Денис Павлов. Мальчик-медведь (ограниченный доступ)

МАЛЬЧИК-МЕДВЕДЬ

 

Этот по-настоящему летний денёк, словно с боем вырвавшийся из хмурой недели ливней и гроз, оказался – разорительно щедрым на солнечный свет!

 

Мальчик вышел во двор большого деревянного дома и, усевшись на ровное берёзовое поленце, осмотрелся.

Прикрываясь ладошкой, щурясь то одним, то другим глазом, он с интересом пронаблюдал, как высоко-высоко, на бескрайних голубых лугах пасутся под жёлтым взором пастуха-солнца медлительные и кудрявые барашки-облака. Чуть ниже – носились туда-сюда повеселевшие стайки острокрылых ласточек, гнездящихся и в странных углублениях, пробуравленных ими в белых уступах песчаных карьеров, что за речкой, и в норах рыхлых обрывистых склонов самой реки, а по потеплевшей земле – довольные переваливались на своих оранжевых, перепончатых лапах высокомерные гуси и глупые утки.

Где-то в сарае заливалась душераздирающим визгом непомерно огромная, вся в белобрысой, проволочной щетине – свинья Доня, которая, казалось, была вечно голодна, и которую Петя предусмотрительно сторонился. Такая, выпусти её во двор, своим здоровенным вонючим рылом и толкнуть могла и укусить – бешенными жёлтыми зубами, а то и съесть ненароком, насытив на время своё неприхотливое к пище бездонное нутро!

С самых первых дней лета гостил мальчишка в этой уральской деревушке, в которой родилась его бабушка, а затем и мама, которая, после, уехала в большой город, где дошла очередь и до него – появиться на свет!

Наконец, Пете наскучило смотреть на всё вышеописанное и тем более находиться вблизи дома, в стенах которого, как в заточении, ему пришлось безвылазно просидеть – сколько времени!!!

Он направился в огород, на необъятных просторах которого уже с раннего утра его бабушка вела беспощадную борьбу с прожорливыми гусеницами-капустницами, собирала помидоры и огурцы, рвала сорняк-траву Доне и делала ещё много чего по хозяйству. Внучку́ всегда казалось, что у его бабули, на самом деле, много рук. Сколько, он не знал, но то, что не две – это точно! Две – это только видимых!

Петя подошёл к ней, согнувшейся, сзади и, дёрнув за подол выцветшего – не то синего, не то фиолетового – в прошлом халата, жалостливо пропищал:

– Бабушка, пойдём по грибы!

– Отстань! – не оборачиваясь, немедля дала от ворот поворот занятая женщина. – Не хочешь дома сидеть – сходи погуляй с мальчишками! Или пойди, дядю Васю на рыбалку позови!

– Я с мальчишками поссорился-я-я-я-я!.. Тогда ещё-о-о-о-о..! Они не хотят со мною дружи-и-и-и-ть! – недовольный такой альтернативой, поканючил Петя. – А где дядя Вася живёт, я забыл уже-э-э-э!

– Завтра давай сходим! – отвечала бабушка интонацией, призванной загодя исключить любой возможный спор и должной быть воспринятой не иначе, как безапелляционно принятое решение, нежели действительно – предложение о переносе похода в лес на следующий день. – Мне сегодня некогда. Глянь, сколько дел!

– «Некогда», «некогда»! Тебе всегда – «некогда»! А если дождь опять? – дразнясь, превратившись из безвинного агнца в назойливого козлёнка, с обидой в голосе пожаловался, причём не без основания, мальчик. – Раз тебе некогда, то я пойду сейчас до дяди Васи, возьму у него сигаретки и буду курить их с мальчишками вместе! А потом скажу маме, что это ты мне разрешала!

Конечно же, эти угрозы зловредного юнца пожилая женщина не приняла всерьёз, только подивилась поначалу:

– Как так?! Ты же сказал, что не помнишь, где дядь Вася живёт и что с мальчишками нашими – раздружился?!

Но тут же додумавшись, с укором посмотрела на сморщенное от яркого солнца розовое личико:

– Эх ты, врунишка!..

– Бабуль, ну пойдём по грибы-ы-ы-ы! – притворно захныкал хитренький мальчик и снова задёргал подол её халата.

– Вот ведь! Взбредет что, и стоит на том, как телёнок упрямый! Ладно! Иди, собирайся! Оденься, как положено, вёдра найди подходящие, сходим ненадолго… – наконец, выпрямившись во весь свой неказистый рост и поправив на голове по-хозяйски завязанный платок, поддалась бабуля.

Паренёк немедля сорвался с места и понёсся прямо по кустам помидор и зарослям из кабачков!

– Эй-эй-эй, Петя-я-я-я-я!.. – заголосила бабушка и с досады покачала головой: посреди дебрей одомашненных растений пролегла дорожка из перемешанных с грязью томатов и вырванных с корнем стеблей кабачковой культуры. – Вот сорванец!!!

Не прошло и десятка минут, как по-солдатски быстро переодевшись, Петя предстал пред ней во всём своём «грибном» обмундировании: маленькой, специально на него пошитой «плащёвке», широких не по размеру штанах и в красных резиновых сапогах с отчего-то загнутыми кверху носками. Приволок и два несоразмерных ведра – «чтоб бабуля, долго не задерживалась!»

 

Обеденное солнце встретило их искрящейся игрой бесчисленного множества прозрачных золотистых зайчиков, прыгающих с места на место по изумрудным листьям и мягким иголочкам здешнего, обычно хмурого и неприветливого, смешанного леса.

 

Наверное, Петя был прирождённым грибником, потому что его ведро, самое большое, которое он только и смог найти в доме, наполнилось, в отличие от бабушкиного, достаточно скоро! А когда складывать урожай стало уже некуда, Петя отдал своё вместительное полиэтиленовое «лукошко» старушке, дескать: «Таскай!», а сам – принялся всё с тем же неиссякаемым, усердным азартом наполнять теперь уже и её ведёрко.

Бабуля глянула на часы:

– Внучек, пойдём домой! Ведь много ж уже собрали! И пожарить, и грибницу сварить, и засолить – хватит…

– Бабуль, ну куда торопиться-то?! Давай наберём твоё до «горки», а ещё – пакет, и тогда уж пойдём, – отвечал узнаваемый голосишко, чей обладатель, стоя на четвереньках, рылся в скопившейся у основания чешуйчатого соснового ствола лиственной трухе, верно учуяв попрятавшееся под ней случайное семейство сухих груздей. Словно натренированный поросёнок, что уловил внезапно запах обожаемых им трюфелей!

И тут почудилось Пете, что где-то над ним, не то – ветка хрустнула, не то – шишка с соседской ёлки сорвалась и ударилась о какой пень…

«Белка!» – в раз подскочил он, любопытно задрал голову, повертел ею туда-сюда и… застыл в немалом изумлении!

Вместо рыжехвостой лесной шалуньи, обернувшись к мальчику тёмно-бурой спиной, на одной из берёз восседал, обхватив всеми лапами её ствол… медвежонок!

Бабушка заметив, что её внучек как-то уж больно резко вскочил, вопросительно глянула на него и хотела было заворчать: «Осиное гнездо, поди, потревожил?! А ну – замри!!! Осы-то знаешь, как сильно кусают?! Побольнее пчёл будет! Говорила тебе – пора домой, не послушал!». Но что-то остановило её воспитательное рвение и беспокойно насторожило: внук стоял как-то уж совсем неестественно, не шелохнувшись, с широко открытым от удивления ртом и глядел куда-то наверх: «Чего это он?!»

– Глянь-ка, ба-ба…– по складам пролепетал преисполненный удивления Петя. – Миш-ка!.. – и указал пальчиком на затаившегося косолапого.

В мгновение округлившимися до пугающей тьмы глазами бабуля посмотрела туда же, куда направил свой окаменевший взор мальчик.

Белокорый, с чёрными полосками, невероятно длинный, как рыбацкое удило ствол, в сравнении с лесным обитателем казался таким ранимым, таким тоненьким: вот-вот согнётся, сломается под неподъёмной тяжестью взгромоздившегося на него животного! Но нет, стройное деревце стояло прямо и ровно, невероятно как выдерживая вес волосатой туши! Словно и не детёныш могучего царя местных зверей восседал на молодой берёзе, а большая, сшитая не из привычно-белой, а из грязно-коричневой ткани подушка, набитая пухом и ватой, непонятно как оказавшись здесь, застряла меж сучьев и так – повисла!

И тут, отбросив вон ведро, преклонных лет женщина совершила пару таких совершенно несоизмеримых с её почтенным возрастом гигантских и скорых прыжков, что в доли секунды – оказалась рядом с мальцом! Схватив его как волк зайца и потащив с места, она неистово заорала истошным голосом:

– Не смотри на него!!! Петя, не смотри! Не гляди на него!!!

Волоча по земле упавшего от неожиданного рывка за воротник и немало перетрусившего от ненормального крика внучка́, бабка продолжала орать всё тем же кошмарным, не своим, голосом:

– Не гляди-и-и-и!!! Не медведь это никакой! Не медве-е-е-е-дь – дитя околдованное!!!..

Слава Богу, что во всей этой нежданно-негаданно завертевшейся шоковой суматохе Петя не мог заметить тот самый несравнимый ни с чем ужас, что переполнил бабушкины глаза! А коль бы и разглядел, всё одно – так и осталась бы для него неведома вся истинная природа наведённого на неё топтыгиным жутчайшего страха, совершенно необъяснимого обычным в таких случаях испугом от встречи человека с опасным, диким существом. Но вот от восклицания «дитя околдованное!!!» ему стало действительно – не по себе!!!

Пытаясь остановить мелькающий калейдоскоп нереальных событий, пыхтя и краснея, ребёнок, чьё упрямство так часто граничило с вредностью, смог-таки изловчиться и несколько раз, что есть силы, укусить бабушку за худощавую кисть, вцепившуюся в его одежду мёртвой хваткой!

Та, не единожды возопив от острой боли, но уже совершенно не в силах терпеть её дальше, наконец, вынужденно отпустила сопротивлявшееся спасению настырное чадо!

Как только Петя оказался на ногах, он что есть духу рванул к тому дереву, на котором сидел хищник, уже не обращая ровным счётом никакого внимания на горькие всхлипывания споткнувшейся и упавшей на колени сумасбродной родственницы, причитавшей охрипло одно и то же:

– Не смотри на него! Послушай меня, Петечка! Закрой глаза – Богом прошу! Он проклято́й и ты – таким же станешь! Это – заколдованный мальчик! Не смотри на него! Не смотри!!!..

– Бабуль, не хрипи, а!!! Надоела! – вызывающе для своего возраста приказал юнец, стрельнув в её сторону неузнаваемым, ошалелым взглядом. – Какой же это мальчик, если это – медведь?! Даже не медведь, а медвежонок! Ты что, не видишь?! С ума, что ли, сошла?! Испугалась?! А я вот – ни капельки не боюсь!

В следующее же мгновение дерзкий мальчуган демонстративно вынул из кармашка оливковой «плащёвки» едва не утерянный «грибной» ножичек и отважно прокричал что есть мочи:

– Эй, мохнатый! Повернись-ка!.. Мне охота морду твою клыкастую увидеть!.. – После секундной паузы, задира зачем-то уточнил, словно разговаривал с человеком: – У нас в городе – зоопарка нет! А иногородние – редко приезжают!

Словно и впрямь подчинившись громогласной, насколько возможно, команде, словно случайно повстречавшийся вторгшимся в его обитель людям, будущий хозяин леса обернулся…

В ту же секунду – нож выпал из вспотевшей ладошки малолетнего грибника, ибо вместо медвежьей морды, он увидел… лицо! Личико! Личико маленького мальчика! Его – Петино – личико!!!

Карие глаза криволапого взирали из-под по-детски насупившихся бровей внимательно, сурово и словно б изучали.

Помутившемуся от этого пристального, гипнотизирующего взора Пете отчего-то вдруг подумалось, что косматая шкура – это всего лишь устрашающее одеяние очень похожего на него ровесника: «Но зачем он напялил её?! Играет?! – порастерялся в догадках парнишка. – Ага! Да надо мной – просто подтрунивают!!!», – решил он в итоге и собрался было выпалить в адрес заигравшегося сверстника что-то решительное, даже оскорбительное! Но… Человеко-медведь, опередив унизительные ругательства, угрожающе зарычал крохотным своим ртом и... исчез! Так, словно б его и не было вовсе! Привиделся?! Петя скорее от неожиданности, нежели от страха – внезапно потерял сознание и рухнул навзничь на сырую подкладку леса!..

 

На дворе стоял август. Тринадцатое число.

 

Еле-еле привела разрыдавшаяся бабка своевольного внука в чувства: перепужалась, что помер! Насилу довела его, полуобморочного, до дома – самого первого у леса и, охая, побежала за сельским врачом.

 

Удивительно, но на следующее утро наш не шибко благодарный сорванец чувствовал себя превосходно! И первым делом стал настойчиво допекать благодетельницу своими расспросами о происшедшим с ними в лесу. Но та отвечала лишь: «Отвяжись!» да «Отстань!», а ещё: «Я с тобой не разговариваю, раз не слушаешься!».

Изредка Петя замечал, как по её морщинистым щекам катились ничем не поправимые, редкие слёзы и как украдкой она утирала их. Он даже проникся к плачущей каким-то особым, присущим только его возрасту состраданием, но бабушка, отгоняя Петю, почему-то не позволяла себя жалеть и… ничего не объясняла! Ну вот: «Отвяжись!» и всё тут! Как ни подлизывался «любимый внучек», желая «по-доброму» выведать тайну такого её поведения – бесполезно! А по-то-о-о-ом!!!.. Чем только не грозился, как не паясничал: и что курить и самогонку пить будет с местными друзьями, и что к дяде Васе – жить навсегда уйдёт, и что Доню – в огород выпустит – ничего! – никакой шантаж не помогал! Хоть тресни! Словно знала старая, что свои «крайние меры» Петя применить либо побоится, либо попросту благоразумно на них не решится! Вконец отчаявшемуся ребёнку не оставалось ничего, кроме как сдаться и отступить, смирившись с необъяснимым поведением стойко хранившей какой-то странный и страшный секрет женщины в годах.

 

Ближе к вечеру заглянул в незваные гости пьяный дядя Вася. То ли выпитого не хватило («Авось тут – чего найдётся?»), то ли денег хотел у бабки занять?.. Леший его знает! И пока бабуля, не заметившая давно пленённого зелёным змием пришельца, доила пришедшую с пастбища корову и управлялась по хозяйству, маленький Петя, проводив нетрезвого родственника в дом и усадив рядом с собой на скрипучий диван, не преминул воспользоваться представившимся моментом и поинтересовался у щедрого на хмельные разговоры дядьки про «слухи» о каком-то «мальчике-медведе», живущем в здешних лесах. Недоговаривая, а ещё, хоть и немного, но изрядно приврав, он «пояснил», что бабушка и не отказалась бы поведать внуку эту неясную историю, ну да ей всё «некогда и некогда!»

– А-а-а-й, брехня это всё, Петрушка! Глупости! – отмахнулся бесцеремонный визитёр, словно комара отогнал. – Но тебе, я знаю, интересно будет послушать. Я в твои годы – тоже любопытный был! Везде нос совал! Отовсюду высовывал, а вот из водки – никак не могу! Ну да наплевать на меня! Всё одно – помирать скоро…

Отчего дядя «помирать скоро» собрался и отчего он со столь юных лет пристрастился к спиртному, Петя так и не понял. Ну да пьяный же! Ещё и не то брякнуть может! Вот и «Петрушкой» опять назвал, хоть сколько раз поправляли, что «Петя» он, а никакой не «Петрушка». Бесполезно!

Заранее предупредив мальчика о вероятности не заснуть ночью от впечатлений последующего повествования, безнадёжный пропойца, так и не снявший словно приросшую к смоляным кудрям засаленную чёрную кепку, смачно прокашлялся и, затянувшись поганой сигареткой, поведал… Нечто!!!

– Давно это было, век ли, два ль назад, теперь никто и не знает… Жила-была раньше на месте вашего дома старуха. Никто её в селе не любил и встречаться лишний раз – не желал!..

А село наше прежде маленькое было – раз в пять дворов меньше, но красивое, ухоженное: на каждый дом, как сказывали, любо-дорого поглядеть было! У всех рамы оконные, да ворота входные – в резьбе, петушки деревянные на крышах, ленточки разноцветные везде попривязаны… В общем «приодеты» домики, будто люди на праздник какой… Не деревня – сказка!

Только той отшельницы домишко стоял ото всех поодаль, на отшибе. И был он ветхий, неотёсанный, низенький, с почерневшим бревном. Какое-то мышиное гнездо, а не людское жилище! И никто никогда рядом с домом её не хаживал, и в лес, тут же начинавшийся, соваться не смел! Он «ведьма́цкий» был лес – той самой старушенции почему-то...

Короче – все боялись этой ведьмы, хоть не знаю: чем, кому она навредила?.. Не привечали и всё! Не боялся только один мальчуган, ну всё равно, что ты и ростком, и годком! Ну может – чуть постарше… Он таким храбрым был, что преспокойно и около логова запретного появлялся, и в лес тот мрачный свободно, да ещё и один, по грибы ходил. Вернётся домой и хвастает, дескать, грибы-то – сами собой в корзинку прыгают! Хорошие такие, грибочки-то! И что их там разных съедобных – видимо-невидимо! Тьма-тьмущая, короче! А отец да мать всё попрекали, да просили его: «Не бывай там! Беда станется!» Да разве ж его, балахрыса, удержишь!..

Дядя намеренно закашлял и как бы ненароком, украдкой, глянул мутными очами на племянника. Глазёнки того любопытно мерцали, глядя непонятно куда, а рот – со вниманием приоткрыт, словно и не ушами слушал сейчас Петя, а им – ртом. Того и гляди – муха залетит!

– Ну, так вот, значит… – продолжил свой сказ Василий. – Так ходил он, ходил по грибы в этот чёртов лес и вот однажды… – дядя затушил вонючую сигарету, тут же задымившись новой, – …однажды собрался и опять пошёл! В августе дело было, ближе уж к серёдке его. Да и случайно наткнулся там на эту проклятую каргу! Её ведь, кстати, сам поп сельский побаивался!.. – добавил мужчина зачем-то многозначительно и тише. – Ну, здесь мракобеска и принялась шипеть на мальчишку, словно змеишша кака́ коварная, гавкать по-собачьи, да выть по-волчьи, и всё тычет, тычет своей кривой клюкой прямо в егошное сердце! А потом и говорит: «Что ты делаешь тут?! Зачем ходишь-топчешь?! Грибы и травы и всё другое – моё здесь! Убирайся вон, чтоб духу твоего не было! Никто кроме меня от века здесь не бродил! Все боятся, и ты – страшись! Вон немедля! Иначе – худо будет! Ух!»

И дядя, неузнаваемо переменившись в лице, словно сам оборотившись в миг в ту древнюю старуху, страшно потыкал невидимой скрюченной палкой, на которую опиралась своей тщедушной дланью ведьма́чка, прокуренный воздух комнаты!

– А собирала эта злюка только подозрительные какие-то вершки, ядовитые коренья и ядрёные поганки! Ну а мальчонка, говорю же, не из робкого десятка, ничего не ответил на смрадны́е угрозы, а только взял, да и пнул из-под корявой, иссохшей руки большой красный мухомор, за которым потянулась было горбатая. Тут уж эта кикимора совсем рассвирепела: глаза окаянные выкатила наружу, челюстью нижней задёргала, зашепелявила гортанно что-то! Стоит, трясётся вся в своих чёрных лохмотьях! Из чьего-то черепа сделанную корзину, от злобы – выронила, патлы седые во все стороны с лысеющей головёшки разлетелись!

А мальчишка до этой встречи ни мухоморов, ни поганок – отродясь не сшибал! Короче, неспроста он тот мухомор снёс – разобиделся справедливо на мерзкую бабку! Повернулся затем и пошёл прочь! Но вдруг налетела на него сзади огромная птица. Ворон, не ворон? Может – дракон какой крылатый-носатый?.. Говорят, ещё водятся у нас такие. Везде перемёрли, а у нас – водятся. Климат подходит, что ли?.. Не знаю, в общем, что за пакость! Сам-то не видал! Ну и в общем – хрясь его клювом-то, да что есть силы, в самое темя! И хохот раздался – безумственный! Мальчик схватился за голову, за кровавую рану, оглянулся, а и бабки и зверья летающего – уж след простыл! Тут же от невыносимой боли и верно от напущенной нечистой силы – побежал он прямиком до́дому! А там – обо всём отцу с матерью-то и рассказал! Насупился батя, мать посуровела, отругали непослушного, обработали рану и наказали ему больше никогда в страшном лесу не появляться! А он возьми, да назло ведьме и окажись назавтра опять в колдовской чаще! И вновь встретил там безобразную старуху! Говорит она ему: «Не жилец ты, дрянной сын Ефрема и Фёклы! Наложила я проказу свою сильную, ничем не смываемую, никем неостановимую, и уже нет тебе, ослушнику своевольному, прощения! Смертельным ядом вонзился клюв! Помрёшь ты на тринадцатый день после нашей встречи, а ещё через дней сорок – встанешь из гроба в облике медвежьем, да только с лицом вечно юным, тем, что сейчас у тебя есть! И будешь жить долго в лесу моём. И будешь – как животное, но не как человек! И мыслей разумных не будет у тебя! И лазать будешь – по деревьям. То будет тебе наказание до времени, пока ещё один самонадеянный глупец, твердолобый, как баран, не объявится здесь! И все люди, что узрят твой лик… Да не миновать им смерти ровно через год! А теперь – сгинь навеки, про́клятый!»

Заплакал тогда мальчонка как бы от ярости, выхватил свой острый самодельный грибной нож, да не сумел ведьму ту проткнуть. Исчезла она, сволочь, как призрак неуловимый!

А малец, как воротился в этот раз, ни в чём родителям, сперва-то, не признался! Но скоро голова у него болеть начала невыносимо! И никто не знал – что делать?! А на тринадцатый день, как и предрекла ведьма – умер он! Потонул! Вроде как в воде плохо стало и спасти не успели! И только в этот день, пред самой смертью-то, прежде чем к речушке сбежать и словно чувствуя, что сгинет он, скоро совсем, со свету белого, осмелился – сознался папке с мамкой, как всё было в последний раз в лесу. А потом и удрал! Ну, это… Ну… Чтоб не наказали, короче! Сперва так побегал-поскрывался, а затем с ребятами – купаться сиганул… Денёк тёплый выдался, хоть и август был…

Хоронили его. Поп отпевал. А батя дитяти покойного – запил безбожно, да всё думу горькую думал, один дома сидючи. Так что на похоронах только мать была, да все приглашённые печальные, коих она позвала. Притопала непрошено и старуха. Поодаль стала, да не стонала, не горевала, а наоборот – снова выла и кричала по-звериному, ржала бесовско́ю кобылою, рожи, не передать какие, корчила, да всё шептала, непонятно что! Все, надо думать, обуя́лись испугом, оторопели! Но тут уж поп не сдержался: прочёл молитву, да и пошёл на неё тараном, а впереди – Крест! Крестом с Распятием – на неё кажет! Ведьма руками своими когтистыми словно у волкодлака закрывалась поначалу, но, не устояв пред Спасовым ликом, кинулась прочь, будто кипятком ошпаренная кошка чёрная!

А Фёкла, воротившись, всё мужу-то и вы́ревела, что там, да как на похоронах было. Встал тогда Ефрем и, ни слова не говоря, пошёл к известному худому дому. Застал там треклятую и запер двери её снаружи крепко-накрепко! А потом обложил стены сухой травой и – подпалил! Долго, словно грешник в аду, извивалось мерзкое отродье в огне! Ну, в смысле ведьма-то! В демона оборачивалась жуткого – пугала так! Пыталась выбраться и через окно, и через потаённую дверь… Но не дал ей Ефрем – обратно в пекло загонял длинной, как копьё, палкой! Вот как осерчал он сильно тогда! И видя, как мучительно сгорает нежить, заливался смехом умалишённого… А сам – плачет!

Как уж сгинула дьявольская нечисто́та в том пламени, так появился в небе с тучами вместе громадный пылающий дракон и от взмахов погибельных крыл его поднялся ураганный ветер, разразилась буря страшенная, а искры от догорающего логова по всей деревне разнеслись! И ведь ой, как мало, говорят, домов тогда уцелело! И Ефрем с Фёклой – тоже ведь без крова остались! Но не расстроились по тому поводу – возвели вскоре новую хатку. Совсем, правда, маленькую.

А через сорок дней после смерти сынишки собрались на поминки к нему, на могилку. Но придя, нашли с ужасом, что разрыта она, гроб открыт, а крышка недалеко в кустах валяется. И поскрёбыши от медвежьих когтей на внутренней стороне её. Вот такой вот страх, Петрушка, они застали! А от места погребения – медвежьи следы, как бы в сторону ведьминого леса удаляются! Подумали сперва: медведь-трупоед какой, голодный-больной, могилу раскурочил. Но тут вспомнили, что сынок о сороковом дне им что-то сказывал, и о том, что превратится он в медведя по заклятию ведьминому!..

Потом как было – не знаю! Да никто уж теперь, наверное, не припомнит, не расскажет. История-то древняя!

Вроде как про́жили с того дня Фёкла с Ефремом совсем недолго: она с годик, да он – с два. И то – повесился. От горя-то, видно!

А жуткая эта легенда так и живёт с той поры, да не забывается. Из уст в уста, как говорится, – передаётся… Но болтовня это всё, Петька, выдумка! Ну, чтоб детишек малых пугать, понимаешь?

Ни слова не произнёсший за всё это время слушатель и на этот раз – только робко кивнул в ответ.

– Как почили Ефрем с Фёклою, так и тот новый дом их погорел. Ну это уж – позже!

Сколько затем времени прошло и неизвестно! В пустырь то место превратилось. А потом уж верно и этот, ваш дом, отстроили. В нём вы с бабулей сейчас и живёте. А может и до него постройка какая имелась? Чёрт его знает, Петрушка, как всё было на самом деле! Да и было ли, али так, предрассудки каки́?!.. – рассказчик громко зевнул, заставив мальчонку вздрогнуть от такой неожиданности, и вдобавок – обдал крепкими парами отвратительного перегара.

– А больше этого мальчика-медведя не видели?.. Ну-у-у-у-у… кто-нибудь хоть?.. – потеребив дядю за коленку, чтоб тот ненароком не заснул, шёпотом полюбопытствовал Петя немного погодя. Словно до того – осмысливал услышанное.

– Да вроде как… Да ведь больше-то брешут! Сочиняют для острастки непонятной!.. Раньше – вроде почаще. И не с мордой обычной, а впрямь словно б с ребячьим лицом! Говорят, лет десять назад один парень повстречал его. Зимой. Да и окочурился ровнёхонько через год – замёрз пьяным на улице. Ну да так и я могу обпиться зимой-то да и… Кирдык!.. После того алкашёнка и перестреляли в наших лесах какие-то солдаты всех мишек. Жалко!..

Выложил дядя Вася всё, о чём любопытствующий мальчишка хотел услышать, и понёс разную хмельную околесицу. От этих его назойливых, неинтересных речей, и от того ещё, что было уже просто поздно, Петя незаметно уснул. Сидя в старом, ободранном гадкой одноухой кошкой кресле. Ни один подступившийся было к нему страх так и не смог воспротивиться заботе бородатого Морфея, пленившего малолетнюю жертву тёплыми дуновеньями со своих ухоженных полей, засаженных до бесконечных далей – изящными красными маками.

Дядя Вася всё же выпросил у бабки кой-какие деньги, да и ушёл восвояси, пообещав долг – «С получки – точно!» – вернуть.

Наутро Петя заставил себя обо всём забыть, посчитав поведанное пьяным сказочником и впрямь – какой-то байкой-страшилкой! Причём для очень маленьких детей! Тому же, что сталось давеча с ними в лесу… Нет, этому он, конечно же, никакого объяснения не нашёл, зато бабушку больше не тревожил, а сама она так и не заговорила о заколдованном мальчике-медведе, в морду которому – ни разу толком-то и не глянула.

Вскоре внука забрали в город, а вернулся он в деревню, так уж получилось, только поздним летом следующего года! А лето тогда сталось – сплошная жара во все месяцы!

А однажды, в привычно-безоблачный денёк, пошли они с дядей Васей на рыбалку. Но поклёв был никудышный, и ближе к вечеру решили искупаться в нагретой солнцем – чуть не до кипятка! – воде.

Оба долго плавали неподалёку от берега, а потом стали состязаться: кто, нырнув с головой, дольше продержится! И вот, решили сыграть в последний раз: кто сейчас дольше – тот и победил! Ушёл под мутную гладь вечно подвыпивший дядя Вася одновременно с Петей. Посидел, зажав нос, не так уж много, и вынырнул, отфыркиваясь, да жадно глотая воздух! А Пети – нет ещё. Решил схитрить, набрал вновь полные лёгкие воздуха и опять – рыбкой! И так – несколько раз. Думал, что и Петя – лукавит!.. А когда надоело, решил сдаться и принялся ждать, когда, наконец, перестанет его племянник шалить. Но белокурая головка мальчика всё не показывалась и не показывалась…

«Вынырнул, да и убежал поди! Лежит в кустах, посмеивается! – стыдливо подумал измождённый соревнованием Василий. – Вот плутишка! Обвёл вокруг пальца, посмеялся над глупым дядькой!».

Вышел на травянистый берег, прокричал, чтобы Петя «не шутил, не прятался» и «показался ему на глаза», но тот не откликнулся на его зов и так и не появился. И одежда: рубашечка, штанишки – тут же, где снял – смятая лежит, да ботиночки-плетёночки стоят.

Вмиг протрезвевший дядя, догадавшись и вновь кинувшись в реку, лишь в полночь обнаружил бездыханное тельце. У самого дна. Странно запутавшимся меж скользких корений словно бы вросшей в ил, скрюченной-перекрученной, непонятно откуда взявшейся, невидимой над поверхностью воды – коряги.

Уже в кромешной темени, тайком, принёс он мёртвого Петю к дому его бабки. Положил в сенях, постучал скрытно в дальнее окошко и ушёл быстро и так же незаметно. А дойдя до себя, выпил, с непростимой вины, залпом, бутыль самогона и повесился тут же – в пустынном зале с белыми стенами и таким же белёным потолком…

Говорят, в ту душную ночь тринадцатого дня августа, по чёрному-чёрному своду вселенной долго, до самого рассвета, скатывались хрустальными слезами бесконечные, печальные метеоры. Астрономические календари и поэты называют этот месяц – месяцем звёздных ливней. Они правы, но мне кажется – небо, совсем неслышно – рыдало, так по-своему отпевая Петю…

А про призрак мальчика-медведя с тех пор – ничего и не слышно.

 

П.С.

Хотя…

Кто-то с удивлением хвастал, не так давно, что нашёл в лесу… безголовую медвежью шкуру! Хорошую, будто вот только выделанную! Да и в своих скромного убранства деревенских хоромах – в зале на пол постелил. Невелика шкура та была: будто медвежонка, а не взрослого медвежи́щи.

А знакомый милиционер местный, будучи навеселе, поделился как-то, что обнаружили давеча на шоссе, подле Тёмного леса, странного ма́лого. И как одет он был и как говорил – всё необычно и всё не ко времени! И матерь свою с отцом какими-то старинными уж больно именами называл – Фёкла и Ефрем! Найти их всё не могут... А ещё о том доложился, что в деревне сильный пожар был и от многих домов теперь – только одни угли остались. А одна старуха – аж насмерть погорела!.. Та, у которой внук как-то потонул и племянник-алкоголик повесился. Ну и прочей жути понарассказывал, к основному повествованию, впрочем, навряд ли и относящейся...

 

03.09.1993 г.

 

Ранее, по согласованию с автором, рассказ публиковался под названиями: «Заколдованный мальчик» (газета «Ленинец», № 52(8012) от 21-28.11.1993 г.) и «Ведьмин лес» (сборник прозы «Фантастика Башкортостана», Уфа, 2005 г.)

 

© Денис Павлов, текст, 1993

© Книжный ларёк, публикация, 2016