренные пятерни, что, по их мнению, должно было изобразить оленей.

Ивану Сергеевичу ничего другого не оставалось, кроме как вернуться к оперной арии про ГУЛАГ, тем более загремела под неё «минусовка»:

 

…В небе зори алеют,

Полыхают вдали,

Будто солнце олени

На рогах принесли….

 

Справедливо подумав, что петь с такой бодростью и оптимизмом про ГУЛАГ – безумие, госпожа Фернандес заинтересовалась лишь одним словом в опере…

 

Эти песни пастушьи

То громки, то тихи.

Ты послушай, послушай,

Как поют пастухи…

 

– Майкл, – дёрнула она качающегося маятником, «ужравшегося» переводчика. – What is «пастухи»?

– It is in Russian «cowboys», – объяснил Майкл, необычно для его дикции «зажёвывая» окончания.

– Ковбои?! – в памяти Фернандес снова мелькнули узкоглазые скуластые конные индейцы с луками Амуров и в лисьих шапках. То они, а то теперь вот «ковбои»… И в опере про ГУЛАГ… Под которую с мальчишеским задором самые крутые городские начальники танцуют «танец Калигулы», изображая оленьи рога над головой…

«Надо улетать отсюда, – думала Долли, отнюдь не овечка, а стальная бизнес-леди, унаследовавшая от отца огромный инвестиционный бизнес. – И как можно скорее. Ни в одной стране мира со мной не было такого… Это не страна, а сумасшедший дом…»

Разгоняемые пинками медведи… Столбы-указатели из драгоценного «еврейского камня»… Иван Имбирёв – сын того самого Имбирёва, который лучше всех в мире искал нефриты… Колонны из розового мрамора в подвале… Чиновники с танцем Калигулы, растопыренными руками, скрещенными над макушкой… Поставленный на шесть октав оперный голос у городского чиновника…

 

*  *  *

 

Утром, в номере люкс кувинского «Президент-отеля», расположенного в душистом бору корабельных сосен на горной круче, над царственной рекой Сараиделью, петляющей далеко внизу под окнами, – пришла к Долорес расплата за гулянку…

На огромном ложе, на зыбком водяном матрасе рядом с Долли лежал голый Майкл. Судя по его скрюченной позе мученика, карьеру через постель он ночью явно сделать не смог… Впрочем, Фернандес ничего не помнила… Как отрезало… Почему она в кровати этого номера? Что за красная футболка на ней, и почему кроме футболки, скорее всего, мужской – на ней ничего нет? Почему на футболке шитый золотом герб давно не существующего СССР?!

Чисто женская обида: почему тут валяется этот жалкий Майкл, а не вчерашний Иван? Замах приключения был на рупь, а выход на копейку…

Госпожа Фернандес поняла, что прожила жизнь, ошибочно полагая себя знающей и алкоголь и похмелье. Оказывается, до своей командировки на Урал она ничего об этом не знала. Под алкоголем она понимала лёгкие дозы легко тонизирующих средств, а под похмельем – лёгкую головную боль невыспавшегося человека.

Теперь она очнулась – и не знала, в своей ли Вселенной… Образы медведей, индейцев, Имбирёва, икры и драгоценных камней казались слишком причудливыми и сюрреалистическими. В голове стояли звон и треньканье: «наверное, это и называют “балалайкой” люди, выбравшиеся из России», думала Долли.

К тому же она помнила, что погонщик медведей Иван по телефону кому-то велел приобретать себе место на кладбище, считая, что она не поймёт…

То есть он кого-то задумал убить между стаканами страшной vodk'и и позвонил ему об этом заранее сообщить… Неужели в России и так тоже принято?!

 

*  *  *

 

Сереньким утром Иван Сергеевич Имбирёв, проведший ночь на неудобном клеенчатом диванчике в подсобке «Президент-отеля», отёкший, с затёкшими руками-ногами, печально поглощал в буфете дежурный завтрак постояльцев: яичницу, бутерброд с сыром, кофе с молоком…

Тут позвонила дочь Наталка.

– Пап, привет… Ты чего, пап? Что мне за SMS-ки страшные шлёшь?! Что нам надо маме рассказывать?

– Доча! – скорбно выдал Имбирёв. – Я всё знаю, можешь не шифроваться… Про тебя и Славика…

– Пап, ты как раз ничего не знаешь… Я его разыграла… Ну, наказала, было за что… А он что, трепло, тебе звонил жаловаться?! Ты вообще где, папуля? Чего домой ночевать не приехал?

– Я провёл ночь в «Президент-отеле» с миллиардершей Долорес Фернандес… – честно сознался Имбирёв.

– Хорош прикалываться, пап! Когда разыгрываешь – правдоподобнее надо! Кто же поверит, что миллиардерша – «латинос»? Прямо какая-то донна Роза Дальвадорес у тебя получилась! – дочка долго и искренне смеялась в трубку. – Короче, папа, ничего нет и не было… Я прикололась над Славкой, послала ему фотку блоттера от духов – а он почему-то решил, что это тест на беременность… Проверила его – в общем и целом он проверку выдержал, только вот зачем тебе звонил – не понимаю… В общем, ничего нет, папа, вода на дождевом масле, всё пучком… Приезжай скорее! Мы тебя все очень ждём!

– Вот ты говоришь, ничего не было! – заработал в мигом взбодрившемся Имбирёве дух следователя. –Доча, не ври мне… Как бы ты смогла его «развести», если бы вы не занимались тем, чем хорошие девочки не занимаются с друзьями?! Я, Ната, прекрасно понял, чем вы с гадёнышем Славкой занимались, раз у вас такие розыгрыши прокатывают… Как бы он, скажи, купился бы на твою бумажку, если бы был чист совестью перед нашей семьёй?!

– Пап, ну я сфотографировала пробник, полоску с логотипом «ll», cокращённо от «L'Occitane Lumière»… А он решил сдуру, что это…

– Ты мне, Натка, зубы не заговаривай! – уже рычал воспрявший духом степной волк. – Я ногайку сниму с ковра, как приеду, и отучу тебя куда не нужно мужиков пускать! Не сдуру он решил! А потому что было у вас, вот он и решил! Ещё и врёт мне, поганка…

– Пап… – совсем растерялась Наталка. – Ну, как бы… уже двадцать первый век… всё такое…

 

– Я тебе покажу двадцать первый век! – хрипел, багровея, Имбирёв, злой, угрюмый, похмельный, но внутренне успокоившийся. – Я тебе на заднице твоей вертлявой латинскими цифрами этот век… Высеку на память! Ладно, хоть мать ничего не узнала!

Натка, чуя папино настроение, благоразумно промолчала о мере и степени осведомлённости мамы-Оли в этой некрасивой истории. Надо к матери бежать, пока этот маньяк родовой чести едет, что-то придумывать сообща… А то ведь и правда, быть по «Домострою» поротой – обидно!

 

*  *  *

 

Как капитан, который последним покидает тонущий корабль – Имбирёв взял в баре отеля бутылку водки и прошествовал в президентский люкс. Давно уже развезли пьяные шофера вдребезги упившееся городское начальство по домам, давно уже пожилым алконавтам жёны прикладывали лёд к голове, давали пить рассол, а кому-то к утру и реанимационную бригаду вызвать пришлось…

Один Иван Сергеевич до последнего держался на ногах и на боевом посту. Долли он застал уже проснувшейся, прикрывшей срам только майкой с гербом «СССР», всклокоченную, резко осунувшуюся, как заветренный цыплёнок, со страдальчески-сизыми кругами под обалделыми глазами…

 

Долли сидела на краешке чуткого, колыхавшегося водяного матраса, прижав голые ноги к груди, как человек, потерявший память, а рядом с ней валялся совершенно нагой и по виду – не совсем живой даже, переводчик Майкл… На горностаевых расцветок ковре между баром и плоской телевизионной стеной Имбирёв нашёл ещё одного члена свиты Долорес – полностью одетого, до приличия собранного (видно, как вошёл, так и упал) – но, мягко говоря, «срыгнувшего» маленько под себя, горничным на гóре…

– Долли, ну ты как? – сочувственно, снизив русский акцент, спросил Имибрёв.

– Очень плохо… – она качалась из стороны в сторону, и казалось, сейчас брякнется с кровати на ковёр.

– Ну, что же делать? – развёл руками «погонщик медведей». – Давай-ка, девочка моя, лечиться, а иначе концы отдать запросто… Счас мы с тобой полстаканчика, – он страшно зазвенел «тарой смерти», – и сразу человеком станешь…

От звона бутылки о край стакана, от журчания водки – Долорес замутило. Она вскочила и бросилась в огромную ванную комнату, где обняла унитаз дрожащими руками… Послышалось что-то вроде жалобного блеяния жертвенного барашка: «бэ-э-э… бэ-э-э…»

Когда госпожу Фернандес вывернуло наизнанку, словно перчатку подкладкой вверх – неумолимый Имбирёв чуть ли не силой влил ей прямо возле унитаза «дозу здоровья»…

– Счас, Долли, счас… Нормуль станет… Ну как, больше не двоится?

– Двоится, – пожаловалась «бедная богатая девочка», – но троиться перестало…

– Чего уж поделаешь, Долли, с волками жить – по волчьи выть…

– Я улечу, Иван… – пообещала Фернандес замученным голосом узницы. – В аэропорт… До Вены… Сразу до Парижа, как ты думаешь?

– Конечно, лети!

– И ничего этого никогда больше не будет, правда? Медведей с дубинками, чиновников-оленей, индейцев на конях с «еврейским камнем»?

– Ну, это кончается примерно в районе Брестской крепости… Дальше по-вашему…

– И я больше никогда этого не увижу?

– Если не вернёшься, то не увидишь. Тебя это огорчает?

– Да.

– Тут сама смотри! Ты ещё многого не видела – типа там русской бани, гармони с гармонистом, драки «стенка на стенку»… Такое, знаешь, не для слабонервных зрелище…

 

*  *  *

 

Конечно, Ивану Сергеевичу хотелось бы, чтобы Долли улетела – он ужасно устал с ней нянчиться. Но прямо об этом он сказать госпоже Фернандес не мог – потому что был скован ответственностью за выполнение инвестиционных планов Горсовета.

При одной мысли о том, что эта бодяга с Долли продолжится – Имбирёва охватывал трепет и хандра. Он хотел домой, туда, где кипели в его отсутствие такие нешуточные страсти, и где явно не хватало его руководящей и направляющей отцовской руки…

Но всё же он дал госпоже Фернандес похмелиться по всем правилам – потому что для настоящего мужчины работа прежде всего. Пусть принимает решение на здоровую голову. Шансов, что она улетит навсегда – после опохмелки меньше, но…

Будем надеяться, что нам повезёт! – оптимистично решил Имбирёв. Всё-таки его дочь-первокурсница пока не беременна, значит, кое-какое пространство для душевного оптимизма пока остаётся…

 

25–27 августа 2017 г.

 

© Александр Леонидов (Филиппов), текст, 2017

© Книжный ларёк, публикация, 2017