Николай Выхин. Перечитывая Иликаева

17.06.2016 22:44

ПЕРЕЧИТЫВАЯ ИЛИКАЕВА

Иликаев многолик, и сразу оговорюсь, что буду писать только о его художественном творчестве, никак не затрагивая Иликаева-фольклориста, Иликаева-краеведа, литературного критика и т. п. Главная особенность Александра в художественном творчестве – это его неподражаемый стиль «натуралистического фэнтези», яркий образчик коего дан в новой публикации «Книжного ларька» – «Неформалы в доме с привидениями»… Любой, кто прочитает словосочетание «натуралистическое фэнтези», может увидеть в нём изначальный мой подвох. Любой специалист-филолог скажет, что такого жанра – нет. Однако он есть – и это совершенно чётко определено и проступило у Иликаева…

К недостаткам этого автора, на мой взгляд, относятся его «страдания молодого Вертера» в виде метаний между основными мотиваторами литературного творчества. А таковых я вижу три: потеха, служение и самораскрытие/самопознание.

Один автор пишет, чтобы позабавить почтеннейшую публику, скрасить человеку досуг, помочь убить время – когда нечего делать. Например, в метро или ином общественном транспорте… Обычно такое скоморошество автора не бескорыстно, он преследует цели заработать на издании своей книжицы. Но бывает, что и бескорыстно: просто от избытка оптимизма и желания побалагурить без последствий…

Другой автор пишет (и, чаще всего, оказывается в итоге в нищете) – во имя служения, исполняя некую миссию, сверхзадачу. Для такого автора самое страшное, если про него скажут: «мы с ним в электричке побалагурили без последствий». «Без последствий» – самое ужасное, что может, на его взгляд, случиться с его творчеством, ибо тогда оно было напрасно. Автор, одержимый служением, хочет, чтобы его признавали или проклинали – но не забывали, закрыв томик. Цель такого автора – изменить жизнь читателя, ворвавшись в неё, так, чтобы она никогда не была уже прежней.

Третий же автор пишет, вообще не думая ни о каких читателях. Он не хочет их забавлять, и не хочет их исправлять. Их для него как бы и вовсе не существует. Для такого автора писательство – процесс глубоко интимной медитации, в которой он познаёт самоё себя. Такой автор потом – когда книга уже написана – порой не прочь её издать и заработать на ней, но так, как зарабатывают при случае на субпродуктах: мясо бычка сами съели, а рога с копытами отдали в заготконтору, не выбрасывать же…

Иногда три разные мотивации ложатся печатями на разные произведения одного и того же автора. Есть книги-потешки (их почему-то называют коммерческой литературой, хотя не все потешки приносят деньги, и не все принесённые автору деньги – начисляются за потешки). Есть книги миссионерские, визионерские. Они похожи на замаскированный под развлекуху учебник, типа «Забавная физика Перельмана»…

Для меня, как читателя взыскательного, дороже всего книги СОМНАБУЛИЧЕСКИЕ. Такие, которые написаны автором без цели. Как бы вопреки трезвым расчетам и здравому смыслу. Автор и сам не знает – зачем набирает эти буквы, в них нет ни надежд материальных, ни духовных. И тем они для взыскательного читателя ценнее всего – ведь в них, по слову пастернакову, «кончается искусство, и дышат почва и судьба»…

Иликаев интересен мне тем, что у него мотиваторы смешиваются. В рассматриваемом произведении (как впрочем, и в других) Александр допускает шаблоны развлекухи, искусно и искусственно подогревая интерес к тексту праздного зеваки, ищущего чем убить время. Тут идут в ход и голые женщины, и одетые в сумрак дома-призраки, и всякие «леденящие кровь» (но набившие оскомину) детальки… В том же произведении имеются явно миссионерские месседжи: отчетливый краеведческий мотив, разные там улицы «ужгородские-нижегородские» с занимательными подробностями уфаведения, словно бы сошедшими со страниц незабвенной газеты «Уфимские ведомости». Порой комично выглядит в этом краеведческом пласте коверкание имён собственных – географических или личных, что затеняет поучительно-краеведческий мотив…

Тем не менее, Иликаева не возьмут с «Домом Ноября» ни в низкопробное коммерческое издательство-однодневку, ни в секцию краеведения «Китап»: и для того, и для другого он в итоге слишком сложен. И вообще мне в итоге кажется, что коммерческими штампами и краеведческими (а также окололитературно-биографическими) подробностями он лишь заретушировал процесс буквенной медитации, скрывая основной свой мотив, самопознание, разворачивание себя как «Я» в Космосе…

Реализм Иликаева называют «мелочным», доходящим до натурализма, дробно-подробностным. Это мне кажется неправильным, потому что реализм Александра доносит до нас потрясающе-точный, фотографический слепок уходящей, уплывающей в туманы былого реальности: жизнь, среда, окружение, нравы, чаяния его поколения, его Уфы, того специфического мирка, в котором варится суп истории…

Иликаев ведь не просто расскажет, что взял с собой в парк гулять банку с консервами. Он изложит весь состав банки, и опишет, на что он эту банку поставил, и как она там смотрелась, и какую тень отбрасывала… В итоге у меня во рту возник вкус той «макрели с томатами» или пирожка с ливером, (многолучного, переперченного!), которыми Иликаев закусил. А выше такой похвалы мы, литераторы, не знаем. Не в том смысле – что нет выше похвалы, чем накормить рыбной консервой Серёжу Свойкина (хотя и это, конечно, нравственный поступок), а в том смысле, что вкус, цвет, запах передан через текст, через буквы!

Такими деталями усыпан и пересыпан весь Иликаев (я имею в виду – его собрание сочинений). Никто не снимал с больших писателей обязанностей быть «энциклопедией своей эпохи», вмененных им в XIX веке. И если у Пушкина мы узнаём, как мутило порой дворян – любителей брусничной воды, то у Иликаева тоже должны узнать, с фильтрами или без фильтров курили сигарки спившиеся поэтессы его времени…

Но всё это у Александра – обрешётка и опалубка вопросов самопознания, которые порой вылезают и через коммерческий штамп ситуации, и через натуралистическую мелкодетальную рассыпчатость предметов…

Как историк литературы, помню сталь программных документов первого съезда Союза Писателей СССР, состоявшегося в 1934 году. Именно тогда фантастический метод был отделён от реалистического, после чего фантастическая литература надолго была загнана в некое гетто исключительно несерьёзной, приключенческой или детской… Не отголоски ли той борьбы заставляют порой Иликаева задрапировывать своё нутро фантаста?

Иликаев, взятый как метод, предполагает построение натуралистического произведения на основе фантастического допущения. Его произведение незримо, через тонкие поры и постепенно приобретает черты мистики, фэнтези, научной фантастики, альтернативной истории, утопии. Но при этом все фантастические допущения были использованы автором в контексте хорошо ему знакомого и тщательно описанного, узнаваемого быта.

При этом посреди мелких деталей этой бытовухи, в буквальном смысле – на расстеленной газетке между зажигалкой и открывашкой – вдруг оказываются найденными и научно-фантастическое допущение, и мистическое допущение, и футурологическое допущение… И конечно, родное ему как фольклористу – фольклорное допущение: сказочное, легендарное, мифо-эпическое.

Здесь порой хитрая маскировка, которой покрыт комический или трагический эффект, инверсия, желание Иликаева столкнуть лбами современность и архаичность. Мы попадаем в художественное произведение одновременно и волшебного, и авантюрного, и бытового характера с установкой на вымысел, позиционируемое как вымысел, но узнаваемое, как случай из «вчера». Мы встречаем и очеловечивание природы, и персонификацию явлений. При обратной этому деперсонофикации людей: не только автор, но и я, как самый внимательный читатель, так и не запомнил имён «готов» в доме-призраке. Думаю, если бы не задумка внесения гроба – всю эту компашку можно было бы слить в единого персонажа…

Впрочем, абсолютно новый мир придумать невозможно – он всегда будет нести черты жизненного опыта рассказчика. Но жизненный опыт Иликаева ворвётся к нам через гротеск, бурлеск, карнавал, балаган… А где-то там, за карнавальными масками многоликого Александра – следует искать притаившуюся инкогнито первичную идею. Я её нашёл, как мне кажется: первичная идея Иликаева – это сам Иликаев. Изумление мыслящего человека перед собственным бытием – порождает (как Авраам Исаака) творческое отражение. Творческое отражение пытается нащупать почву, здравый смысл своего явления – и рядится в коммерческие одежды, мнит снискать гонорар, чтобы уж «заодно и не зря это было» – имеется в виду время, потраченное на самокопательство в снятой с себя на бумагу мерке…

Говорят, правильно поставленный вопрос не менее важен, чем ответ на него. Иногда комплекс вопросов и проблем современности, за которые берётся Иликаев, просто непосилен для метода реализма. Порой же писатель – диагност, а не врач, и он свидетельствует, а не предлагает выход, потому что сам его не видит. На мой взгляд, «увидеть выход», «найти точку опоры, чтобы сдвинуть землю» – для этого надо понять, что ответ на все эти вопросы лежит за гранью скрупулезно прописанной реальности в её бытовом, обыденном понимании.

Сегодня почти невозможно предложить эффективную и позитивную модель поведения, создать героя, адекватного вызовам нынешнего мира. Или он будет неадекватен, или он будет не герой. Приведу пример из Леонидова: герои «Терновой Серенады» – маргиналы в жестоком мире «перестройки», а его «Приватизатор» – вполне адекватен всем вызовам, но далеко не герой, мягко говоря (и тем более – совсем уж схвативший мир за бороду Маг из «Пути мага»)…

Оттого все произведения с героикой, в которых я встречаю кого-то, кому я хотел бы уподобиться здесь и сейчас, лежат за границами «здесь» и «сейчас». Мегапроблема у Иликаева – которую, он, может быть, отражая – не до конца сам познаёт – сверхидея почти неизбежной деформации сознания человека, утратившего связь со своей глубинной спокойной сутью, со своими корнями, с природой и образом жизни своих предков: либо мы – природа, либо мы – нежить. У Иликаева экология природы (включая краеведческий аспект) и экология личности и культуры – неразрывно едины. За непреодолимыми соблазнами «химика-скелета» или первого лица из  Дома-Призрака  стоят вопросы вечности. Что такое хорошо и плохо – мы знаем? Если знаем – делаем? Что может сделать человека свободным? И получается, что действие равно противодействию; чем сильнее и ярче личность у Александра, тем страшнее и ужаснее последствия её порчи, падения и совращения. Здесь дан весь спектр ощущения постсоветского человека, дитяти, рождённого в браке Свободы с Нищетой: от эйфорической радости и иллюзии всемогущества и свободы – до деградации и мучительного распада личности.

Каждый из нас, наверное, задумывался о том, зависит ли что-то в этой жизни от него. Иликаев смазанно, но даёт ответ своим «натуралистическим фэнтези» если что-то и зависит, то именно от «маленьких людей» всё и зависит.

Блестящий знаток мировой литературы, европейской и русской классики, Иликаев вносит в каждый свой текст массу тончайших отсылок к известным произведениям, не прибегая к прямому цитированию, лишь путем тонких аналогий, освежив их для восприятия, иллюстрируя, по-своему разъясняя. И мифология тонко поддета, что напомнило мне Алексея Иванова («Сердце Пармы»), а также Дениса Осокина, когда много времени назад в петербуржском «Арт-Центре» он читал мне отрывки из своей книги (тогда ещё новой) «Небесные жены луговых мари»… Есть что-то неуловимо общее у Иликаева и Осокина, при всей разнице их жанристики…

Кратко говоря, есть люди, которые играют, делая вид, что заняты серьёзным делом. Иликаев же занят серьёзным делом, делая вид, что играет. Он фокусирует оптику вечности на микрокосм своей исторической эпохи, её колорита времени, задавая вопросы, ответы на которые могут дать только потомки. Которых не будет – если не задать эти вопросы без ответов в нашем времени…

© Николай Выхин, текст, 2016

© Книжный ларёк, публикация, 2016