Анвар Алмаев. Баллада о погибшем рыцаре

БАЛЛАДА О ПОГИБШЕМ РЫЦАРЕ

легендетта

 

«Во всех населенных мирах, во все времена

и при любых обстоятельствах

процветали мифы о человеке».

Джозеф Кэмпбелл

«Герой с тысячью лиц»

 

С 1198 года в Германии ожесточенно враждовали между собой две феодальные группировки – Штауфены и Вельфы. Каждая выдвинула претендента на королевский трон, в результате чего королями были избраны сразу двое: Филипп Швабский, сын Фридриха Барбароссы, и Оттон Брауншвейгский (Вельф), приходившийся по материнской линии племянником Ричарду Львиное Сердце.

 

Небо увидело руку, которая взметнулась вверх в поисках меча. Рука была обглодана грифами, изъедена, исклевана – но она выжила в битве.

Вороны выклевывали глаза, лишая воинов последней возможности посмотреть в небо. Помолиться. Помечтать.

Рука, тянувшаяся к небу, означала одно – Людвиг жив.

А прежде, умирая, Людвиг падал в стоны, в плач, в кровь. Умирая, он знал, что отомстит барону Вальдштайну. Пусть для этого ему придется спуститься в глубины Ада…

 

Этот гад даже не был на Святой Земле, подумал Людвиг, поднимаясь на ноги. Осматривая поле битвы, рыцарь ужаснулся. Трупы обнимали трупы. Кровь струилась в благодарную землю.

 

Мать Людвига казнили на главной площади так жестоко, что после этого город не спал несколько дней.

Людвиг вспоминал, как поднимался по деревянным ступеням попрощаться с матерью. Он встал перед ней на колени. Палач стоял рядом, и холодный топор был настолько голоден, что с лезвия – холодного, тяжелого и изогнутого – казалось, капали слюни.

Толпа перед эшафотом замерла, затаив дыхание.

– Мамочка, – сказал Людвиг и поцеловал мать в седую голову.

С трудом сдерживая слезы – словно яростную грозу, рвущуюся с горизонта, – воин спустился на площадь и растворился в толпе.

 

Ожив, Людвиг понял, что он все-таки мертв. Держа меч в исклеванной руке, он искал своих товарищей.

Вороны клевали раны. Рыцарь махал клинком, отпугивая черных хищников. Генрих лежал на спине, пронзенный стрелой. Людвиг склонился над ним и начал шептать. Слова не помогали. Стрела в груди засела крепко.

– Генрих, это я, – шептал ветер голоса.

Рыцарь спал и просыпался. Людвиг вытащил стрелу.

– Барон… – шептал Людвиг в глаза Генриха.

Птицы насытились смертями и собрались у ног восставшего из праха воителя. Постепенно, медлительно, но верно всё воинство поднималось в мир живых.

 

Замок барона можно было взять только штурмом. Для того чтобы взобраться на высокие стены, нужны были лестницы. Голос предводителя войска сотворил чудо.

Воины собирали с земли обглоданные кости. Кости превращались в лестницы. Подчиняясь неведомому волшебству, они сплетались, обращаясь в мощные конструкции.

Холодный ветер свистел в доспехах и жалил глаза.

Отряд из двух тысяч воинов двинулся к замку барона.

 

На крепостной стене стоял барон. Рядом находились лучники и зорко смотрели на ряды приближающихся врагов.

Женщины приготовили котлы с кипящей смолой.

Когда Людвиг подошел к стенам крепости, родилась тишина, в которой начали купаться назойливые птицы. Они изранили всё небо своими зловещими полетами.

Лестницы из костей взметнулись к стене.

Поднимаясь по костям своих собратьев, Людвиг закричал так неистово, что испугал и лучников, и воронов.

На рыцарей обрушились реки смолы. Стрелы впивались в плоть острыми клювами. Барон бегал по стене в бешенстве. Потом он вдруг остановился и погладил рукой свою черную бороду… Это был магический жест. Барон раскинул руки, превратившись в подобие креста.

На него тут же набросился яростный ветер и принес в своем дыхании сотни воронов.

Безжалостные птицы, подчиняясь колдовству, усаживались на голову и руки Вальдштайна. Им не хватало места. А когда повелитель города что-то прошептал, птицы угомонились.

Это длилось всего лишь мгновение. Твари обрушились на людей Людвига.

– Вперед! – кричал Людвиг, видя, как вороны целят в глаза.

Еще немного, и весь отряд ослепнет…

Рыцарь по имени Олаф первым добрался до барона.

Пришлось сражаться с воронами. Это был полный кошмар. Лестницы, построенные из костей, скрипели под весом сотен людей.

Вороны теряли свои головы. Олаф владел мечом так же, как ветер властвует морем.

Получив удар в левое плечо, Олаф понял, что имеет дело с опытным воином. Последнее, что увидел Олаф – горящие черным огнем глаза барона. А в следующее мгновение его голова покатилась в бездну вечности.

 

Раны воинов побеждали воронов. Они улетели – в свой последний полет.

Барон Вальдштайн остался один. Он стоял на площади и ждал своей участи.

– За что ты казнил мою мать? – спросил Людвиг.

– А можно я спрошу?

Людвиг простил эту дерзость.

– Спрашивай, – ответил он.

– Ты же мертвый, но почему-то живой…

– Отвечу, – произнес рыцарь. – Я знаю, что я мертв. Но я увидел сон. Мне приснилась вечная жизнь…

Выжившие мертвые воины слушали рассказ Людвига, опустив мечи. Некоторые из них с ненавистью смотрели на Вальдштайна. Это были те, чьи близкие пострадали от рук подданных барона, который, в свою очередь, выполнял приказы Оттона Брауншвейгского.

Остальные просто слушали историю, зная, что их предводитель всегда сражался на стороне Филиппа Швабского, сына великого Барбароссы.

– Когда я открыл глаза, – продолжал Людвиг, – то увидел над собой кроны деревьев. Сначала я ощутил боль. Я понял, что лежу, что меня куда-то везут… Боль пульсировала во всем теле. Особенно сильно меня мучила правая рука.

Тут Людвиг вытянул руку. Она напоминала обрубок, висящий в лавке мясника, последний непроданный кусок мяса, на который уже покушались голодные псы. Не хватало только мух…

– Ты… Ты спрашиваешь, почему я живой? – говорил Людвиг, и его карие глаза вонзились в испуганное пухлое лицо барона. – Я не знаю, как я воскрес. Но я верю в Спасителя. Медленная повозка везла меня вглубь леса. В ветвях щебетали птицы… Тогда мне подумалось, что это – Рай. Боль утихла, я просто лежал и наблюдал, как среди листьев возникают кусочки неба…

И вдруг, в этой мозаике я увидел луч солнца. Нет – это луч солнца увидел меня… Меня озарило спасительное мгновение, и я осознал, что этот луч – рука моей матери…

 

Одинокий барон стоял в центре тишины. И молиться ему было некому.

Слишком долго терпел его ветер.

Долги пучили гордое горло.

Руки превратились в двух куриц – но поблизости не было курятника.

Глаза искали лаз.

Окровавленная земля жаждала возмездия.

Вперед выступил человек огромного роста, настоящий великан. Его лицо было обрамлено светловолосой бородой. Звали этого могучего воина Кристиан.

– Людвиг, – прорычал он. – Давай казним этого ублюдка прямо здесь. И прямо сейчас.

«Ну вот и всё», – подумал Вальдштайн.

Его кишки, всю жизнь вольготно располагавшиеся в объемном животе и десятки лет жравшие самые изысканные блюда, вдруг дернулись и напряглись.

«Сейчас мы умрем», – подумали кишки. А распухший желудок уже молился и плакался соседке – печени.

Змеи-кишки покорно ждали своей участи.

Но мгновенная казнь не торопилась.

В эти минуты жизнь и смерть подчинялись одному человеку – Людвигу Голдштерну.

– Не торопись, Кристиан, – промолвил мудрый немец. – Ты же знаешь, что даже самый последний мерзавец имеет право на последнее слово.

– Если таковое найдется, – добавил исполин.

– Тут ты прав.

Кольцо вокруг барона медленно сужалось. Петля неотвратимо затягивалась.

Кишкам, желудку и печени было всё равно – как их казнят.

А вот для разума барона это имело большое значение.

Вариантов всегда много.

Первый. Виселица. Висеть над эшафотом со сломанной шеей. Голова с остекленевшими глазами смотрит вниз – ища для черной души убежища, пристанища в Преисподней.

Второй. Обыкновенная казнь. Еще одна безобразная голова катится в казну Люцифера.

Третий. Четвертование. Левая рука судорожно вцепляется в правую, образуя клубок над грудью, в которой бешено колотится сердце. Две волосатые ладони превращаются в паука. Десять мохнатых лапок. Ноги тоже сцепляются – два щупальца осьминога…

Палач разрывает паука напополам. Распутывает ноги и зажимает их стальными скобами.

Четыре взмаха топора. Голова бьется затылком о доски и ищет взглядом конечности…

– Ну! Говори же, собака! – гневно рявкнул Кристиан и еще крепче сжал рукоять меча.

У Вальдштайна не было выбора. Он понимал, что ни о какой пощаде не могло быть и речи. И он начал рассказывать.

– Боюсь, что вы не поверите… Всё, что произошло, больше всего похоже на бред умалишенного. Но клянусь вам, это истинная правда.

– Не тяни! – коротко поторопил барона один из рыцарей.

 

– Это случилось в те времена… – продолжал барон, закрыв глаза. – Мне тогда было всего семь лет. У моего отца было поместье в Кляйнбурге. Не самое роскошное, но всё же… Как-то раз осенью, в сентябре к нам приехали родственники со стороны матери. А поскольку у меня тогда не было ни братьев, ни сестер, то приезд родни стал для меня самым настоящим праздником. Ведь вместе со взрослыми приехали и их любимые чада.

Мои родители знали место, где нам, детям, можно было порезвиться. В дубовой роще был ручей с красивым мостиком. Туда мы и направились. Разумеется, нас не оставили без присмотра – слуги были рядом.

Я уже не помню все игры…

Внезапно барон умолк. Его лицо потемнело. Было заметно, что его душу наполнил ужас воспоминаний.

– Мы швыряли в ручей камешки, бегали друг за другом, прятались за деревьями… Нам было весело…

А потом вдруг разразилась гроза. Небо тут же потемнело. Я помню крики слуг… Каким-то образом я остался один. Не скажу, что мне стало страшно. Просто… возникло чувство, что меня все бросили.

Вальдштайн опять остановился. Глядя в глаза Людвигу, он понял, что тот ему верит.

– Что мне оставалось делать? Я побежал к огромному старому дубу у ручья, пытаясь укрыться от ливня… Я стоял возле толстого ствола, вглядываясь в серую пелену, высматривая там силуэты отца и матери или кого-то еще… Произошло что-то невероятное. Дождь вдруг прекратился – но только надо мной. Казалось бы, вот только что старый дуб плакал прохладными слезами, и в одно кратчайшее мгновение вдруг перестал рыдать…

В то же время вокруг меня ливень продолжался. В сером небе сверкали молнии, гремел гром… Вот тогда я уже не на шутку испугался.

Каким-то неведомым чувством я ощутил, что за мной КТО-ТО НАБЛЮДАЕТ. Я повернулся лицом к стволу. То, что я увидел, было только началом моего кошмара… На мокрой траве за стволом лежала черная тень. Будучи ребенком, я всё же знал, что в такую погоду – среди грозы – тени быть не может! Я сделал шаг, один трусливый шаг. Во мне боролись страх и любопытство. Неожиданно на голову упала тяжелая капля… Как только она упала, я услышал плач младенца.

Ухватившись руками за ствол, я сделал еще один шаг. И это было самое страшное движение в моей жизни!

Плач младенца прекратился. Я прислонил ухо к стволу – мне казалось, что ребенок там, внутри дерева…

Нет, не было ни единого звука. Ливень тем временем утихал, и табор дождя уходил за горизонт…

ТЕНЬ ЗА СТВОЛОМ ВЫРОСЛА. Я отчетливо услышал шелест. Мне померещилось, что… гроза испугалась этой тени. Потом я услышал голос. Он прозвучал у меня в голове…

«Генрих». Мои ладони буквально прилипли к стволу. «Генрих, подойди поближе». Меня охватил такой ужас, что я не понимал, кто со мной говорит – дуб или эта черная тень…

И я подчинился. Меня бил озноб. Каждый мой шаг длился вечность. А голос был голым, бездушным, неживым… Голос приказывал, и я подчинялся.

С каждым новым шагом тень обретала всё более яркие очертания. Через три-четыре шага я остановился и увидел, что меня манит КЛЮВ ПТИЦЫ.

– Что за бред?! – не выдержал Кристиан. – Что ты несешь, ублюдок?! Ты думаешь, мы поверим в это, в эту…

– Успокойся, Кристиан, пусть закончит, – тихо произнес Людвиг.

– Если позволите, – едва заметно кивнул барон, и в этом жесте Людвиг уловил знак благодарности. – Последний мой шаг меня ослепил. Я ослеп, чувствуя, что в меня что-то вселяется… Нет, не так. Сквозь меня что-то пронеслось. С чудовищной скоростью. Сгорбленная человеческая фигура. Внутри себя я увидел черную косу, а в ней – зловещую улыбку, оскал… Черный балахон, нафаршированный тысячами томящихся черных птиц. И – капюшон, укрывающий гниющий взор…

Когда зрение вернулось, передо мной стояла тень. Великан в черном балахоне, расшитом серебристыми звездами. Звезды плавали по черной ткани, как рыбы в озере… Подняв голову, я увидел клюв, торчащий из капюшона. И клюв сказал мне: «Генрих, послушай. Не бойся, я не причиню тебе вреда. Я живу в двух мирах. И могу подарить тебе ВЛАСТЬ. Сейчас ты вернешься к своим родителям. Не говори ни слова. Просто будь рядом со мной. Ты не пожалеешь. С годами всё поймешь, дитя. И запомни, я – твой хранитель. Я – за каждым деревом».

После этого дуб словно ожил. Тяжелая ветвь опустилась, и среди зеленых листьев блестел серебряный медальон с цепочкой.

«Прими этот дар, – сказал клюв. – Надень».

Я повиновался и надел медальон. Как только я это сделал, всё мое тело наполнилось жаром, воспламенилось. Мне показалось, что внутри меня одновременно вспыхнули тысячи свечей… Я даже увидел пламя, сжигающее всё мое естество. Но это был холодный огонь фиолетового цвета… А потом я потерял сознание.

 

– И чем же все закончилось? – с некоторой долей любопытства спросил Людвиг, увидев, как Кристиан зловеще усмехнулся.

– Я очнулся в поместье, в своей комнате. Меня мучили жар и озноб. Я впадал в беспамятство… Вокруг меня сновали лекари, родные, слуги… Через несколько дней мне стало лучше.

– Ты видишь, Людвиг, – снова прервал барона Кристиан. – Я был прав. Я ведь сотни раз говорил тебе, что этот выродок – слуга самого Дьявола. А теперь мы даже знаем его имя – Клюв. Именно так я предлагаю называть Хозяина барона.

Людвиг молчал и медленно ходил по площади, склонив голову.

Что же с ним делать, размышлял он. Казнить?

Это слишком просто и немилосердно. Но отпустить я его тоже не могу.

Тем временем произошло нечто такое, от чего все замерли.

Вечерние сумерки, освещавшие замок Вальдштайна и площадь бледным розовым светом, вдруг вспыхнули.

Солнце, падающее с неба горящим круглым щитом, неожиданно стало подниматься…

Барон упал на колени. Он что-то шептал, но никто его не слышал.

Пользуясь всеобщим замешательством, Кристиан всё-таки добился своего. Он подвел барона к крепостной стене и приказал ему:

– Прыгай!

Вальдштайн поднялся на стену.

– Догоняй свою грозу! И передай от нас привет своему клюву!

 

Воины Людвига шли по полю – к невозможному рассвету. Двигались молча. И в этом безмолвии сердце Людвига почувствовало… шаги, идущие навстречу.

И, действительно, через некоторое время в солнечном сиянии появился силуэт…

– Стойте, – приказал Людвиг.

Все остановились.

Силуэт приближался настолько медленно, что…

Что сначала Людвиг просто смотрел. Потом подумал, что всё это – сон.

Это было видение – великолепное, яркое и невероятное. Прошло еще некоторое время, и воины Людвига увидели божество. Над головой приближающейся фигуры горел нимб – лик солнца…

Людвиг не выдержал и побежал навстречу волшебному светилу.

Не понимая, что происходит, все стояли и смотрели, как бег Людвига растворяется в золотистом сиянии.

В неподвижном вечернем пространстве не было ни единого дуновения. Но Людвиг мчался так, что своим бегом породил ветер.

Это был корабль, летящий сквозь штиль.

Альбатрос, растревоживший небо.

Костер, вспыхнувший в мертвом теле.

 

Людвиг, наконец, перешел на шаг, чувствуя, что задыхается.

Значит, я жив, с радостью думал он, распознавая в сверкающей фигуре женские черты…

Людвиг не ошибся в своих мечтах.

Озаренная лучами солнца, ведомая шепотом заката – рассвета, улыбающаяся и плачущая, к Людвигу шла его родная мать…

Мать и сын остановились в нескольких метрах друг от друга. И солнце переместилось, и горело теперь уже между ними. Людвиг чуть не ослеп. Но услышал такой родной и такой знакомый голос.

– Людвиг, сынок.

Мать, пришедшая сюда из рассветного заката, обняла сына и зарыдала.

Никакие латы не могли сравниться с молитвами матери.

– Мама, ты жива… – шептал Людвиг, прислонившись щекой к снежным прядям. – Но ведь… Я был на казни…

– Тихо, тихо, – успокаивала сына Марта Голдштерн. – Лучше послушай, что я тебе расскажу. Смотри, а вот и твои.

Людвиг оглянулся. Верное воинство во главе с Кристианом приближалось к месту солнечной встречи.

– Ты ведь был на эшафоте, я знаю, – продолжала Марта, глядя на сына влажными от слез глазами.

Людвиг молча кивнул.

– Но там была не я. И казнили не меня.

Мать со вздохом опустила голову, а сын молчал, не смея ее перебивать.

– Это была Стефания, женщина из бедного рода. Ее муж, царствие ему небесное, держал лавку. После его смерти Стефания заболела какой-то неизлечимой болезнью. У нее был единственный ребенок, пятилетняя дочь, славная такая девчушка… После того, как ты разбил барона у Швайдунга, тот так рассвирепел, что… По окрестностям поползли слухи. Я тогда скрывалась, да и ты был в бегах… Одним словом, мы тайно встретились со Стефанией и заключили договор.

– Какой еще договор?

– А какие еще бывают договоры? – грустно произнесла Марта, не выпуская из своих рук ладони сына. – Разумеется, это было тайное соглашение. Стефания была обречена, и я отдала ей почти все свои сбережения, чтобы ее дочь определили в детский пансионат при монастыре. А она… она согласилась принять казнь.

– Но… как это возможно?

– Всё дело в том, сынок, что Стефания, прости меня, Господи, очень похожа на меня.

– Но ведь я, я же видел там тебя… – плакал Людвиг.

– Нет, Людвиг. Ты поцеловал Стефанию. Ты видел лицо?

– Нет.

– Правильно. Ее лицо скрывали волосы. А уж волосы у нее точь-в-точь, как у меня.

Слезы в глазах Людвига завершали свой путь.

– Мама, – сказал вечный рыцарь. – Почему я, Кристиан и все… почему мы здесь? Мы все мертвы…

Солнце опередило слова Марты – время пошло вспять.

– Посмотри на меня, Людвиг, – сказала Марта. – Я жива. И буду жить. Когда я увидела всё это… Это было кладбище. Сначала я проклинала барона. А потом подумала – что ему мои проклятья? Я искала тебя. Я ходила между трупами и проклинала всё на свете…. А потом я нашла тебя. Всю ночь я молилась… Над твоими ранами. А утром, с первыми лучами солнца пришел этот таинственный человек. В странной одежде, с седой бородой… И он сказал: « Почему вы режете друг друга?»

Он был в черном костюме, у него было болезненное желтое лицо и суровый взгляд.

«Вы же немцы, – продолжал он. – Посмотрите на себя. Во что вы превратились?! Устроили скотобойню!»

«Кто вы?» – спросила я.

«Мое имя вам ничего не скажет. Меня зовут Иоганнес Брамс»

– Ох, сынок, – вздохнула Марта. – А потом произошло нечто настолько невероятное, что кроме тебя мне, наверно, никто не поверит…

– Я слушаю, – тихо промолвил Людвиг.

– Этот человек, который назвался таким странным именем, достал из сумки толстую пачку белых листов, исписанных какими-то непонятными знаками. «Что это?» – спросила я.

«Это мой Первый фортепианный концерт», – ответил он.

Последние слова мать Людвига произнесла, запинаясь.

– Я до сих пор так и не поняла, что это такое. Иоганнес Брамс начал было что-то мне втолковывать, а затем пояснил одним словом. «Это музыка», – пояснил он.

Людвиг, произошло самое настоящее ЧУДО. Погода стояла безветренная, но этот Брамс, – уж и не знаю, как, – умудрился вызвать ветер! И ветер подчинялся ему, словно верный пес! «Немцы должны жить», – произнес он.

Он протянул ветру свою пачку с листами. И ветер затрепетал – будто почуял запах долгожданного лакомства. Он вцепился в это подношение, как изголодавшийся зверь, он с безумной яростью налетел на самого Брамса…

Еще ни разу в жизни я не видела такого отчаянного вихря. Брамс выстоял, он стал похож на старый, но крепкий корабль. А листы разметало по всему полю. Самое поразительное, Людвиг… Каждый лист с этими причудливыми знаками нашел СВОЕ МЕСТО. Листы падали на грудь и на спины твоих воинов. Это очень напоминало снегопад… Наконец, ветер остыл, утих, угомонился. В руках Брамса остался последний лист. Он подошел к тебе и бережно опустил его на твою грудь.

«Марта, я ухожу», – сказал твой спаситель.

И этот таинственный Брамс ушел, ушел вместе с ветром. И оставил меня наедине с моей печалью и скорбью.

– А ты? Ты тоже ушла? – спросил Людвиг и почувствовал, как тепло ладоней матери передалось его рукам.

– Я еще какое-то время стояла и ждала мгновения чуда, волшебства… Увидела, как у одного из твоих воинов дернулась рука. Этот пришелец воистину чародей, подумала я. Но нет. Там копошился ворон. И вот тогда я ушла…

– Но ведь ты вернулась, – плакали глаза Людвига. – И я не знаю, кого мне благодарить…

– Благодари Бога, сынок, – прошептала Марта. – И его посланника.

Войско Людвига двигалось к горизонту. Солнце взлетело в зенит, укутав раны теплыми золотыми нитями. Теперь все раны остались в прошлом. Раннее утро укрылось в саване ночи, потеснив гнезда воронов.

Людвиг шел впереди, держа ладонь матери в своей руке. Наверное, это был самый счастливый момент в его жизни.

Кристиан, шагающий в нескольких метрах позади, вдруг запел старинную германскую песнь. Остальные подхватили.

И это был гимн Вечного Солнца.

 

© Анвар Алмаев, текст, 2011

© Книжный ларёк, публикация, 2017