Дмитрий Бузунов. В октябре 37-го

В ОКТЯБРЕ 37-ГО

 

По степи на коне мчался всадник, из-под копыт вороного жеребца вылетали куски земли. Серебристо-зелёный ковыль сгибался на ветру, сбрасывая капли дождя на влажную почву.

Степан Бузунов скакал на запад, где находилась станица. Он был одет в бордовый бешмет и брюки защитного цвета с жёлтыми лампасами.

Внизу бурлил Енисей, огибая зелёный остров, на котором росли черёмуха и калина. Спустившись с горы, всадник въехал в селение, где высились крыши домов, построенных по-амбарному. Степан повернул на центральную улицу, где жила его семья.

– Тятенька приехал! – крикнула семилетняя Тася, младшая дочь Степана.

Всадник спрыгнул с коня и снял фуражку, из-под головного убора вывалился рыжий чуб.

– Наталья, растопи баню. Спарился шибко. На полях работы непочатый край, а тут дождь. Где Настасья?

– Мама пошла встречать корову, – ответила худенькая Тася.

Степан сел на лавку, разгладил рыжие усы и бороду и посадил на колени младших дочерей. Отец прижал к себе детей и думал: «Нет у меня сыновей. Пять девчат народили. Видать, по грехам моим…. Два сына-близнеца померли девятнадцать лет назад». Мужчина опустил голову, его серые глаза увлажнились. «Держись, казак. Степан – ты ж не баба».

Бузунов увидел, как две его средние дочери, Феня и Наташа, пошли к колодцу.

– Я покручу – вы таскайте.

Высокорослый отец семейства вертел ручку, цепь наматывалась на барабан. Бузунов выливал воду в ведра дочерей, которые носили их по очереди.

Солнце садилось за холмы, а небо окрасилось в цвет меди.

– Папа, иди вечерять, – крикнула Наталья.

– Сейчас, цигарку докурю, – ответил отец.

Он затянулся и, бросив самокрутку, затушил дымящий окурок и вошёл в дом.

Чугунок стоял в центре стола, в избе пахло щами, свежеиспечённым хлебом и пирогом с черёмуховой начинкой, покрытой сметаной.

Степан подошёл к рукомойнику и взглянул на жену, которая стояла у печи. Анастасия сняла передник. Шустрая маленькая казачка была на вид хрупкой, но внутренний стержень и характер говорили о силе. Серые, глубоко посаженные глаза, тёмно-русые волосы и нос картошкой – таков портрет Анастасии Бузуновой.

Семья собралась у стола. Отец семейства прочитал молитву «Отче наш», перекрестил трапезу и сел на лавку. Нарезав ломтями каравай, положил его на скатерть, постеленную вчера в честь праздника – Орехового Спаса, затем почерпнул деревянной ложкой щи и поднёс ко рту. С улицы доносился лай.

– Черныш гавкает, – встав с лавки, проговорил Степан. – Кого несёт в такую пору? – В душе лихого казака зародились тревожные ощущения.

Вскочив, Настасья посмотрела в единственное не закрытое ставнями окно, которое находилось на кухне.

– Чекисты… – обмолвилась казачка и подбежала к мужу: – Степан, ради Бога! Полезай в подполье. Наташа, закрой на крючок избу, и уберите со стола ложку отца.

Дочери беспрекословно исполнили просьбу матери.

– Не надо… Что толку? – опустив голову, спросил Степан.

Схватив ладонью рыжий чуб, мужчина встал и направился к двери.

– Тятенька, тятенька, – подлетели к папе дочери. – Пожалуйста, спрячься!

– Хорошо. Ради вас спущусь в подпол, – буркнул отец.

Лай разносился по ограде, чекисты подходили к дому. Бузунов, откинув крышку, спустился в подполье.

В дверь постучали.

– Откройте, НКВД.

– Чичас, – проговорила Анастасия, затем шепнула дочерям: – Ровно стелите половики.

Женщина подошла к притвору, перекрестилась и, сняв крючок с кольца, открыла.

Чекист с силой дёрнул дверь, Анастасия успела отскочить в сторону. В дом ворвались шесть человек в форме НКВД. Впереди стоял высокорослый мужчина с закрученными усами цвета сажи. Сотрудник ЧК Кудрявцев был одет в гимнастёрку и галифе, на ногах красовались начищенные до блеска сапоги.

– Где муж? – окинув взглядом комнату, спросил Кудрявцев. – Никита, пойди с товарищами, обшарь двор, а мы с Максимом в доме поищем.

– Слушаюсь, товарищ комиссар, – крикнул парень лет двадцати и удалился с тремя сотрудниками НКВД.

Девочки сидели на лавке, прижавшись друг к другу, и трепетали от волнения.

– Где он? – закричал чекист. – Мы всё равно найдём!

– Степан ушёл к брату, – теребя платочек в руках, ответила Настасья.

Кудрявцев подошёл к столу и взглянул на девочек, которые выдавали поведением, где укрылся отец.

– Максим, лезь в подполье.

– Нет, нет! – завопили Поля и Тася.

– Тятенька ни в чём не виноват! – вторили младшим сёстрам Наталья и Фёкла.

Максим небрежно собрал самотканые дорожки сапогом и поднял крышку лаза.

– Свет, – потребовал комиссар.

Сняв лампу с потолка, женщина опустила керосинку на пол.

– Чего стоишь? – увидев Степана, рявкнул Кудрявцев. – Вылезай, контра.

Бузунов поднялся по глинистым ступеням и выпрыгнул из подполья.

– Погодите, я соберу узелок мужу.

– Обойдётся, – съязвил комиссар. – Подними руки и вперёд, – крикнул он арестанту. – Захочешь бежать – знай – пуля из моего револьвера догонит.

Степана вывели во двор. Чекисты конвоировали Бузунова, тыча штыками в спину.

– Шагай, контра. И не оглядывайся! – вскричал Максим.

Настасья бросилась вслед за мужем. Дети побежали за мамой. Видя, как отца ведут под дулом винтовок, девочки рыдали, упав на влажную землю.

Анастасия кинулась в объятия мужа и заплакала.

– Дайте мне сказать пару слов жене, – попросил Бузунов, всматриваясь в лицо комиссара.

– Пусть пошушукаются.

Чекисты отошли на три шага от арестанта и его супруги.

– Настасья… – прижав к себе жену, вымолвил Степан. – Не плачь. – Мужчина гладил супругу по голове, лежащей на его груди, и шептал: – Не переживай! Там разберутся, в чём дело, и освободят.

– Будя, – сказал как отрезал комиссар.

Степан поцеловал Анастасию и, заложив руки за спину, пошёл в отдел НКВД, под надзором Кудрявцева и его сотрудников.

Оказавшись за решёткой, Степан сел на нары и погрузился в раздумья. Он вспомнил, как два года назад у родного брата появился на свет второй сын.

Обмыв рождение племянника, рыжеволосый казак ушёл в запой. Бузунов пил неделю, изо дня в день. Анастасия переживала не меньше супруга, не показывая душевную боль. Но не в силах терпеть пьянство мужа, женщина взяла валявшиеся в сенях десять шкаликов и зашла в кухню.

– Смотри, сколько водки выдул. Степан, хватит пить! – вскричала Настасья и вывалила шкалики на стол. – На кого ты похож?

С того дня рыжеволосый казак больше не притронулся к спиртному.

Где-то неподалёку лязгнул тяжёлый замок. Арестант открыл глаза и вскочил с нар.

«Что делать? От меня ничего не зависит. На всё воля Божья».

Степан подошёл к зарешечённому окну – в небе светила полная луна.

«Гм, – грустно улыбнулся узник. – Раньше водил варнаков на каторгу, а теперича и сам сподобился. – Бузунов почесал затылок. – Что меня ждёт? Расстрел или тюрьма? Как семья будет жить без кормильца?»

Степан присел на пол.

 

Настало утро. В дом Бузуновых вбежала круглолицая, высокая девушка, лет двадцати.

– Мама, за что тятю схватили? – спросила Лукея.

– Не знаю, доченька. Время-то лихое, сколько станичников расстреляли. Феня, собирайся. Отнесёшь котомку в ЧК.

– Хорошо, мама, – схватив передачу, проговорила девочка.

Пройдя триста шагов по главной улице селения, Фёкла оказалась у крыльца НКВД. Комиссар курил, опираясь на перила, рядом стоял Максим, который знаком указывал на подростка.

– Чего пришла? – не выпуская самокрутку изо рта, сквозь зубы пробормотал Кудрявцев.

– Передайте узелок тятеньке.

– Давай, – выпустив дым на ребёнка, буркнул чекист и выхватил суму.

Девочка сморщила нос и отвернулась.

– Вы отдадите тяте?..

Комиссар вскрыл котомку и взял мешочек с самосадом, табак хрустел, когда мужчина клал кисет в карман.

– Твоему отцу передача не пригодится. Иди домой.

Девочка, поджав губу, взглянула исподлобья на чекиста и побежала по улице.

 

Настасья с дочерьми сидели на лавке и молчали, потупив глаза в пол. Отворилась дверь, и в избу вбежала заплаканная Фёкла.

– Что случилось? – спросила Лукея.

– Чекист сказал, что тятеньке узелок не пригодится.

– Ах ты, ирод! – выругалась Анастасия. – Ничего, доченьки. В Минусинск пойдём. Может, свидание разрешат.

– А тятю освободят? – хором спросили Тася и Поля.

– Откуда ж я знаю!

– Побегу домой, муж небось заждался, – проговорила круглолицая Лукея. – На поле собирались…

– И нам на работу пора, – вымолвила Настасья. – Идёмте.

 

Степан лежал на нижней полке нар и смотрел на дверь.

«Три дня как здесь сижу и никаких сдвигов. На допрос не вызывают. Как там Настасья и дочки?»

Он повернулся на бок и увидел коричнево-серые обшарпанные стены с красными пятнами – это были раздавленные клопы, заедавшие узников ночью. Степан лёг на спину и закрыл глаза. Он не спал вторые сутки – плохие мысли витали в голове.

Сокамерники Бузунова проходили по одному делу как члены повстанческой контрреволюционной организации. Три «соседа» могли написать кляузу, оговорить человека, на которого заводили дело, а вечером приходили чекисты арестовывать.

В коридоре послышались шаги, забрякали ключи, ударяясь друг о друга, замок щёлкнул и дверь отворилась.

– Степан Бузунов, на выход.

Рыжеволосый казак вскочил с кровати.

– Куда меня ведёте?

– Руки за спину и без разговоров, – брякнул высокий парень в милицейской форме. – Следуй за мной, – приказал молодой человек, одевая наручники на Степана.

Бузунов прошагал по коридорам и оказался в приёмной, в которой были четыре окна с решётками, где проходили свидания.

Настасья увидела мужа и прильнула к окну.

– Степан! – крикнула Анастасия.

– Говорить не дозволено. Повидались, и хватит, – сообщил парень. – Сейчас принесут котомку – и обратно в камеру.

– Мил человек, – промолвил Бузунов, – дай поговорить!

– Не дозволено.

Из соседней комнаты вышел грузный мужчина лет пятидесяти, он приволакивал правую ногу, опираясь на трость. Это был родной брат Аркадия Червекова, начальника управления НКВД по Минусинскому району.

Червеков вместе с секретарём райкома и прокурором района вершили судьбы людей.

Грузный мужчина подал узелок милиционеру и поковылял к двери, шаркая ногами о пол.

Парень повёл Степана к притвору, дабы отвести узника в камеру, Бузунов обернулся и крикнул:

– Настасья, не думай обо мне, лучше позаботься о детях!

Милиционер толкнул узника в плечо, тем самым прервав его речь:

– Сказал же, не дозволено!

 

Арестант сидел на кровати и развязывал узелок.

– Казаки. Вот смальца, хлеб домашний, угощайтесь, – проговорил Степан. Он отложил четыре кусочка сала и ломоть каравая, остальное раздал сокамерникам.

Степан оторвал клок газеты и на обрывок посыпал махорку, в руках мужчины самокрутка ловко свернулась. Он чиркнул спичкой о коробок и закурил.

«На свиданье боле не пойду. Только сердце рвать».

Потушив цигарку, рыжеволосый казак лёг и заснул.

Прошло три часа.

– Бузунов, встать! – гаркнул высокий парень.

Милиционер и арестант шли по длинному коридору, дойдя до кабинета, молодой человек приказал узнику встать к стене.

– Бузунов доставлен, товарищ комиссар, – распахнув дверь, отчеканил высокий парень.

– Хорошо.

Степан вошёл в кабинет. За столом сидел коренастый мужчина лет сорока, одетый в светло-зелёную гимнастёрку и галифе.

– Можешь идти, Волков, – буркнул Червеков и взглянул на арестанта бульдожьими глазами.

Степан перевёл взгляд на комиссара. Узник уловил сходство Червекова с Будённым: оба тучные, одинаковые усы, разнились только глаза.

В кабинет вошёл стройный мужчина – лет тридцати.

– Етыгин, где ходишь?

– Бегал в архив.

– Сядь.

Комиссар начал допрос:

– Вы арестованы как член контрреволюционной повстанческой организации. Вы подтверждаете то, что состоите членом этой организации?

– Нет, – промолвил Степан.

Етыгин, сидевший за одним длинным столом с Червековым, писал ответ арестанта в документ. Бузунов знал грамоту и прочитал слово, начертанное помощником комиссара: «Да».

Узник поднял глаза и, негодуя, заявил:

– Вы что пишете? Я ответил – нет!

– Заткнись. Сиди и слушай, – прикрикнул Червеков и опустил глаза, читая дальше текст допроса.

– Беззаконие, – вырвалось с губ Степана. И тут он осознал, что зря не сдержался.

Етыгин и комиссар подошли к узнику с двух сторон. Червеков ударил Бузунова по голове – арестант упал со стула. Помощник комиссара пнул узника по животу – Степан скорчился от боли и встал на колени. Червеков обходил стул, а Етыгин готовился атаковать Степана правым хуком. Поднявшись на ноги, арестант уклонился от удара и сильно толкнул помощника комиссара.

Степан почувствовал боль в затылке и потерял сознание. Очнулся Степан в камере.

Открыв глаза, он увидел фигуру человека. У него гудело в голове, будто внутри черепной коробки поселился пчелиный рой, а ноющая боль не давала Степану покоя. Узник потрогал затылок и взглянул на руки, покрытые пятнами крови.

«Кто же мелькает? Аль чудится мне?»

Бузунов нащупал на затылке что-то острое – это была впившаяся в кожу заноза. Степан поморщился, вытаскивая щепку из раны, и с затылка на гимнастёрку закапала кровь. Узник попытался встать, но у него поплыло перед глазами, и он рухнул обратно на нары.

Степан бредил, ему виделось, как на свадьбе за столом они пели песни. У жениха Степана был красивый голос, баритон, от дыхания поющих людей тухли свечи и масляные лампы. «Когда мы были на войне…» – начинал новобрачный, а за ним подхватывали другие казаки:

 

Когда мы были на войне.

Там каждый думал о своей любимой или о жене.

И он, конечно, думать мог, да, он, конечно, думать мог.

 

Прошло шестьдесят дней.

Лязгнул тяжёлый засов, Етыгин открыл дверь и вошёл в камеру.

– Зэки, на выход. Запомните этот день. Особенно ты – Степан.

Бузунов поднялся с кровати и, нахмурив брови, посмотрел на чекиста.

– Что глядишь как сыч? Иди.

Узники цепочкой двигались по коридору. Етыгин толкнул Степана, идущего предпоследним в колонне, у арестанта задёргались скулы, а в глазах читался гнев.

«Не понял с первого раза, может, ещё повторить?..»

Заключённых выводили на улицу под дулами винтовок и сажали в «полуторки». Бузунов запрыгнул в машину и сел на корточки. Родной брат Степана находился во втором «газике».

«Куда нас повезут?» – думал арестант, не зная, что брат Михаил сидит рядом.

«Полуторки» загудели и тронулись с места. Машины ехали по Минусинску и везли на борту группу призадумавшихся мужчин.

Степан держался за борта «газика» и шатался из стороны в сторону.

«Осталось немного времени – и всё закончится».

Узник неделю назад снова был на допросе, и Червеков изрёк: «Готовься, Бузунов. Скоро выйдешь на свободу».

Рыжеволосый казак не заметил, как «полуторки» остановились неподалёку от кладбища. Заключённые прыгали с машин и им тут же чекисты выдавали лопаты. Арестант посмотрел на небо.

«Завтра будет ветер – закат красный. Как там Настасья и дочки? Худо им будет без меня».

– Копай, – пнув по лопате арестанта, крикнул милиционер.

Бузунов окинул взором группу людей, роющих канаву.

– Мишка? – выпучив глаза, пробормотал Степан. – И тебя, братка, взяли.

Узник направился к Михаилу.

«Когда примем смерть – рядом будем лежать».

Рыжеволосый казак подошёл к брату со спины и похлопал его по плечу. Михаил обернулся, его губы чуть растянулись в тихой улыбке.

– Стёпа. И ты здесь, – с горечью промолвил Миша.

Братья обнялись.

Они копали, выгребая землю изо рва.

Прошло три часа.

Звёзды мигали с небосвода, будто подбадривая заключённых, которые сидели на траве и пили воду из ковша. Три «полуторки» стояли с включёнными фарами и освещали людей и канаву.

Чекисты встали напротив рвов. Заключённых построили. Наступила тишина.

«Господи! Прости грехи мои, вольные и невольные», – Степан перекрестился.

– Готовсь! – крикнул пожилой сотрудник ЧК.

Щёлкнули затворы винтовок.

– Целься, – скомандовал чекист. – Огонь!

Прогремели выстрелы. Люди как подкошенные былинки падали в ров и на кучи глины.

Сотрудники ЧК подходили к телам, которые лежали на навалах и сбрасывали в канаву. Следом шёл трактор и сравнивал землю.

 

Послесловие

 

Моего прадеда расстреляли в ночь с 30 по 31 октября 1937 года. Реабилитировали Степана Бузунова 25 июля 1958 года.

У Степана родилось 7 внучек, 8 внуков, 11 правнучек и 14 правнуков.

 

© Дмитрий Бузунов, текст, 2017

© Елена Астахова, редактура, 2017

© Алёна Давыдова, рисунок, 2017

© Книжный ларёк, публикация, 2017