Александр Леонидов. Всё для счастья

ВСЁ ДЛЯ СЧАСТЬЯ…

Продолжение рассказа «Топорная история»

 

Светлана Собольчеева в мягком домашнем махровом халатике открыла дома у Кислова скрипучую дверцу старого бабушкиного шифоньера советской зеркальной полировки, чтобы повесить свой деловой костюм на «плечики» – а там «старлейский» китель, и боевые награды позвякивают…

– Ого! – сказала сама себе Светочка-Конфеточка, и с чисто женским любопытством (припомнив, правда, сказку про Синюю Бороду) залезла наманикюренными маленькими пальчиками во внутренний карман кителя. А там – пенсионное удостоверение участника боевых действий Кислова Аркадия Викторовича… И членская книжка ветеранской организации «Боевого братства», которая по праздникам в военкомате инвалидам войн рауты закатывает со скромными подарками…

– Ого-го! – снова сказала сама себе Собольчеева. Она была дочерью офицера, дослужившегося во внутренних органах до полковника, а в отставку выставленного с утешительной пилюлей генерал-майорской звезды. Как дочь офицера, она знала обычное офицерское хвастовство, от которого ни проходу, ни продыху. Папа, например, хоть и стал генералом лишь на пенсии – иначе как генералом себя звать запрещал, и сам, кажется, уже верил, что генеральствовал у себя на службе многие годы.

«А этот… надо же, какой молчун!» – смущенно думала Света, словно бы нашла что-то неприличное. И стала совсем по-другому понимать длинный кривой шрам на животе своего возлюбленного. Тот самый, который прежде у этого кафедрального «ботаника» иначе – кроме как на операционный шов – не катил…

…По ночам Аркадию Кислову снились кошмары. Но не те, про которые Светлана подумала, – не про войну, не про Кавказ… Ему снилось, заставляя обливаться холодным потом, что он снова один на раскладном бабушкином шатком диванчике, что Света ушла, Светы нет с ним, что он больше не нужен Свете… Просыпаясь с глубоким всхлипом, как человек, глотнувший чистого спирту, Аркаша трогал всхолмия грудей по правую руку от себя и постепенно успокаивался… Она не ушла. Она с ним. И это, наверное, навсегда…

Но сон уже упрыгивал спугнутой ланью, и бывший младший офицер ермоловского казачьего батальона уже без особых эмоций воображал себе засыпанные дикой алычой горные терренкуры… И коптящей на взрыке рёв старой, битой техники, горы и криволесье этих гор, уродливые, как вьюны, чахлые дубки локалитов предкавказья… И крикливые южные поезда в трещавшей цикадами щедрой ночи, полыхавшей неестественно-крупными звёздами…

…И то, как кишки его были собраны бойцами обратно в живот, свалены туда, словно в мусорное ведро, и как качало его (а он был в полном сознании – только боли от шока не чувствовал) на брезентовых носилках… Офицер всё же… Был бы рядовым – наверное, не вытащили бы… А лейтенантов положено вытаскивать…

…А потом госпиталь в Моздоке, странное чувство разорванности (не в духовном, а в физическом смысле), желтоватые своды старого гимназического здания и простынные ширмы…

Странно, но самым страшным на войне была не эта разорванность, воспринимавшаяся отчужденно, словно у постороннего. Самым страшным воспоминанием Аркадий почему-то считал больной зуб, который зудел невыносимо, гулом в черепе, так, что тянуть с ним было нельзя… И его рвал в дрезину пьяный военврач в Бамуте, рвал клещами, и так, что сломал напополам…

– Вот это действительно страшно! – сказал бы Аркадий, если бы спросили. – А живот порвало… Ну, там совсем другое… Ведь я не боли боюсь… А беспомощного положения заложника, когда сидишь перед пьяным врачом, беспомощно разинув пасть и ждёшь, и дожидаешься в итоге такой вот развязки… Нет, братцы, стоматологи – они страшнее «духов»… Против «духа» ты идёшь с автоматом, пистолетом, ножом, гранатой… Ты волен уклоняться и отбиваться… А против врача у тебя что? Ничего! Сидишь на табурете, как лягушка, распяленная для опытов…

…Поскольку у старшего лейтенанта Кислова не было выслуги лет, его демобилизовали с ничтожной пенсией, вскоре совсем добитой инфляцией. Пенсион Аркашин составлял половину прожиточного минимума и весь уходил на оплату коммунальных услуг. Дома, однако же, у Аркадия Кислова были: мамина квартира, квартира покойной бабушки и два капитальных гаража в гаражном кооперативе «Центральный» – наследство безвременно ушедшего отца.

Два гаража – можно сдать в аренду автолюбителям. За три тысячи в месяц – с руками оторвут. А ведь за участие в боевых действиях и тяжёлое ранение Кислову полагалась большая единовременная выплата!

Аркаша мудрить не стал, и на всю эту выплату бесхитростно приобрел в том же кооперативе третий капитальный гараж. Так к микроскопической пенсии прилегли девять тысяч ежемесячной ренты, после чего Кислов счел материальный вопрос закрытым раз и навсегда. В положении полу-пенсионера, полу-рантье он явился в «альма-матер», родной Университет, на любимую кафедру Древнего Мира, и предложил свои услуги.

В его услугах кафедра не нуждалась. То есть нуждалась, по большому счету, но средств на него не имела. Аркашу это не остановило, в итоге родилось «приват-доцентство» и странный договор с ректором на символическую сумму: 1 рубль в месяц. Скажете – издёвка? Нет, рубль нужен был бескорыстному волонтёру науки, чтобы иметь возможность отправлять его в археологические экспедиции и оплачивать там командировочные расходы! Для таких случаев Кислов считался «преподавателем кафедры», а величина оклада никого, по мысли бухгалтерии, не должна уже волновать.

Свой символический рубль Аркаша ежемесячно откладывал дома почему-то в чашку Петри, и там уже немало скопилось этих блестящих и бесполезных кружочков металла, на которые и коробка спичек уже не купишь…

Именно в этом положении и застала Кислова встреча со Светочкой-Конфеточкой, сперва искренне уверенной, что он обычный и настоящий преподаватель в Университете. До такой степени уверенной, что она и папе с мамой представила его как доцента, а не как странного и сомнительного «приват-доцента»…

Папа нахмурился – но смирился. Невелик гусь, чать, не директор банка, но всё же работа интеллигентная…

Вообразите же гнев этого обманщика, который всем втирал своё генеральство, хотя на службе ни дня генералом не ходил, – когда он узнал горькую правду! Предполагаемый зятёк – никакой не преподаватель Университета, а вольнослушатель, живущий с гаражных грошей и ведущий у себя на кафедре, в основном, только кружки дополнительного, необязательного образования!

То, что очень нравилось Кислову – свобода рук, независимость, свободный график посещений – страх как не понравилось генерал-майору Собольчееву. Неужели для того он растил красавицу-дочь, чтобы в итоге отдать её человеку нищему, безработному, владельцу вонючих и сырых гаражей, два из которых унаследованы, а третий кровью куплен?!

Для Светы и самой было неприятным сюрпризом узнать, что Аркаша каждое утро уходит, оказывается, не в Университет, а в краевую библиотеку. И не за деньги там работает, а просто так… работает, конечно, но как рядовой читатель, обложившись всякими «Вестниками Древней Истории»…

Но, с другой стороны, в Университете он ведь тоже бывал! Тут обмана никакого: раз по средам кружок палеографов, Кислов являлся на него с солдатской дисциплинированностью, каждую неделю неукоснительно, всегда приходил немного пораньше, а уходил, «поручкавшись» с седыми одуванами – академическими авторитетами – позже всех. Да, за это не платили. Да было бы странно, если бы платили, – ведь узенький кружок по интересам, вроде общества кактусоводов…

На официальную и торжественную встречу с родителями перед самой свадьбой Светлана уговорила Аркашу одеть его парадный китель с медалями. Думала растрогать отцовское сердце – а вышло только ещё хуже. Кислов в отцовских глазах (а глаза отца невесты куда как ревнивы!) окончательно выпал из всех шаблонов, будучи уже и не преподаватель, и не офицер, а черт знает кто! Офицерам (тыловая крыса Собольчеев знал это прекрасно) – положены карьера и пенсия госслужащего. А послужить два года и выскочить в полную отставку «старлеем» – это ничто, это всё равно что просто на армейскую «срочную» сходить после школы! Пенсия участнику боевых действий в размере квартплаты за маленькую старушечью квартирёху – это что?! Позор это, вот что! Ни два, ни полтора, ни Богу свечка, ни чёрту кочерга…

Ладно, хрен с тобой, выскочил со службы, начал новую жизнь – значит, устраивайся, как положено, защищай диссертацию по всем маразматическим правилам ВАКа, читай лекции по семь штук в день, живут же люди, крутятся, зарабатывают! Так нет, выдумал себе несуществующую должность «приват-доцента», ходит на кружок – и делает вид, будто работает! Получается, что не только дурак, но ещё и тунеядец…

И китель у него какой-то ненастоящий, с неуставными нашивками (казачий китель генерал Собольчеев видел в первый раз в жизни), да и медали – уж не куплены ли в подворотне?! Надо бы орденские книжки проверить…

Генерал Собольчеев не поленился позвонить в военкомат, старому знакомому, справился: приглашает ли «Боевое братство» некоего А. В. Кислова на банкеты 9 мая и 23 февраля, как положено для «участников»? Оказалось, приглашает, в списках значится… Ну, впрочем, это ни о чем ещё не говорит!

За столом, сердитый и важный, в голубой униформенной рубашке, генерал Собольчеев спросил Кислова со всей возможной холодностью:

– А не рановато ли на пенсию собрались, молодой человек?

– Папа!!! – строго вскрикнула Светлана. Она уже жалела, что уговорила «своего» так одеться, преодолевая его смущенное стеснение завзятого интеллигента.

– Нет, у меня довольно напряженная работа… – пожал опогоненными плечами Кислов. – Понимаете, сводная таблица основных графических приёмов древнейшей пиктографии – требует огромных, колоссальных усилий…

– …Которые должны быть заметны ещё кому-нибудь, кроме вас! – язвил генерал Собольчеев. – И как-то вознаграждаться… А то складывается впечатление, что вы просто заняты своим хобби, за которое не платят…

– Папа!!! – уже почти истерически взвизгнула Света.

– Ну, у меня есть источники существования… – сдержанно парировал Кислов. – Мне, конечно, не платят за пиктографию, но, слава Богу, хоть не мешает никто…

– А мне кажется, что теперь вам будет мешать семья! – рявкнул сердитый отец по-генеральски. – Пока вы были один, ладно… А теперь вас двое! Это пока – двое! А станет трое, четверо… Вы об этом подумали?!

– Папа, – взмолилась Светлана, – если мы не померли с ним порознь, то и вместе не помрем…

– А я считаю, что глава семьи должен думать о семье, а не только о самом себе! – брюзжал отец. – Я папа этой особы, и я не хочу, чтобы она всю жизнь была несчастной, потому что её избранник спрятался от жизни в мышиную норку, где места ровно на одну персону…

ЭТОТ скандал удалось кое-как замять, но в общем и целом разговор был не закончен, и все это понимали. Вот после этого Кислову и стали сниться кошмары – про то, что Светы больше нет рядом, и он снова спит один…

К следующей встрече Светлана как следует накрутила отцу несуществующий, но тем не менее поджатый хвост, и заставила улыбаться избраннику побольше.

Отец и сам уговаривал себя быть снисходительнее ко фронтовику, но Аркаша снова его довёл какой-то туповатой прозаичностью, непостижимой уму тылового, паркетного офицерья.

– А ты где был-то, Аркадий? – спрашивал папа, намереваясь поднять тост за героев войны.

– Бамут… Ведено… – пожимал плечами – уже без погон, в твидовом пиджачке «ботаника» Кислов. И молчал, будто бы полностью удовлетворил любопытство будущего тестя…

– И чего там видел?

– А чего там увидишь? – на дурацкий вопрос был у Аркаши и дурацкий ответ. – Это же не Париж вам… Одноэтажная застройка… Частный сектор…

– Светочка говорила, ты дважды ранен?

– Нет, в первый раз это я сам виноват… Сам себя топором… Мы с ребятами хотели костерок развести, запечь пару картошек, ну и стал я лущить в «зелёнке» деревца… А там же предгорья, типа сопок что ли, криволесье, все стволики тонкие и гнутые, сволочи! Я с комеля колол, где потолще, и промахнулся, мне колун в ногу вошел…

– Колун?! В ногу?!

– Ну вот здесь… – Аркаша нагнулся, стал задирать штанину, чтобы шрам показать. – Вдоль кости соскользнул и в икру ушёл… И глубоко, мать итить, ушел, как по маслу, чуть снаружи не вышел! Крови было много, зашивали потом в лазарете полевом… Записали, как рану, вроде как в бою – а по совести говоря, по глупости и неловкости всё вышло…

– А второй раз? – уже сердился лощёный генерал Собольчеев. – Когда тебе живот разорвало – это тоже ты сам постарался?!

– Нет, там уже осколком зацепило… Мне не верили, правда, очень странный разрез вышел, словно кесарево сечение… Это потому что осколок по броне чиркнул – и в меня уже рикошетом на слабине отскочил…

Генерал-тесть хотел вытащить бойца на откровенность, и вытащил в итоге, правда, сам был не рад. Этот слабоумный (как показалось генералу) – совершенно искренне и многословно стал рассказывать про свой зуб, про пьяного врача…

Как был он, дурачок дурачком, Аркаша Кислов, в горах. А там, в горах (как будто генерал этого по курортам не знает!) – погода меняется резко и внезапно. То была жара немыслимая, всю одежду в лагере оставили, Кислов расхаживал в одной рубашонке хаки, и ремень от автомата ему шею натирал… А потом наползли, как в театре бутафория – в один миг тучи, резко похолодало, и грянул густой ливень. И ладно бы просто проливной – ещё и ледяной! Аркаша Кислов в своей хаки-распашонке замёрз, как собака, и у какой-то чеченки при обочине терренкура купил домашней вязки шерстяной свитер… Свитер весь промок, но даже и мокрый грел, потому что шерсть натуральная, деревенская… Потом, правда, свитер совсем пропал: когда подсох, по традициям чистой шерсти сжался в два раза, и на локтях во-о-от такие «пузыри» образовались! Словом, бери и выбрасывай, снизу стал свитер до пупка, а рукава – короткие, будто детскую вещь на себя натянул…

Но ещё хуже чем свитер – получилось с зубом. Он, видать от холода внезапного, весь стал пульсировать огнём и в мозг отдавать эхом… Десну раздуло, рожу Аркашину перекосило, так что и сослуживцы смотреть боялись… Ну, естес-с-т-но, Кислова в медсанчасть на раздолбанном «ГАЗике»-козле, а там пьяный военврач… Да он и не дантист, вовсе, так, хирург скорее, хотя по пьяни не разберёшь… Ну, стал, понима-ш-шь, клещами тянуть, и сломал проклятый зуб, половина в кровавую лужу выпала, а другая половина в десне осталась…

– И как же ты спасся-то? – почти в открытую издевался над «хероем» будущий тесть.

– Не дай Бог кому такую ситуацию! – покачал головой «приват-доцент» Аркаша. – Но если что… Имейте в виду… Я на осколки зуба положил дольку чеснока, и крепко прижал… И ходил так с полчаса… А потом местные дали мне – знаете, такой красный, узкий и длинный – «чили» перец, стручок… Да чего врать – целый пучок этих стручков дали! Ну, я прикушу перчик пожёстче, туда, видимо, соки-то проникают, в пульпу… А он ядрёный, сволочь, весь рот с него перекашивает… Главное, слюну не глотать, а то заколдобишься! Ну, вот… Протравлю корешки зуба, там, видимо, реакция какая-то, боль и утихнет… А снова начнёт – я опять за чеснок да за перец… Так и дотерпел до настоящего зубного врача, а тот уж десну разрезал, и всю эту труху мне извлёк…

– Нечего сказать, – мрачно курил после таких «вкусных» историй генерал Собольчеев – Нашла себе дочка спутника жизни…

 

Такой как он – с любого дела сдрызнет,

Он перекатное и полюшко и голь!

Он вёл асоциальный образ жизни

И потреблял цинично алкоголь…

 

Стихи сии Собольчеев сам написал, вдохновило на них любящее и страдающее (как сломанный кисловский зуб) отцовское сердце.

– Ну как так можно, мать! – жаловался генерал боевой подруге жизни. – Ни тебе офицер, ни археолог… Честно говоря, и то и другое – по нынешним временам дерьмо… Ну так хоть одним бы чем был, а то… Три гаража имеет… Люди вон по нонешним временам – по три завода сахарных имеют или по три торговых комплекса… А что такое гараж?! Ты узнай у Светки потихоньку, хоть с погребами гаражи-то? Хотя… – Собольчеев убийственно-тоскливо махал могучей дланью. – Что так, что эдак, ерунда…

 

*  *  *

 

Свадьбу, как ни странно, сыграли неожиданно пышно – и Собольчеевы дочку не на помойке нашли, и мама Аркаши Кислова вдруг взбодрилась, услышав про такое дело. Женщина вредноватая и скаредная, в пиковые моменты жизни она всегда стремилась показать себя с лучшей стороны – особенно перед чужими, малознакомыми людьми. И сбережения у неё водились порядочные: сын-то никогда ей дорого не обходился.

Отец в день свадьбы поплакал навзрыд, но боевая подруга его жизни, Светина мать, утешала, как могла, почему-то подчеркивая особо, что жених – с немалым жизненным опытом человек. А сын, младший брат Светланы, тоже маленько всплакнув о сестре – потом наскучил печалью, и легкомысленно выдал отцу в укрепление духа:

– Бать, всё бывает… Может, ему Нобелевскую премию дадут, они знаешь, какие здоровенные?! Ещё и нам отстёгивать станет…

– Да узнавал я! – скрежетал зубами папа невесты. – Нет по археологии нобелевских премий…

Но слова неразумного отрока Володьки, кудрявого, как юный Ленин, – попали в самую сердцевину отцовских чаяний.

– А вдруг и правда? Дешифрует там чего, как Шампольон, и в дамки?!

Так негодование выбором дочери постепенно вытеснялось робкими надеждами и совершенно необоснованными характеристиками – «парень он ушлый» (с чего бы это взял паркетный генерал Собольчеев?) и тому подобное.

Поутру у «центральной усадьбы» семьи Кисловых, как шутя называли знакомые резиденцию Аркашиной мамы, стояло много молодых людей в элегантных костюмах и смокингах: друзья жениха. Человек, казавшийся одиноким, на поверку вышел весьма востребованным… Друзья кутались в пледы, пили прямо на улице чай из изящных фарфоровых чашек, ждали свадебного поезда и заметно волновались.

На двери подъезда семью Кисловых почтили стенгазетой, в которой новая кислая фамилия Светланы предстала как «Kiss»-«Love», что, согласитесь, весьма романтично, и, само собой, романтичнее «Киселя» и прочих школьных ассоциаций Аркаши.

– Как же ты теперь будешь, доченька?! – причитала мать в кухонном уголке. В ответ не по годам мудрая дочь офицера показала маме картофелину.

– Что это? – спросила строго, со значением.

– Чего, чего… картофелина…

– Нет, мама, это – Достаточность! Кто не умеет быть достаточным, тот никогда не станет счастливым…

Мать сперва рассердилась, а потом долго думала и смиренно согласилась: кому малого мало, тому и многого не хватит…

Банкет закатили в столовой нефтяного треста, под звуки фонтанных струй и живой музыки, при большом стечении самого разносортного народа. Приглашенцы двух фамилий, Собольчеевых и Кисловых, были кто знаменит, кто богат, а кто и в статусе «городского сумасшедшего»… Каждому нашлось место за большими столами, выстроенными буквой «П», и молодожёнов почти до полуночи утомляли тостами, здравницами, так что они чуть не померли от такого внимания к их здоровью…

Ну, а потом, после «брачной» ночи (спали, даже не раздеваясь, свалившись на свой диванчик от усталости, что называется, «без ног») – повозка жизни покатилась дальше. Они были вместе: теперь уже официально и навсегда…

 

*  *  *

 

Практику на своем факультете рекламы и PR Света проходила у мрачноватого владельца базы строительных материалов. Строила ему ученически-гладкие и обкатанные «концепции продвижения» – а он водил её по широкому двору привоза и зачем-то показывал штабеля пиломатериалов самой разной толщины и кондиции…

Какие-то то ли прежде сидевшие, то ли просто по жизни несчастные люди в драных пуховиках переточковывали штабеля соснового бруса в рамках предпродажной подготовки.

– Надо же! – удивилась Светлана значкам на таврах. – Прямо луллубейские крючки…

– Что?! – поднял голову как-то испуганно хозяин обширной базы.

– Я говорю, – смутилась Собольчеева, – метки у вас похожи на луллубейские пиктограммы… Ну, это такие картинки вроде букв…

– Я знаю, что такое пиктограммы! – перебил её хозяин несчетных тонн стройматериала. Глаза его засветились, исчезло отсутствующее выражение лица. – Мне другое интересно: вы-то откуда о них слышали?

– От мужа. Он у меня занимается дешифровкой пиктографической древнейшей письменности. В том числе и таких вот крючков…

– Разве этим… – голос хозяина дрогнул. – Разве этим… ещё кто-то занимается?!

– Говорю же вам, – Свете стал надоедать бессмысленный разговор, – мой муж, Аркадий Кислов. Он даже журнал в интернете издаёт – «Вопросы древнейших форм письменности».

– Журнал «Вопросы древнейших форм письменности»?! – плошками округлились глаза торгаша.

– Ну, не сайт, а этот… Знаете… «Живой журнал»-то… Правда, бесплатно издаёт, но люди заходят… Читают… там иллюстраций много… Даже профессор Бэлже из Оксфорда прислал мужу…

– Профессор Бэлже?! Из Оксфорда?! – в глазах хозяина базы стройматериалов, казалось, блеснули нелепые и необъяснимые бисеринки слез…

– Он статью прислал, но на английском… – хвасталась Собольчеева, в то же время недоумевая, зачем вся эта информация звучит здесь, за городом, на оптовой базе бруса и кирпича?

– Пройдёмте ко мне в кабинет! – попросил хозяин дачно-коттеджного расторгаша. – Пойдёмте, прошу! Откройте мне журнал вашего мужа…

– Да вам-то зачем?!

– Я ведь тоже, девочка… Тоже когда-то… И-эх, разве это в двух словах расскажешь?!

 

Он торговец, он барыга, но поверь:

По ночам он вспоминает «универ»…

И в пентхаусе заветная стена –

Фоторамкам с экспедиций отдана…

 

– Я ведь тоже хотел… Пойдёмте, откроем, я запишу адрес… Сколько у вас стоит подписка?

– Говорю же, это просто «Живой журнал»… Соцсети… Нет там никакой подписки…

– Нет?! Зря! Должна быть! Чем же живет ваш муж?

– Чем Бог пошлёт…

– Это неправильно! – возмутился хозяин базы. – Так не должно быть! Я обязательно помогу ему, чтобы у него всё было для работы…

…Нежданно обретенный специалист по пиктографии с восторгом листал на экране «ноутбука» странички странного ЖЖ «Вопросы древнейших форм письменности». Умилялся чуть не до слёз, потом шёпотом и с матерком выговаривал какие-то возражения…

– Светлана, пусть ваш муж свяжется со мной! Я буду спонсировать этот журнал, мы сделаем первоклассный журнал! Я ведь и не знал, Светочка, не знал, что в наше время ещё кто-то этим… Надо помочь человеку! Должен ведь кто-то в этой жизни и настоящим делом заниматься! А не только этим… – владелец базы с нескрываемой ненавистью посмотрел на пухлые папки торговой отчетности. – Не только этим дерьмом…

 

© Александр Леонидов (Филиппов), текст, 2016

© Книжный ларёк, публикация, 2016