Ренарт Шарипов. Эра бессердечия

ЭРА БЕССЕРДЕЧИЯ

Всякая власть является насилием над людьми

и настанет время, когда не будет власти ни кесарей,

ни какой-либо иной власти.

Человек перейдет в царство истины и справедливости,

где вообще не будет надобна никакая власть.

М. Булгаков. «Мастер и Маргарита»

Те же слова, которые автор вложил в уста своему образу Иисуса – арестанту Иешуа Га-Ноцри, можно вложить в уста Чернышевского, Достоевского, Льва Толстого – да и мало ли ещё кого. Махатм и будд трогать не будем, ибо, увы, страшно далеки они от народа. Во всяком случае, от нашего.

В канун Дня Победы неожиданное завихрение мыслей вокруг древа привело меня к мысли пересмотреть почему-то не какой-нибудь эпопейный фильм наподобие «Битвы за Москву» или «Блокады», а… как это ни странно – «Место встречи изменить нельзя». Считаю, что полностью прав.

Ни один из советских фильмов про то время не передает с такой остротой и ясностью ощущения эпохи, нрав, быт и мысли людей первого послевоенного, победного года.

Вспомните хотя бы начало – яркое солнце и Шарапов идущий по сияющей Москве. Рефреном звучит бесхитростная и даже пошловатая в общем-то песенка – как раз в духе тех лет – «Значит нам туда дорога».

Ощущение счастья очень быстро сменяется для главного героя (не будем забывать, что главный герой фильма, да и книги братьев Вайнеров все-таки – Шарапов, а не Жеглов) острым и быстрым осознанием того, что хотя война закончилась и супостат повержен, и даже собираются уже судить главных катов и изуверов, но враг не добит. Враг – вокруг. Враг – внутри. Не случайно в фильме голос Левитана зачитывает радиосообщение о грядущем Нюрнбергском процессе как раз в тот момент, когда Шарапов находится в лапах у «Чёрной кошки».

На фронте всё было понятно. Вот она – линия фронта. Бей врага. А здесь?

Долгие годы я смотрел этот фильм урывками, поверхностно, как в общем-то и большинство из нас. Слишком много в нём блатного антуража, крылатых фраз, наподобие «Кофелёк – какой кофелёк?», «Вы бы сняли пиджачок, гражданин начальничок» и т. д. и т. п. Кроме того многое в фильме заслоняет и подавляет собой харизматичная и яркая фигура Высоцкого, не позволяющая в полной мере правильно осмыслить образ Глеба Жеглова.

И я взялся за книгу. Книга потрясает ещё больше чем фильм. Хотя лучше смотреть фильм, а потом читать книгу – и наоборот, чтобы полностью закруглить картину происходящей человеческой драмы. Это вам – не советский вариант «Криминального чтива», крылатые фразы и прибаутки из которого я и сам люблю цитировать. Копайте глубже.

Главная здесь канва – это дихотомия между Шараповым и Жегловым, дихотомия яркая и наглядная, перерастающая к концу книги в духовный конфликт и трагедию главного героя. И на фоне этой дихотомии – фигура Михаила Бомзе, играющего в книге «Эра милосердия» роль булгаковского Иешуа Га-Ноцри.

Покойный Владимир Семёнович в силу своей невероятной харизмы, актёрского таланта и непреходящего человеческого обаяния слишком уж заслонил своим крутым Жегловым рохлю Шарапова в кино. В книге персонажи играют свои роли достаточно неприкрыто.

Так ли уж симпатичен капитан Жеглов на поверку? Безусловно, он – герой, он бесстрашен и смел. Он проницателен и хитёр. Но его бесстрашие всегда граничит с жестокостью, его проницательность и ум идут рука об руку с макиавеллистским циничным коварством и вероломством. Не зря освобождённый (благодаря усилиям Шарапова) из тюрьмы инженер Груздев (так в книге) предупреждает его: Жеглов – плохой человек.

Даже в мелочах. Попросив у сослуживца немного сахару (время трудное, надо делиться такими роскошными на то время вещами, это вроде понятно), Жеглов на этом не останавливается и, выражаясь по-современному, «отжёвывает» в придачу и полбуханки хлеба. Уже ни о чем не спрашивая, что попахивает рэкетом или продразвёрсткой. Хлеб в то голодное время – это уже не излишество. Воспользовавшись шараповским радушием и приглашением просто переночевать у него, он «вписывается» в его квартире по типу «пришёл навеки поселиться», а кроме того, наводит свои порядки. Свои сапоги (нотабене!) он начищает, поставив обутую ногу прямо на табурет. Тема жегловских сапог, кстати, в романе Вайнеров, раскрыта очень неплохо – они постоянно в ней присутствуют. И это немаловажная деталь.

Шарапов – слишком мягок, это очевидно. Не зря ему советуют – не будь замазкой! Шарапов – московский интеллигент старого замеса и его интеллигентность не в состоянии вытравить ни война, ни служба в доблестных правоохранительных (и всё-таки – карательных) органах. На явную подлость со стороны Жеглова он реагирует мгновенно. Но… уже слишком поздно. Уступив нахрапистому воеводе один раз, Шарапов поневоле делается ведомым и даже радуется тому факту, что после того как Жеглов совершил по отношению к нему подлость (украл дело с его стола) и он попросил его покинуть квартиру, его сапоги по-прежнему красуются посреди комнаты. Поимев на загорбок один раз такого жеглова, справиться с ним трудно. Ему всё хоть бы хны. Вспомните, как ухмыляется он после смерти Левченко. Ему плевать. Он действительно перешагнет любого своими сияющими самодовольными сапогами.

Жеглов – фанфарон и верхогляд. К тому же, учтите – за его спиной «девять классов и три коридора», а он этим только гордится. Как тут не вспомнить незабвенного графа Аракчеева и его горделивую фразу «я на медные деньги выучен».

В книге не столь заметна, а в фильме – достаточно отвратительна сцена, как Жеглов учит уму-разуму пьющего инвалида-соседа. «Ты уже два года лишних на воле ходишь». Вот так! Ни больше – ни меньше. Каждому, кто ему не люб – кайло и лопату. И инвалиду тоже. И это при том, что даже вор-блатарь Копчёный не без иронии замечает Жеглову, что и его-то рученьки – далеко не в мозолях.

Жеглову в отличие от Шарапова абсолютно наплевать на рассуждения старика Бомзе о грядущей эре милосердия. Для него это – слишком абстрактное понятие.

Жеглов никогда не признает своей неправоты. Вообще отношения у них с Шараповым строятся по излюбленному российскому принципу: «я – начальник, ты – дурак». Даже увидев на праздничном вечере Шарапова, увешанного боевыми наградами, он не теряется и замечает: «Вот каких ребят, дескать, мы у себя в отделе растим».

Исходя из всего вышесказанного уже не удивляет та, почти зоологическая ненависть, которую Жеглов испытывает к Груздеву, угодившему в его лапы. Ведь Груздев – интеллигент! Лишь Шарапов до конца пытается вытащить его из беды, душой и сердцем понимая, что такой человек как Груздев совершить преступления просто не мог.

К тому же, несмотря на свой героизм и показную мужественность, Жеглов в плане моральном – элементарный трус. Когда бандиты убивают Васю Вешникова, он не едет сам с объяснениями к его матери, а отправляет в Ярославль своего подчиненного Пасюка. Когда Груздев оправдан, Жеглов избегает встречи с ним. Ведь придётся глядеть в глаза ошельмованному, невинно пострадавшему человеку, извиняться перед ним, а то есть – признать свою неправоту. И, заметьте – свою линию обвинения Жеглов выстраивает на абсурдных и маловразумительных высказываниях старого алкаша-соседа, который даже точного времени указать не в состоянии. Потому что алкаш-пролетарий Липатников для него ближе, нежели интеллигент Груздев.

Если отталкиваться от булгаковских образов, то можно сказать и так – Жеглов это выросший и взматеревший Шариков из «Собачьего сердца». Шариков, которому, как это ни странно, прислуживает видимо деградировавший (а может – дезориентированный) Борменталь в образе Шарапова. Выросший и развившийся Шариков лает властно и во весь голос, а Борменталь вынужден, только изредка попискивая, высказывать своё неудовольствие, а всё что он может – это лишь исподтишка вытаскивать из беды несчастного Преображенского (в данном случае – Груздева). Вот такая трансформация образов, на мой взгляд. Ведь со времени описываемого в «Собачьем сердце» прошло как раз двадцать лет и никто уже не поёт «От Севильи до Гренады», а только про улицы Брянскую и Минскую…

Вообще же, если судить по фильму поверхностно, то может создаться ощущение, что здесь обыгрывается советский вариант Холмс-Ватсон. Всезнающий и мудрый Холмс-Жеглов, сурово поучающий глуповатого мямлю Ватсона-Шарапова и снисходительно поглядывающий на его увлечение Варенькой Синичкиной. А ведь в книге всё не так! Видимо покойный Высоцкий не захотел в очередной раз выступать в роли коварного обольстителя-разлучника (как это уже было в его кинематографической карьере).

В книге-то как раз Жеглов из кожи вон лезет, чтобы обольстить Варю, и Шарапов (замазка же!) уже готов уныло отойти в сторону, но Варя сама выбирает того, кто ей нужен – «много ты знаешь, кого женщины любят». Во всяком случае, девушке с такой сложной духовной организацией фанфарон в начищенных сапогах не нужен.

Про подлость в отношении жуликов со стороны Жеглова говорить не будем – это тема для отдельной статьи, но насколько правдива обличительная реплика Шарапова: «Один раз кошелёк подбросил, второй… потом дыры в следствии затыкать… Это уже не закон будет, а – кистень». Здесь уже поднимается вопрос философии права, и он тоже достаточно глубокий и как нельзя более актуальный для современной России. Чего стоит хотя бы бегло-небрежная фраза Жеглова по поводу скандала с обворованными в театре англичанами: «А вы объясните им, что правопорядок состоит не в наличии или отсутствии жуликов, а в умении власти с ними бороться». Вот так! А ведь как раз-таки наоборот!!! Чисто не там, где метут, а там, где не сорят. Вот тут-то Жеглов, утверждая как аксиому неизбежное наличие жуликов в государстве (любом – даже самом справедливом), выдаёт себя с головой.

Хоть он и заявляет патетически, что будет жить пока не изведёт последнего мазурика, но на самом деле лукавит и кривит душой. Он процветает именно из-за обилия этих самых мазуриков. Они нужны ему как воздух. Поэтому он идёт на сделки не только с совестью, но и с самим жульём. Подкинув карманнику Кирпичу кошелёк (сам став по сути карманником!) и выдавив из него необходимые сведения, он милостиво решает в награду не шить ему прочие дела, которые (как он сам прекрасно знает) висят на нём: «Отсидишь два года и полетишь домой как белый голубь». А ведь мог бы и закатать его по полной и был бы совершенно прав. Но – как говорил Горький, нельзя вырывать под корень вымя у дойной коровы. Зачем нужен будет доблестный Жеглов, если не будет Кирпича, не будет Копчёного, Маньки Облигации? И они тоже особо на него не злятся. Ведь Жеглов – кровь от крови их, плоть от плоти. Он вполне может поклясться по-блатному. Он им социально близок.

По своей психологии, Жеглов – самый что ни на есть пёс. И его классовая ненависть к уголовникам попахивает шариковской ненавистью к котам. Ведь они тоже посягают на колбасу, которую кидают к его ногам! Но редки случаи, чтобы собака по-настоящему задрала кошку. На самом деле они вполне мирно уживаются. Собака лает – кошка тащит. Таково равновесие сил. Жеглова на самом деле устраивает тот несправедливый и беззаконный мир, в котором он живёт. Это – его стихия. Зубами он грызёт взаправду лишь совсем уж зарвавшихся, наподобие «Чёрной кошки», ибо они нарушают равновесие. Иначе хозяева могут побить за нерадивость. Да и грызёт-то – когда добычу уже загнали для него в силки.

Заметьте – Жеглов с легкостью посылает на смерть Васю Векшина. Да и Шарапова, в общем-то не особо переживая, отправляет прямиком в пасть к бандитам. Главное – не самому. Это уже другая аллюзия, из фильма «Вокзал на двоих»: «Сама… сама…сама…».

Шарапов – истинный Дон-Кихот в этой драме, хотя борется он совсем не с ветряными мельницами (как это осознано делает жулик Жеглов), а с настоящим Злом. Добро должно быть с кулаками, мы все это знаем. И это, конечно, хорошо, но грань между сильным добрым и сильным негодяем очень зыбка. Шарапов перешагивает эту грань незаметно для себя, попадая под влияние Жеглова. Жеглов сделал своё дело – научил его быть подлым. Сначала Шарапов обманом заставляет писать Фокса письмо своей женщине. Вроде бы правильно по отношению к бандиту и негодяю. Ан нет. Единожды совершив подлость, остановиться уже нельзя. В итоге Шарапов предает Левченко, подставляя его под жегловскую пулю.

Сражаясь со Злом от всей души, искренне желая скорейшего прихода Эры Милосердия, Шарапов сам того не замечая всё больше становится негодяем. Казалось бы, он не трус и не шкурник, как Соловьёв, испугавшийся Фокса, но когда перед ним распахивается заветная дверка к спасению, он пользуется ей индивидуально. А ведь в кладовке вполне хватило бы места для двоих. В фильме это показано очень хорошо. Поэтому слёзы Шарапова над убитым при попытке к бегству Левченко – слёзы в достаточной степени крокодильи. Вот почему победно ухмыляется Жеглов, отходя от трупа. Он уже перешагнул через Шарапова. Тот уже тоже отныне – моральный труп.

Шарапов ища спасения, думал только о своей шкуре, только о своём грядущем индивидуальном счастье, и этим ничем не отличается от слабого духом Соловьёва, выигравшего по облигации пятьдесят кусков. По тексту книги, как мне кажется, авторы вполне серьёзно и по заслугам воздали Шарапову за смерть Левченко гибелью Вари. В фильме, разумеется, был необходим «хэппи-энд». Фильм – более коммерческая вещь, чем книга.

Очень сильна сцена, где Шарапов умоляет вожака банды не брать его с собой на дело. Спектакль в принципе излишен. К чему? Умирать – и так и эдак. Шарапов действительно унижает себя перед бандитами этой сценой и ни к чему сентенции, что мол, он разыгрывает жадного до денег себялюбца. К чему этот унизительный балаган? Просто Шарапов торгуется за свою жизнь, а не за деньги, за что и получает от главаря презрительного пинка по мордасам. И, как ни парадоксально, этим и спасает свою жизнь. Бандиты верят, что перед ними действительно шкурник, а не чекист. Каковым, в случае с Левченко, Шарапов себя и воистину показал.

В конце книги Шарапов опустошен морально и духовно. Всё, к чему он стремился, – растоптано и уничтожено. Мертв Левченко. Мертва Варя. Жеглов – чужд ему морально, а следовательно для него – тоже мёртв. Мёртв отныне и сам Шарапов, и он делает последнюю отчаянную попытку реанимировать себя в попытке усыновления найдёныша…

Теперь становится понятным, что эра милосердия, о которой говорил Бомзе, так и не наступит. И мечты Вари Синичкиной о будущем найдёныша, который будет жить в обществе, где не будет насилия и произвола, оказались беспочвенными. Было бы странным, чтобы в обществе, где процветают жегловы, которым прислуживают прекраснодушные шараповы, наступила эра милосердия. Поэтому мы имеем то, что имеем на сегодняшний день.

Эру бессердечия!

9 мая 2012 г.

© Ренарт Шарипов, текст, 2012

© Книжный ларёк, публикация, 2017