Ренарт Шарипов. Ночь ифрита (16+)

НОЧЬ ИФРИТА

 

 

Копыта белоснежного туркменского жеребца звонко цокали по мостовой; наездник ехал, отпустив поводья и небрежно свесившись набок. Однако управлять конем было незачем – пестрое и шумное людское море, испокон веку бурлившее у белых стен столицы Востока, тут же расступалось, давая дорогу неукротимому тюрку – сыну вольных степей. Ну кто еще мог сидеть в седле такой неподражаемой манерой, кто еще кроме степняка-гуляма мог обладать таким конем – с точеной лебединой шеей, с очами-яхонтами и огнедышащими как у аждахи ноздрями, сухими резвыми ногами с черными чулками и поджарым, мускулистым торсом! Ай-хай, хорош был конь, мышцы играли под его тщательно вымытой, холеной шкурой, блестевшей атласом под нестерпимым багдадским солнцем.

– Чу, Айдынлык, чу, – время от времени приговаривал всадник и ласково похлопывал своего красавца, оглядывая завистливо взирающую на него толпу надменным взглядом колючих черных глаз из-под густых лохматых бровей.

Юзбаши Тогрул из племени Канглы и сам был хорош, под стать коню. Его ладное мускулистое тело обтягивала, будто прилипшая рыбья чешуя, червленая кольчуга, на наборном дорогом поясе висели отделанные бархатом ножны; драгоценные камни мерцали на точеном эфесе его тулвара… Шелковые зеленые шальвары были заправлены в мягкие сафьяновые сапоги с загнутыми носами, украшенными серебряными набойками; за широченной спиной Тогрула грозно щерились опереньем черные стрелы и змеем выгибался лук из рогов горного тура – чтобы натянуть его до уха требовалась сила трех мужчин. Арабов или франков, но не тюркского гуляма.

Что ж, для охраны спокойствия великого Мутассима – владыки огромного Халифата, раскинувшегося от Магриба и Гранады до знойной долины Джейхуна, требовались именно такие молодцы. Крепкие, будто стилеты из дамасской стали, стремительные как гепарды из гор Копет-Дага, и свирепые, как белые волки их далекой родины – Великой Степи…

Тогрул въехал на базарную площадь – один из многих майданов, переполнявших этот великий город, эту столицу полумира. Под полосатой сенью торговых палаток истошно вопили зазывалы, бесцеремонно хватавшие прохожих за рукава халатов и тащившие их к товару, от пестроты и изобилия которого рябило в глазах. Смуглые крючконосые арабские и еврейские купцы отчаянно торговались, азартно дергая себя за оттягивавшие мочки ушей медные и серебряные серьги. Рыжебородые греки и армяне размашисто крестились, доказывая свою правоту; по соседству с ними вздымали мохнатые барханы горбов дромадеры бедуинов, а еще далее позванивали цепями вереницы черных, изможденных невольников – зинджей, которых беспощадно погоняли звероподобные надсмотрщики.

Тогрул пробирался сквозь это столпотворение, которое – знай он древнюю историю этих мест – смело назвал бы вавилонским. Но глиняный холм, который арабы называли «телль», уныло возвышавшийся не так далеко от городских стен, надежно кутала пелена забвения и никто уже не вспоминал о былой столице, с ее украшенными бирюзовой глазурью Вратами Иштар, с ее крылатыми львами, мимо которых проходили в свое время Навуходоносор и Ашшурбанипал, Искандер Зуулькарнайн и триумвир Красс… И лишь Багдад существовал в памяти людской и стоял он, как казалось всем, от самого сотворения мира…

Подъехав к рядам, где торговали фруктами, Тогрул бесцеремонно запустил широкую ладонь в возвышающуюся гору янтарного винограда. Подцепив ароматную увесистую гроздь, он, не раздумывая, отправил ее целиком в рот, и поехал дальше, даже не оглянувшись на щуплого продавца, который, втянув голову в костлявые плечи, терпеливо ждал, когда грозный гулям утолит свой варварский аппетит. Никто бы на рынке не рискнул спрашивать деньги с сурового гвардейца – желающих испробовать на своей шее остроту его тулвара обычно не находилось. Хотя, судя по всему, денег у него было немало – калта его, – сумка, вшитая в пояс, – мелодично позванивала, будто рыгая, досыта накормленная золотыми дирхемами.

Тем временем цепкий взгляд канглинца остановился на лавке ювелира. Тучный еврей в узорчатой косынке, повязанной на седые кудри, хлопотал у прилавка, на котором зазывно сверкали золотые и серебряные украшения.

Ни слова не говоря, и даже не удосужившись слезть с коня, Тогрул указал на жемчужное ожерелье великолепной работы, лежавшее на самом видном месте. Ювелир расплылся в угодливой улыбке.

– Грозный барс пресветлого халифа сделал прекрасный выбор! – затараторил он. – Это изделие мастеров далекого Хиндустана! Взгляни о, витязь, какой ровный и светлый жемчуг!

– Сколько? – коротко бросил ему тюрк, внимательно разглядывая драгоценность.

– Э-э-э, – замялся купец. По его бегающим глазам было видно, что он отчаянно боится продешевить. Однако и заламывать цену было опасно – черные маслины его шустрых живых глаз то и дело скользили по рукояти тулвара и мускулистым рукам варвара.

Ухмыльнувшись, гулям запустил ладонь в калту – и целая пригоршня золотых перекочевала в подставленные руки торговца.

– Безгранична щедрость твоя, о, тигр тигров! – возопил он радостно. – Сто дирхемов! Царская цена!

А Тогрул уже ехал далее, всецело поглощенный осмотром дорогой покупки.

– Если бы мне кто-нибудь подарил такое чудо, я отдала бы тому свою жизнь! – мелодичный девичий голосок заставил тюрка невольно вздрогнуть. Прямо на него глядела пара блестящих карих глаз, румяные пухлые губы весело улыбались, обнажая ровные белые зубки; черная волна волос ниспадала на округлые плечи, прикрытые тонкой газовой накидкой. Судя по всему, неизвестная красотка была почти соотечественницей Тогрулу – тюркские девушки в Багдаде обычно не носили паранджи или чадры.

– Айше, такая роскошь не для тебя! – криво усмехнулся Тогрул, подхватывая девушку одной рукой и легко сажая ее на луку седла. – Вот если бы ты была женой эмира, как твоя госпожа – пресветлая Зубейда… Как ее бесценное здоровье?

– У отважного витязя глаза застилы, – нахмурившись, отвечала Айше, – вам, мужчинам, важнее тешить свое тщеславие, чем любить женщину. И ради пустого бахвальства вы готовы ходить по лезвию бритвы. Ах, Тогрул, не погуби себя! – прекрасные глаза наперсницы Зубейды – одной из любимых жен эмира Абдель-Назира, смотрели на гуляма с нескрываемой тревогой, сквозь которую нетрудно было разглядеть искреннее восхищение. Однако глаза Тогрула видно и впрямь были застилы. Он недовольно фыркнул:

– Ну-ну, поговори еще у меня! Ведь тебя прислала ко мне госпожа? Выкладывай, девочка!

– Госпожа велела передать тебе вот это! – и, оглядевшись по сторонам, Айше быстро сунула в ладонь Тогрула небольшой клочок пергамента. От записки исходил пьянящий аромат индийских благовоний. Тюрк порывисто раздул ноздри, в глазах его сверкнула страсть. Он весело победоносно рассмеялся и звонко чмокнул в щечку порозовевшую от смущения и удовольствия Айше.

– Ступай к своей госпоже! – шепнул он девушке, спуская ее с седла. – И передай ей, что Тогрул приготовил для нее небольшой подарок!

Сияя, словно до блеска начищенный таз цирюльника, канглинец дал шпоры коню и стремительно поскакал, уносясь вдаль, как серебристая молния. Айше, разочарованно вздыхая, смотрела ему вслед…

 

*  *  *

 

Ночь опустилась на Багдад черным котом, и желтым глазом вспыхнула луна, мерцая издалека, будто подмигивая: «теперь можно!»

И по этому сигналу на улицы сонного города выползли обитатели дна. В призрачном лунном свете блестели алчные глаза воров, звезды отражались в дымчатой дамасской стали кинжалов, будто ненароком выскользнувших из-под плащей наемных убийц…

То там, то здесь слышался тихий скрежет металла о камень. Лихие молодцы в гробовой тишине закидывали острия «кошек» на верхушки глухих дувалов и с проворством обезьян карабкались вверх, чтобы обрушиться на сонный дом купца или ростовщика призрачными тенями ночного кошмара.

На следующее утро немало сокровищниц окажутся опустошенными, а некоторых почтенных граждан найдут в постели, застывшими, с горлом, перерезанным от уха до уха… А пока город спал, вознеся Аллаху вечерние молитвы и отгородясь от темных улиц пеленою сладких грез...

В этой кладбищенской тишине цокот копыт звучал странно – и многие люди, проснувшиеся от внезапного шума, долго не могли понять – явь это или же продолжение сна?

…Тогрул летел по сонным улицам, прижавшись к шее Айдынлыка, и сердце его бешено колотилось в такт дробному топоту копыт. Скоро, совсем скоро он прижмет к себе трепещущее тело страстной красавицы Зубейды. Зубейды, у которой темно-синие глаза с поволокой и косы черными змеями струятся по беломраморному челу и алебастровым плечам. Зубейды, чья пышущая жаром грудь твердеет и набухает от желания под жадными руками. Зубейды, чей стан подобен кипарису, тугие бедра нежны как шербет…

На скаку он приблизил к лицу ее записку, и ноздри его затрепетали, алчно вдыхая пьянящий аромат.

«О, барс Севера! Когда Альтаир засияет в небе, жду тебя в беседке, у фонтана!» – гласили строки, начертанные на пергаменте куфической вязью.

Тогрул подскакал к дворцу эмира, вздымавшему в ночное небо алебастровые шпили минбаров и золоченые полусферы куполов, утопающему в зелени ухоженного сада, где в сени шелестящих на ветру персиковых деревьев прятались белоснежные беседки, отражавшиеся в неподвижной воде бирюзовых бассейнов.

Легко соскочив с коня, он огляделся. Из-за стволов ему навстречу подковылял седой безъязыкий раб – его преданность госпоже возросла еще больше, схваченная золотым цементом, которым щедро поливал его Тогрул. Вот и на этот раз тюрк, снисходительно ухмыльнувшись, швырнул старику пару дирхемов. Расплывшись в щербатой улыбке, невольник закивал кудлатой головой и, проворно схватив Айдынлыка за поводья, повел его в укромное место.

А Тогрул, слыша лишь свое бьющееся сердце, вступил на знакомую тропинку, усыпанную золотистым песком, ведущую к заветной беседке в самой глубине сада, где говорливо журчал прохладный фонтан с золотыми рыбками.

У балюстрады, увитой плющом, его уже поджидала изящная арабка, зябко кутавшаяся в шелковое покрывало. В свете луны сверкнули ее глаза – огромные, бархатные, обрамленные пушистыми ресницами, словно у пугливой газели из оазисов Йемена.

– Ах, барс Севера! – проговорила она – будто пропела, сладострастно облизывая полные чувственные вишневые губы розовым язычком. – Как ты тороплив! Ведь Альтаир еще не зажегся в небе, а ты уже здесь!

– Я не торопливее тебя, о, Зубейда! – улыбнулся Тогрул, заключая затрепетавшую красотку в свои богатырские объятия. – Ведь и ты не стала дожидаться Альтаира! – с этими словами он прильнул к прекрасной арабке всем телом, осыпая ее лицо, шею и взволнованно вздымающуюся грудь жаркими поцелуями. Дрожащие от страсти руки гуляма ласкали нежное тело эмировой жены; шелковая накидка полетела в фонтан, и слабо охнув, Зубейда опустилась на траву – нагая, прекрасная и невероятно соблазнительная. Черные кудри роскошным покрывалом рассыпались по ее плечам и шее, ночной ветерок играл с локонами, и, казалось, будто морские волны бьются в неприступные скалы ее полных, высоких грудей, увенчанных трепещущими от желания, набухшими розовыми бутонами сосков. Ножные и ручные браслеты тихо позванивали, но еще упоительнее был хрустальный перезвон ее манящего смеха.

Тогрул, не в силах более сдерживать переполнявшую его страсть, набросился на прелестницу как дикий зверь, но Зубейда, тихо смеясь, ловко увернулась от горячего тюрка.

– Не спеши, о, барс Севера! Айше сказала мне о подарке. Ма-а-леньком подарочке…

– О, гурия, конечно! – воскликнул Тогрул, хватаясь за голову. – Ты столь прекрасна о, Зубейда, что я позабыл обо всем на свете!

В следующий миг роскошное ожерелье оплело белую шею Зубейды. Розовый жемчуг, переливавшийся в лунном свете и отражавшийся в хрустальных струях фонтана, оттенял ослепительную наготу арабки и превращал ее в восхитительную наяду, подобную тем, что сводят с ума моряков в далеком отсюда море, у островов Бахрейна.

– Во всем Багдаде не сыскать женщины прекраснее тебя! – страстно прошептал юноша, не в силах оторвать от нее горящих глаз.

Зубейда капризно надула губки.

– Ах, ты только льстишь мне! Все мужчины – коварные обманщики! Думаешь, я не знаю, что ты положил глаз на эту маленькую сучку Айше? Да и она глядит на тебя так, будто готова проглотить целиком! Клянусь Аллахом, если я еще раз увижу, что она на тебя глазеет – прикажу ее выпороть!

– Вздор! – рассмеялся Тогрул, довольный проявленной ревностью и совершенно не замечая ее наигранности. – В последнюю луну для меня существует лишь одна женщина – ты! С тех пор как я случайно застал тебя без чадры…

– Так не будем же терять времени, барс мой! – сладко пропела Зубейда и стремительно обвила могучий торс гуляма гибкими руками и бедрами…

…Два тела – нежное, белое и загорелое, перевитое буграми и канатами мускулов и жил, – катались в траве, охваченные любовным безумием. Тюрк овладевал Зубейдой порывисто, грубо и жадно, со всем пылом своей варварской, бесхитростной души, будто степной жеребец, а дщерь знойной Аравии извивалась под ним как змея, обволакивала его собой, проявляя чудеса изобретательности, всевозможные ухищрения и тонкости. Искусством любовного игрища Зубейда владела в совершенстве – с двенадцати лет она не ведала иной жизни, кроме раззолоченной неги восточного гарема, где ночи длятся бесконечно долго, на шелковых простынях, в дурманящем аромате гашиша, открывающего в человеческой душе непознанные тайники сладострастия и изощренной похоти…

 

Наконец Тогрул затрепетал как тетива лука, а Зубейда, закатив ошалелые глаза, хрипло застонала; ее лакированные острые ногти оставили длинные кровавые полосы на загорелой спине юноши… Откинувшись в сторону, тюрк перевел дух. Однако насладиться блаженным покоем любовникам на этот раз не довелось.

Грузные шаги и сиплое дыхание, с шумом вырывающееся из чьих-то легких, заставили Зубейду испуганно взвизгнуть, а Тогрула – схватиться за меч. К беседке подходили двое – старик-невольник и…

– О, Тенгри! – прошипел сквозь зубы Тогрул. – Эмир, будь он неладен!

– Сюда, господин, сюда! Они здесь! – услужливо бормотал «немой» раб.

 

*  *  *

 

– Зубейда! – истошно закричал Абдель-Назир, озираясь во все стороны. Царедворец, которого в городе называли «правой рукой халифа», был мужчиной лет шестидесяти, тучным и страдающим одышкой. Он передвигался тяжело дыша, еле переставляя толстые отечные ноги в широких кайфирах. Но глаза под седыми бровями, казалось, принадлежали другому человеку – властному, хитрому, жестокому. У Абдель-Назира был взгляд прирожденного убийцы, и в этом взгляде побелевшая как смерть Зубейда и Тогрул, впопыхах успевший одеть на себя только штаны – прочитали свой смертный приговор. Нехорошая улыбка заиграла на сизых губах эмира при виде спугнутой парочки.

– А-а, вот ты где, дочь греха! – прохрипел Абдель-Назир, еле переводя дух. – Завтра тебя разорвут цепные псы! А ты, дикарь! – он перевел свирепый взгляд на Тогрула. – Ты будешь подвергнут пыткам, а затем тебя изжарят в кунжутовом масле!

– Беги! – еле слышно вздохнула Зубейда. – О, беги же, Тогрул!

– Бежим вместе! – прорычал тюрк, хватая обомлевшую девицу за безвольно повисшую кисть.

– Далеко не уйдете! – эмир злорадно оскалил желтые зубы. – Я сейчас кликну стражу и…

Договорить он не успел. Огромная черная тень метнулась к нему, с треском разломав балюстраду беседки. Все произошло так стремительно, что никто из присутствовавших не успел даже перевести дыхание.

Какое-то кошмарное существо, напоминавшее человека, но превосходившее размерами любого из обычных сынов Адама, со звериным рыком терзало окрасившееся кровью горло эмира. В чудовищных, блестящих как черное дерево, мускулистых лапах существа тело несчастного безвольно трепыхалось тряпичной куклой.

Тогрул словно во сне наблюдал за происходящим, не имея силы даже шевельнуться. Странное оцепенение владело им – все происходящее казалось призрачным, нереальным. Наконец черный исполин отшвырнул истерзанный труп и медленно развернулся к застывшим людям. Тогрул успел разглядеть два огромных, выпученных глаза, горевших красным, зловещим огнем, широкий, будто расплющенный обезьяний нос с ноздрями, вывороченными наружу, массивную челюсть с окровавленной, оскаленной белозубой пастью, остроконечные уши, плотно прижатые к массивному черепу.

 

– Ы-ы-ы! – огромная, раздувающаяся как кузнечные мехи грудь существа исторгла из своих недр нечленораздельный, хриплый рев. В следующий миг Тогрул метнулся к убийце, занося для удара меч. Однако его стремительный бросок, казалось, разбился о живую, пружинящую стену – с невероятной легкостью огромная черная лапа отшвырнула тюрка в сторону – перевернувшись в воздухе несколько раз, он упал на траву, и лишь благодаря прирожденной кошачьей ловкости, отделался легкими ушибами. А черный монстр, хрипло вздохнув, грузно развернулся и нырнул в мангровые заросли. Исчез, – будто растворился…

– Сюда! Скорее! – пронзительный крик Зубейды разорвал нависшую тягостную тишину.

Послышался топот десятков ног – и вскоре на поляну перед обвалившейся беседкой, где произошла кровавая развязка, выбежала целая орава стражников с факелами и мечами наперевес.

Не прошло и полвздоха, как воющая толпа окружила Тогрула со всех сторон. Сообразив, что пытаться им что-либо объяснить бесполезно, юноша прорычал канглинское ругательство и стал отчаянно работать мечом, пытаясь проложить себе путь к бегству. Злоба наемных охранников, увидевших смерть своего господина не шла ни в какое сравнение с бешеной яростью тюрка, решившего, во что бы то ни стало отстоять жизнь и свободу. Трусливые наймиты дрогнули под его неукротимым натиском, и ревущий как ураган канглинец, швырнув в опешивших стражей труп их недавнего сотоварища, бросился к зарослям, в которых совсем недавно исчез настоящий убийца.

Свобода была так близка! Тюрк сделал последний отчаянный рывок, и… неожиданно отпрянул – из кустарников наперерез ему мчались с торжествующим воплем новые загонщики. В следующий миг рычащего как загнанный зверь юношу с головой опутала сеть…

 

*  *  *

 

Тело постепенно возвращалось к жизни – и все сильнее, все настойчивее ныли его избитые члены. Тогрул чувствовал боль каждой клеточкой своего существа. Он облизнул пересохшим языком разбитые губы и, ощутив солоноватый привкус крови, криво ухмыльнулся. Боль – ощущение, а ощущение – жизнь. Стало быть, он – жив! А это все-таки больше чем ничего.

Приоткрыв набрякшие веки, канглинец огляделся. Он лежал на спине, на ровной поверхности – леденящий холод каменных плит проникал, казалось, до самых костей. Со всех сторон плененного тюрка окружала сплошная серая стена, трубой уходившая вверх, и где-то там, очень высоко мерцали далекие звезды. Но даже единственный кусочек неба, который мог узреть Тогрул, был беспощадно перегорожен стальной решеткой.

Сомнений не было – он находился в зиндане, а это был самый настоящий каменный мешок.

– Эй, наверху! – сипло прорычал Тогрул, запрокидывая голову к отверстию. – Дайте пожрать, сволочи!

В ответ раздался только взрыв злорадного хохота – стражники веселились вовсю. Однако через некоторое время вниз полетела полуобглоданная баранья кость, едва не угодившая канглинцу прямо в глаз.

– Жри, дикарь! – крикнули сверху. – Ведь вы же все овцееды в вашей вонючей степи!

В ответ Тогрул разразился целым потоком самых изощренных тюркских, арабских, греческих и иудейских ругательств.

– Чего орешь, дурень? – звуки хриплого голоса, раздававшиеся почти у самого уха, заставил тюрка отскочить на добрых пол-локтя.

– О, Эрлик! Кто еще тут? – пробормотал он, пристально вглядываясь в полутьму, царившую на дне зиндана.

У стены зашевелилась груда соломы и тряпья – два больших голубых глаза сверкали злобой. В следующий миг незнакомец поднялся во весь рост, отряхиваясь от налипшего мусора.

– Ты кто, Эрлик тебя разрази? – спросил Тогрул, с недоумением разглядывая здоровенного детину, заросшего курчавой золотистой бородой. Грива белокурых волос ниспадала на могучие, бугрящиеся мускулами плечи, жилистые руки, казалось, могли легко вырвать из земли небольшое дерево, а массивными ногами можно было забивать сваи. Голос, исходивший из выпуклой как бочонок груди, напоминал львиный рык.

– Я – Бальдр, из Тронхейма! А ты кто таков, крикун?

– Тогрул из Кангу Тарбана – отвечал тюрк, окидывая своего собрата по несчастью оценивающим взором.

Заметив недоумение, Тогрул пояснил:

– Есть такая страна – далеко отсюда, в Великой Степи! Она лежит на берегу моря Казак. А само море со всех сторон окружено великими равнинами, обдуваемыми всеми ветрами.

– У нас, в Тронхейме, тоже ветрено! – осклабился белокурый бородач. – Только моря у нас больше чем земли! Что с того? Пускай тупые крестьяне – бонды – ковыряются на своих жалких наделах, а мы – викинги – предпочитаем морские просторы!

– Да тут и рыбой-то не пахнет! – криво усмехнулся Тогрул.

Уловив насмешку в его словах, северянин весь вспыхнул от гнева:

– А ты не подначивай, не подначивай, скуластая морда! Если бы не этот неудачный набег на Миклогард – сидеть бы мне сейчас у себя дома, у очага и потягивая пиво из рога, слушать завывание вьюги! И не тебе меня учить уму-разуму, степная крыса!

– Да не кипятись ты! – осадил горячего бородача Тогрул. – Неужели желаешь, чтобы мы лупили друг друга на потеху тем выродкам наверху?

– И то верно! – пробормотал Бальдр, разжимая свои огромные кулаки. Гнев в его глазах потух, и они весело блеснули.

– А ты, я смотрю, парень – не промах, степняк! И говоришь ты складно да верно! А я уже было, и вправду, собирался начистить тебе рыло!

Тогрул пропустил не слишком любезный эпитет мимо ушей. Парень с Севера, хотя и не отличался изысканностью манер, тем не менее, производил впечатление славного малого.

– Миклогард – что это? – полюбопытствовал он у товарища по несчастью.

– В Багдаде его называют Кунстантинией, – пояснил Бальдр, – город, где сидит расфуфыренный кесарь проклятых греков!

– А, так это в Руме! – заинтересовался Тогрул. – Но ведь от Кунстантинии до Багдада путь не близкий! Как же ты оказался здесь?

– Долгая история! – нехотя протянул Бальдр, потянувшись всем телом. – Давай-ка, лучше всхрапнем! Сижу тут уже третьи сутки, если конечно со счету не сбился – и все дрыхну! Тоска…

– А ты, я вижу, ленив на разговоры! – рассмеялся Тогрул. – Валяй, рассказывай! На том свете отоспимся!

– Да, по-моему, нам туда отсюда недалеко! – оскалил белые зубы Бальдр. – Ну да ладно, степняк, слушай! Этой весной я решил податься в дружину Хальвдана Прямого. У него было семь драккаров – ну, по-нашему, значит, кораблей, и на каждом – по сорок берсерков!

– Кто такие? – заинтересовался тюрк.

– Любимцы Одина! – улыбнулся Бальдр. – Они идут в бой, выпив настой асов – варево из мухоморов. Говорят, что его изобрел сам Один – бог Света. Тот, кто отведает этот божественный напиток, почувствует, что земля уходит у него из под ног, а в голове начинает течь огненная река, сердце стучит, как молот Тора, а руки жаждут битвы. В таком состоянии берсерки впадают в ярость и в гневе грызут свои щиты, горя желанием наброситься на врага. Так-то парень!

 

– А ты сам пробовал?

– Бывало! – Бальдр белозубо улыбнулся. – Но я скажу тебе, парень, у меня башка на плечах! С даром богов шутить нельзя! Тот, кто начинает злоупотреблять им, – совсем шалеет и в один прекрасный день звереет настолько, что кидается прямо на меч, чтобы быстрее отправиться в Валхаллу – пиршественную залу асов, где они справляют свою вечную тризну у престола Одина. И каждый воин, павший от меча или топора, отправляется туда. Там его ждут прекрасные небесные девы – валькирии, поэтический мед и чудесные яблоки, дарующие вечную молодость…

– А ты, стало быть, туда не особо торопишься? – хитро прищурился Тогрул.

– В точку, степняк! – расхохотался викинг. – Я думаю так: Валхалла от меня не уйдет, а этот, земной мир велик и в нем тоже много красивых баб, хмельной браги, красного вина, целые горы мяса! А еще – золото, меха, драгоценности…

– Стало быть, есть ради чего жить?

– Верно! Потому я и не стал принимать настой асов перед той проклятой битвы у белых стен Миклогарда. Будто что-то шептало мне на ухо – не торопись, Бальдр, не торопись… И это спасло меня, Тором клянусь, спасло! Стоило ли вообще плыть через полсвета, через три моря, через острова саксов и земли франков, через заросшую дубами Гранаду и Италию, где главный жрец христиан сидит в своем замке, – и все это ради того, чтобы сгинуть от коварства подлых греков! Они заманили нас в ловушку!

Мы подошли к Миклогарду с моря и начали осыпать греков самыми грязными ругательствами, требуя с них дани в шелках, рабах и царских денариях. Но паскудные жители города не отвечали ничего, а затем вдруг взяли да убрали цепи, что перегораживали вход в бухту Золотой Рог. Тут-то я и заподозрил неладное.

– Хальвдан! – сказал я нашему ярлу. – По-моему, туда не стоит заплывать. Обложим их со всех сторон, и не будем пускать в гавань купеческие корабли, – это будет лучше всего.

Но Хальвдан лишь расхохотался мне в лицо.

– С моими медведями мне не будет страшно даже в Нифльхейме – Царстве Вечного Огня! – прокричал он. – Я возьму Миклогард на щит!

И он повел свои драккары в бухту. А там их уже ждали. Когда последний драккар Хальвдана вошел в Золотой рог – вода в бухте вспыхнула! Клянусь в том именем Одина! Увидев, что наши в огненном кольце, я не стал заводить свой корабль, а приказал отгребать как можно дальше от проклятого места. А Хальвдан как воду глядел – он и его берсерки отправились прямо в Нифльхейм.

Я же попытался пробиться в сторону Понта, но три греческие ладьи окружили мой драккар и взяли его на абордаж. Все мои воины полегли как один, но во имя Тора, на каждого из них приходилось по три-четыре грека! А я успел привязать себя к бочке из-под соленой рыбы и сиганул в море. Греки, увлекшиеся грабежом моего судна (а там было что брать) даже и внимания на меня не обратили! Меня долго носило по волнам, пока не вынесло к берегам Анатолии. Я долго бродил по горам и долам, питаясь орехами, как дикий зверь, прячась от людского глаза. Так я добрел до окрестностей Багдада и тут не утерпел – свернул шею жирному торгашу – уж больно мне понравилась его тугая мошна! Но удача отвернулась от меня – не успел я взять добычу, как напоролся на патруль халифовой стражи…

– Да, парень, немало тебе пришлось хлебнуть! – сочувственно кивнул ему Тогрул. – Но сдается мне, что где-то я уже слышал об этих самых асах! Знаешь, к северу от Кангу Тарбана, в степи и в горах живет народ азов. Говорят они по-нашему, но на нас, канглинцев, не похожи. Все они светлы и голубоглазы, да и здоровяки вроде тебя. Уж не вашим ли парням из Валхаллы они родней приходятся?

– Только Один ведает! – воскликнул северянин. – Хотя постой… В наших старых сагах сказано, что асы в незапамятные времена путешествовали на восток, в чудесную страну Света – Утгард…

– Ут – это по-нашему и означает свет, – после некоторого раздумья молвил Тогрул. Оба варвара – скандинав и тюрк замолчали, уставившись друг на друга…

– Так мы с тобой случаем не родня? – первым прервал молчание Бальдр, с интересом разглядывая Тогрула.

– Запросто! – усмехнулся канглинец. – Ведь с азами то мы родичи. В старом предании сказано – давным-давно в краю гор Ялпы смешались три богатырских народа – Кемер, Аз и Гиркан. От их союза пошли три рода Алпов – то есть великанов – кемеры, алпазы или алпады и алпы-сакуты. Из них только Алпы-Азы остались жить в горах, а кемеры и сакуты, по-другому – ишкузы, – стали жить в Степи. Кемерами и ишкузами правил в свое время богатырь Алп-Туран. Он долго воевал на юге и даже основал там царство Субер – Земли, окруженной Водой, ибо страна его находилась в долине между двух великих рек. И он вошел на престол под именем Бильгамес – Все Познавший. После его смерти кемеры и ишкузы пришли на юг со всеми табунами и кибитками и правили тамошними землями пятьдесят лет. Они были настолько могущественны, что даже брали дань с царей Великого Мисра. Правители Мисра искали с ними союза, потому что сами, по преданиям, были потомками выходцев с севера. В незапамятные времена воин по имени Ман-Аз – то есть Аз Великий или Великодушный, приплыл на корабле, похожем на лунный серп, с далекого Севера и прогнал из городов Мисра правивших там жрецов Змея. От его рода пошла царская династия. А у кемеров был свой богатырь, который жил в еще более давние времена. Его звали Кунан. Он родился в северных горах, но под конец дней своих завоевал целую империю на западе.

– Ну а ты-то как очутился здесь? Или тебе тоже не давала покоя слава древних витязей? – спросил у тюрка Бальдр.

– Пустыня пожрала мою страну, северянин! – горестно покачал головой Тогрул. – Был у нас свой каган, своя столица, где были и стены, и башни, и шумные базары… Все поглотил песок… И народ Кангу Тарбана превратился в нищих, гонимых ветрами. Чужбина стала нашим уделом! Будь проклят тот день, когда я нанялся гулямом в этот зловредный город!

– У тебя, я вижу, серьезные неприятности, парень! – молвил Бальдр. – Рассказывай! Один ум хорошо – а два лучше! Глядишь – и выпутаемся как-нибудь!

 

*  *  *

 

– Зиндж! – проревел Бальдр, оборвав рассказ Тогрула. От звуков его раскатистого голоса встрепенулись дремавшие наверху часовые – в яму полетели комья земли и ожесточенные ругательства.

– Да это был зиндж, клянусь змеей Ермунганд! – рычал викинг, не обращая на это никакого внимания.

– Вряд ли, – покачал головой Тогрул, – это была какая-то нечисть.

– Поверь, парень, моим словам! – упорствовал северянин. – Нечисти не осталось даже у нас, в Скандии! Последнего дракона убил Беовульф, а последнего вервольфа, – то есть оборотня – Греттир, и было это лет сто-двести назад! Говаривают, правда, что у финнов еще не повывелись тролли и хримтурсы – ледяные великаны, но, чтобы встретить этих тварей, надо ехать в ледяную тундру, где даже солнца не видно по полгода! А уж здесь, в Халифате, где людей больше, чем камней в мостовой! Брось, парень, тебе просто померещилось! Знать крепко у тебя разум помутился от той бабенки.

– Да не так уж чтобы очень, – недовольно буркнул тюрк, но в душе он был полностью согласен со своим бесцеремонным товарищем, – при одном взгляде на волоокую Зубейду у него сердце перехватывало, а кровь начинала гулко бухать в ушах… Наваждение, да и только! Что ж, может, и вправду, ему померещились и кровавые глаза, и слюнявые клыки…

– Черный, здоровый, силища как у быка, свирепый как демон, – продолжал уверять его Бальдр, – зиндж, кто же еще! Они в своем гулямском полку все как на подбор – режут людей ровно мясники.

– Ну, если так – попадись мне только этот черный выродок! – нехорошо оскалился Тогрул. В его сердце зажегся огонь ненависти к безвестному негру, столь подло подставившему его, да еще и показавшему при обожаемой им женщине свое преимущество в силе! Конец тебе, черномазый!..

Тюрки-гулямы вообще не особо жаловали своих черных собратьев, привезенных из джунглей и саванн далекой и загадочной Ифрикии. Между двумя полками гвардии халифа всегда существовала вражда – скрытая, тлеющая как угли, но нередко вспыхивавшая как пожар – и тогда при случайной встрече в кабаке или в заведении с девицами завязывались кровопролитные драки, о которых затем шептались на всех багдадских рынках…

– Ну, чувствую, мокрое место от него останется! – ухмыльнулся викинг. – Вот только прежде нам надо как-то выбраться отсюда!

– Эй, выродки! Вылазьте наверх! – неожиданно закричали сверху.

– Надо же – прямо как по заказу! – рассмеялся Тогрул, хватаясь за конец веревки, спущенной сверху…

 

*  *  *

 

Верховный казий Багдада Абу-Аль-Мухаррам был уроженцем Хорасана. При виде гордого тюрка, покрытого кровоподтеками, в изодранной одежде, брошенного к изножию его судейского постамента, огонек мстительной злобы мелькнул в его белесых старческих глазах. Давно пора всех этих выродков Афрасияба отправить на плаху, давно пора!

Впрочем, престарелого судью можно было понять: какой сын Ирана не впитал с молоком матери ненависть к проклятым туранцам, полчища которых с незапамятных времен приходили из Кангхи – Страны Железных Крепостей, чтобы грабить и убивать отпрысков Феридуна…

– Ты, Тогрул из Кангара, означенный гулям, не признающий пророка Мухаммеда и веры в единого всевышнего творца Аллаха, обвиняешься в следующем… – крякнув, дабы прочистить горло, и огладив окладистую бороду, судья начал читать обвинительное заключение. Перечислив длинный перечень преступлений Тогрула, хорасанец перевел дух и, отпив глоток душистого кофе, вопросил:

– Вышеозначенный неверный Тогрул из Кангара, признаешь ли ты себя виновным в убийстве эмира Абдель-Назира и сопротивлении властям?

В ответ раздалось лишь забористое канглинское ругательство. Судья поморщился и демонстративно пожал плечами – мол, другого от такого дикаря он и не ожидал.

– Для дачи свидетельских показаний приглашается достопочтенная Зубейда – вдова покойного эмира! – провозгласил судья.

Тогрул невольно вздрогнул при виде изящной фигурки, с головой укутанной в белое траурное шелковое покрывало. Юная гурия подошла к судейскому месту и застыла, скромно наклонив голову. В некотором отдалении от нее будто тень застыл старый слуга с опахалом.

– Почтенная Зубейда – была ли ты очевидицей злодейского умерщвления твоего достославного супруга? – напевно и тягуче вопросил казий.

Женщина коротко кивнула.

– Видишь ли ты здесь убийцу своего супруга? – продолжил он.

Зубейда энергично закивала и, выпростав руку из-под покрывала, ткнула пухлым пальчиком в побелевшего как смерть тюрка.

– Да свершится правосудие по закону пророка! – торжественно провозгласил судья.

– Она лжет! – закричал Тогрул, с ненавистью глядя на предательницу. – Допросите другого свидетеля! Вот он! – и он указал на нахохлившегося раба, который, при словах тюрка, задрожал как заяц.

– Этот старик все видел! – продолжал бушевать Тогрул. – Пытайте его огнем и он скажет вам всю правду! Таков закон – свидетеля-раба можно принудить к даче показаний под пыткой! Где ваше правосудие?

Толпа горожан, собравшаяся у места судилища, негромко зашумела. Хотя симпатии багдадцев были и не на стороне ненавистного гуляма, однако сюда пришли и сослуживцы попавшего в беду Тогрула – такие же тюрки, как и он. Из их рядов послышались негодующие выкрики и звон мечей о щиты, обитые буйволиной кожей. Казий опасливо покосился в их сторону – не дай Аллах разозлить эту толпу дикарей – начнут резню – и костей не унесешь… Скрепя сердце, судья махнул рукой стоявшим наготове стражникам, и те, как коршуны, бросились на выпучившего от ужаса зенки престарелого невольника.

Звонкий смех Зубейды был, казалось, совершенно неуместен в такой напряженной ситуации. Все взоры обратились на нее.

– Увы, судья, – палач зря будет потеть над этим бедолагой. Ведь он нем как рыба…

– Мне она говорила тоже самое! – запальчиво воскликнул Тогрул. – Ничего – огонь быстро развяжет ему язык – и уж тогда тебе, срамница, не поздоровится!

Народ зашумел еще громче. Тогда один из стражей, недоуменно пожав плечами, впихнул грязные пальцы в трясущиеся губы старика и грубо раскрыл его рот. Где-то в глубине разверстой глотки беспомощно трепыхался даже не успевший еще зарубцеваться обрубок.

– Госпожа права! – выкрикнул стражник. – Раб нем!

– Негодяй! – торжествующе вскричал судья. – Как смел ты возводить поклеп на благоверную убиенного тобой же эмира? Виновен по всем статьям! Тогрул из Кангара приговаривается к колесованию! Увести преступника! Приговор будет приведен в исполнение немедленно!

В толпе раздались свист и улюлюканье злорадствующей черни, а гулямы застыли в седлах своих коней с потемневшими от горя лицами. Увы, они уже ничем не могли помочь своему попавшему в западню земляку и соратнику…

– Чисто сработано, стерва, – процедил Тогрул, провожая ненавидящим взглядом Зубейду, которая непринужденно садилась в узорчатый паланкин…

 

*  *  *

 

Связанного по рукам и ногам Тогрула швырнули на дно грязной арбы, где его уже дожидался угрюмо посмеивающийся Бальдр, – суд над ним был еще более краток.

– Ну что, степняк – поехали в Валхаллу? – невесело пошутил он.

– Да я бы с радостью – вот только боюсь, Эрлик меня не отпустит! – в тон ему отозвался Тогрул.

Возница щелкнул бичом – и скорбная колесница, запряженная двумя ломовыми клячами, повлекла попавших в ловушку варваров к лобному месту. Со всех сторон арбу с приговоренными к смерти окружали конные стражники, вооруженные до зубов, – судья опасался, что гулямы предпримут попытку отбить своего товарища. Однако когда телегу со всех сторон окружила улюлюкающая толпа багдадских зевак, ухмыляющиеся стражи даже пальцем не шевельнули, чтобы отогнать их прочь.

В северян полетели комья навоза, плевки, посыпались тычки, сопровождаемые самой грязной руганью. Изможденные, черные как смерть старухи-арабки тянули к ним свои иссохшие корявые когтистые пальцы, дабы вцепиться в волосы.

– Фенрир и Гарм! – взвыл Бальдр, тщетно пытаясь увернуться от града ударов и тычков, сыпавшихся на него со всех сторон. – Уж побыстрей бы доехать! А то так здесь можно скопытиться и тогда Один не пустит меня на свой пир! В Валхаллу не принимают убитых бабами!

– Ничего! – прошипел Тогрул, еле переводя дух, – наш Эрлик не такой привереда. Если хочешь – я замолвлю ему за тебя словечко!

Однако в следующий миг он заорал от неожиданности – какая-то не на шутку распалившаяся мегера в порыве ярости заскочила прямо на арбу и принялась нещадно молотить его худенькими кулачками и царапать ногтями. Стражники с одобрительным хохотом наблюдали за ней. Не каждый день выпадала такая удача – любоваться на то, как ненавистного тюркского выскочку валтузит обыкновенная баба, а тот в ответ даже пальцем не может пошевелить!

– О, Тенгри! – в отчаянии возопил Тогрул, а бушующая баба продолжала экзекуцию с нарастающей яростью.

– Получай, бабник проклятый! Получай, развратник! – неожиданно взвизгнула она, видимо не сдержавшись. Чадра ее сбилась набок – и за полвздоха, не больше – Тогрул успел разглядеть знакомые карие глаза, покрасневшие от слез.

«Айше!» – как молния пронеслось у него в голове. В следующий миг он почувствовал в своей руке леденящую сталь бритвы, а наперсница коварной Зубейды уже исчезла в беснующейся толпе.

Дальше события разворачивалась с невероятной и не постижимой уму быстротой. Лезвие бритвы мгновенно рассекло путы на руках и ногах, и в следующий момент тюрк уже был на свободе. Быстрее мысли он выхватил копье у разинувшего от неожиданности рот стража, а затем насадил его на острие, будто каплуна на вертел. Не прошло и вздоха, как еще трое стражников покатились под ноги своим коням, заколотые будто индюки. Затем с медвежьим ревом на ноги вскочил освобожденный Бальдр. Кулак его свистнул в воздухе будто Мьелльнир – волшебный молоток Тора – и возница свалился с арбы как обмякший куль. Бич его взвился в воздух – и, огрев напоследок испуганных багдадцев, в панике ринувшихся назад, – защелкал над спинами отчаянно рванувшихся вперед лошадей…

…Арба с грохотом катилась по кривым багдадским улочкам, а Бальдр, отчаянно бранясь, охаживал взмыленных кляч. Однако было понятно, что долго им не протянуть – и тогда погоня, отставшая было в начале, неминуемо настигнет беглецов. Переглянувшись, товарищи поняли друг друга без слов. На полном скаку они выскочили из несущейся во весь опор арбы и, довольно таки здорово ударившись о глинобитную стену, все же вцепились мертвой хваткой в край черепичной кровли, в кровь раздирая пальцы. Переведя дух, беглецы подтянулись и из последних сил перекинули свои тела на крышу. Откатившись подальше от карниза, с помощью которого им удалось осуществить свое намерение, друзья распластались на плоской кровле, стараясь не дышать. Вскоре мимо здания, на крыше которого они нашли пристанище, с шумом пронеслась погоня…

 

*  *  *

 

– Можете встать, – они уже далеко! – негромкий и мягкий, сочный мужской голос заставил вздрогнуть едва успокоившихся беглецов. Тогрул и Бальдр враз оглянулись: высокий чернобородый мужчина в светло-бирюзовом тюрбане, украшенном алмазной брошью, и в дорогом, богато расшитом парчовом халате, смотрел на них, обнажая в насмешливой улыбке ровные белоснежные зубы. Заметив, что лица варваров напряглись, а глаза угрожающе потемнели, чернобородый предостерегающе поднял холеную кисть, унизанную перстнями, один из которых, по какой-то причудливой прихоти, не был украшен ни бриллиантом, ни яхонтом, а представлял собой медное, позеленевшее от времени грубое кольцо:

– Я не выдам вас, витязи! Прошу вас – спуститесь со мной в мои покои!

И незнакомец, спокойно развернувшись и, тем самым, подставив спину своим непредсказуемым посетителям, направился к лестнице, по которой он очевидно и поднялся на крышу, служившей по арабской традиции прогулочной площадкой, а возможно и местом астрономических наблюдений. Отделанные розоватым мрамором ступени лестницы вели во внутренний двор, усыпанный ровным золотистым песком, по которому важно прохаживались павлины. Еле слышно журчал серебристый фонтан, и росшая рядом с ним финиковая пальма манила в свою тень, где, будто бы поджидая гостей, ластился к земле роскошный хорасанский ковер, устланный бархатными подушками. Приземистый столик, украшенный затейливой резьбою, ломился от обилия яств.

– Вы голодны, – не терпящим возражения тоном, проговорил незнакомец. – Ешьте и пейте!

Однако Бальдр и Тогрул не нуждались ни в приглашениях, ни в приказах. Урча, как изголодавшиеся собаки, они с жадностью набросились на еду – гостеприимный хозяин с веселым изумлением наблюдал за тем, как крепкие белые зубы двух варваров остервенело рвут нежное, великолепно зажаренное мясо индейки, а сомнительной чистоты пальцы с молниеносной быстротой запихивают в рот огромные куски рисовой лепешки, целые гроздья винограда, инжир, хурму, ломти арбуза и дыни, сок из которых обильно стекал по давно не бритому подбородку одного и по всклокоченной бороде второго.

Наконец перед незваными гостями взгромоздилась беспорядочная куча дочиста обглоданных костей, огрызков и косточек. Опорожнив по небольшому кувшину золотистого янтарного иллирийского вина, друзья удовлетворенно вздохнули. Тогрул запустил свои нестриженые ногти в зубы и принялся с наслаждением выковыривать застрявшие кусочки мяса. А Бальдр, видимо не до конца утоливший свою жажду, неожиданно окунул свою кудлатую голову в фонтан и принялся с невероятным шумом втягивать в себя воду, распугивая золотых рыбок и оставляя радужные жирные пятна.

Незнакомец рассмеялся и покачал головой, увенчанной тюрбаном. Ужасающие манеры двух северян, по всей видимости, от души забавляли его. Наконец, насытившиеся гости переключили свое внимание на хозяина. Тогрул, пытливо рассматривая владельца гостеприимного дома, спросил:

– Ты укрыл нас в своем доме, утолил голод и жажду. Чем мы можем отблагодарить тебя, о…

– Джаббар! – по-прежнему смеясь, назвал свое имя чернобородый. – Зовите меня Джаббар, о, дети северных ветров! Вы – Тогрул и Бальдр, приговоренные к смерти, не так ли? Само Провидение привело вас ко мне. Ты говоришь о благодарности, о, сын Кангхи? Не стоит! Сегодня вы – мои гости. Ешьте, пейте, наслаждайтесь отдыхом до тех пор, пока вам не надоест. Оставайтесь здесь, сколько вам заблагорассудится. Никто не будет ограничивать вашей свободы – вы вольны приходить сюда и уходить отсюда в любое время суток. А благодарность… – Джаббар сделал паузу и, немного подумав, добавил, глядя на северян своими загадочными, темно-зелеными глазами, обрамленными густыми, почти девичьими ресницами. – Что ж, быть может ваша сила и пригодится мне в скором времени. Скоро для вас отыщется подходящая работенка… – и чернобородый снова рассмеялся. Продолжая хохотать, Джаббар развернулся и удалился своей плавной кошачьей походкой. За его спиной колыхнулся ажурный полог над дверным проемом, ведущим во внутренние покои дома. В тот день друзья его больше не увидели…

– Странно все это, – пробормотал Тогрул, напряженно вглядываясь в слегка покачиваемый ветром полог, за которым исчез Джаббар. – Кормит нас, поит, укрывает от властей… С какой стати? Подозрительно это все!

– Да ладно тебе, – буркнул Бальдр. Он непринужденно развалился на мягком ковре и, сыто рыгнув, задрал свою превратившуюся в лохмотья рубаху, подставляя солнцу белое, поросшее курчавым золотистым волосом брюхо.

– Сказал – подыщет нам работенку! Значит, возьмет к себе в наемники, – и с беспечностью, достойной зависти, северянин закрыл глаза и в скором времени захрапел как человек, у которого дела в порядке, а совесть чиста.

Тогрул пожал плечами и, бросив для острастки еще один подозрительный взгляд на дверь, последовал его примеру…

 

*  *  *

 

Беглецов разбудили странные звуки, раздававшиеся откуда-то из самых недр внутренних покоев. Глухое утробное рычание, похожее на тигриное, становилось все громче, и, достигнув максимально высокой ноты, неожиданно сорвалось в истошное завыванье шакала. Однако в этом нечленораздельном вопле было столько неземной злобы и тоски, что Бальдр и Тогрул невольно вздрогнули, и вскочили на ноги.

Звук прекратился и больше не повторялся. Постояв еще немного в напряженном ожидании, друзья, наконец, перевели дух.

– Что-то нечистое творится в этом доме, – прошептал Тогрул. Ноздри его раздувались, будто у коня, почуявшего волков. Однако викинг был, как всегда, беспечен.

– Эти багдадцы страсть как охочи до всяких зверюг. Держат по домам львов да крокодилов… – пренебрежительно отмахнулся он. Кинув взгляд на потемневший небосвод, он крякнул от неожиданности.

– Тор! Ну и поспали! Вечер на носу!

– Ну что ж, воспользуемся предоставленной нам свободой – наведаемся кое к кому, – зловеще оскалившись, молвил Тогрул, – возможно это многое прояснит!

…В южных широтах ночь подступает внезапно. Едва черное белуджийское покрывало ночи, вытканное золотистыми блестками звезд, накрыло огромный город, и месяц, повисший над ним, будто строптивый бык, вздыбил свои рога, – как два варвара – тюрк и викинг, – покинули гостеприимный дом Джаббара и направились к дворцу покойного Абдель-Назира…

 

*  *  *

 

Прокравшись под покровом темноты прямо к белоснежным стенам дворца, друзья кинули взгляд наверх. Высоко над ними светилось оранжевым светом окно коварной Зубейды, выходившее на резную террасу. Тогрул и Бальдр мгновенно оценили ситуацию. Большой старый вяз рос у самой стены, свешивая свою раскидистую крону к узорчатой балюстраде. Переглянувшись, друзья с разбегу вскочили на ветви дерева и принялись карабкаться наверх. Тогрул был ловок как кошка, однако огромный и, казалось бы, неповоротливый скандинав мало ему уступал – очевидно сказывался опыт хождения по обрывистым и покрытым льдом берегам фьордов его далекой родины.

Наконец северяне достигли наиболее удобной для них позиции. Спрятавшись в густой кроне, они принялись наблюдать за происходящим в спальне вероломной прелестницы.

– Ах ты!.. – невольный возглас едва не сорвался с уст Тогрула, но огромная ладонь Бальдра ту же стиснула ему рот.

– Тихо! – прошипел викинг, вращая своими огромными зенками. – Все дело испортишь.

– Да куда уж дальше-то портить? – зло прошептал тюрк. Его сузившиеся глаза неотрывно следили за происходившим в спальне. А глядеть было на что.

Вечер был душный, а потому окно в спальне было открыто настежь, и даже газовые занавески отодвинуты, чтобы дать доступ воздуху. По этой причине глаза и уши друзей могли уловить каждое движение, происходившее в комнате Зубейды, и каждый звук, доносившийся оттуда. Однако это совсем не доставляло Тогрулу радости.

На до боли знакомом ложе, убранном парчовым покрывалом и устланном бархатными подушками и ярко освещенном светом шандалов, бесстыдно перекатывались, охваченные похотливым безумием, два тела – белоснежное женское и… черное как смоль, огромное, принадлежавшее мускулистому красавцу негру, который выгибался дугой над сладострастно охавшей арабкой и остервенело сверкал почти синими белками глаз. Из его толстогубого, разверстого в припадке острого наслаждения рта тянулась струйка слюны, блестящую как эбеново дерево кожу покрывали капельки пота…

– О-о-о, Мулай! – с надрывом простонала Зубейда, и звуки ее тоненького нежного голоса врезались в уши Тогрула как два обоюдоострых кинжала. Лицо его исказила страдальческая гримаса.

– Ну, что я тебе говорил! – бесчувственный викинг казалось, не замечал мучений, которые испытывал его товарищ при виде того, как его недавняя возлюбленная самозабвенно отдается чернокожему звероподобному дикарю. Его взор горел торжеством.

– Да ты смотри, смотри внимательнее – это же зиндж, настоящий зиндж, из числа гулямов! Это не какой-то там домашний невольник! – и в подтверждение своих слов он указал Тогрулу на доспехи, в беспорядке раскиданные по полу спальни Зубейды, и на перевязь с тулваром, висевшую на спинке кровати.

– Я знаю его! – процедил сквозь зубы Тогрул, не имея сил оторвать взора от любовного игрища негра и Зубейды. – Это Мулай, юзбаши из полка зинджей! Надо же – это сучка подобрала себе замену того же воинского звания! Но что она нашла в этом грязном животном?

– Я слыхал, что эти парни умеют доставить бабам удовольствие! – похабно гыкнул Бальдр, однако тут же умолк, получив хорошую затрещину, от которой едва не свалился с дерева.

– Чего дерешься, чего ты? – обиженно пробубнил он, потирая кудлатый загривок. – Я же только объяснить хотел!

– Объяснять все мне будет это животное! – проговорил сквозь зубы Тогрул. – Ну все, я пошел! – и, стиснув зубами острый стилет, тюрк рванулся вперед, но рука Бальдра поймала его за шиворот.

– Тихо, степняк, не гони лошадей! – осадил его Бальдр. – Ты что – смерти захотел? Да у нее там за дверью наверняка целая ватага стражников! Пропадешь ни за что! А может, она специально устроила тебе ловушку и только и ждет, чтобы ты клюнул на ее приманку? Этой потаскушке явно хочется упокоить тебя!

– Стало быть, она решила избавиться от своего постылого муженька и все свалить на меня, дабы спокойно развлекаться с черномазым? – предположил Тогрул, наблюдая за последними сценами любовного спектакля, который уже близился к концу. Наконец, Зубейда и негр надрывно застонали и затихли, обессилено прижавшись друг к другу. Белые изящные ноги соскользнули с могучей спины Мулая.

– Ну, а теперь иди, любовь моя! – томно промурлыкала развратница, лениво потягиваясь своим роскошным, измятым телом. – Тебе надо успеть в казарму до утренней зари!

– О, госпожа, позволь мне остаться! – страстно прорычал негр, покрывая поцелуями ее руки и грудь.

Зубейда звонко рассмеялась.

– Ах ты, ненасытный обжора! Похоже, ты готов заниматься любовью круглые сутки!

– С тобой – хоть целую вечность! – воскликнул зиндж. В глазах его горело жаркое пламя неутолимой тропической похоти.

Однако Зубейда небрежно оттолкнула своего не в меру пылкого любовника плавным движением маленькой ступни:

– Ступай, ступай, моя черная обезьянка! Завтра еще намилуемся!

Мулай с видимым сожалением поднялся с ложа и принялся натягивать на себя доспехи.

– А вот теперь – готовься! – прошептал Бальдр, и желтые зрачки его сузились как у рыси, приготовившейся к прыжку. – Тут то мы его и сцапаем!

Злополучный зиндж, и не подозревавший о том, что его ждет, распрощался со своей любовницей и направился именно туда, где его поджидали, собравшись в два клубка нервов и мускулов, мстители. Мулай вышел на террасу и легко как обезьяна перескочил с ее балюстрады прямо на ветви вяза. Едва он собрался спуститься вниз и направиться своей дорогой, как неожиданно почувствовал, что в спину ему упирается острие стилета…

 

 

*  *  *

 

Тогрул и Бальдр заволокли связанного и пытающегося что-то промычать Мулая в ближайший закоулок. Бальдр прислонил бедолагу к стене, но тот тотчас же полетел наземь – Тогрул, не сдержавшись, с маху заехал ему по уху.

– Полегче! – сдержанно расхохотался северянин. – Еще успеешь нарезвиться!

Он подобрал скорчившегося негра и, невзирая на немалый вес и весьма солидную комплекцию, поставил его на ноги, будто споткнувшегося годовалого младенца. Затем викинг вытащил кляп из посеревших от ужаса губ зинджа и поднес к его выпученным глазам свой огромный как кувалда кулак, поросший золотистым волосом.

– Вздумаешь орать – ударю я! – коротко пояснил он.

Негр понимающе закивал головой – видимо сообразил, что от удара эдакого громилы ему так легко не подняться.

– Ну, ублюдок, выкладывай – давно ты снюхался с этой потаскушкой? – задал первый вопрос Тогрул, поигрывая стилетом у самого его носа.

– Господин, я был у этой женщины сегодня впервые! – негр глядел на тюрка глазами честного и преданного пса.

– Не ври! – прошипел канглинец, и стилет уперся зинджу в кадык. – С какой стати ты тогда пришил бедного старого эмира? Той ночью, в саду?

– В каком саду? – лицо негра вытянулось от неподдельного изумления. – Какой ночью? Эмира? Но я его не убивал!

– И меня ты не толкнул так, что я полетел кубарем, а? Это ты тоже забыл, черномазый? – гнев клокотал в Тогруле как бишбармак в казане.

– Помилуй, господин, я в жизни тебя пальцем не тронул! – пролепетал негр, окончательно сбитый с толку.

Зарычав, Тогрул замахнулся на несчастного Мулая. В свете луны блеснула сталь стилета, но Бальдр перехватил его руку.

– Погоди, похоже, парень и в правду не врет! – пробормотал он, немного сконфуженный тем, что его версия расползлась по швам.

– Клянусь Дамбаллой! – обрадовано закивал негр. – Великодушно прошу вас – отпустите меня! Если я в чем и провинился – то только в том, что не устоял перед прелестями этой госпожи! Но таков уж я есть – падок на женщин! Вчера, когда я стоял на карауле у дворца халифа, со ступеней спустилась женщина, закутанная в голубое покрывало. Тут подул ветер, и покрывало слетело с ее лица. Это меня и погубило! Такой гурии я еще не видел! А красавица улыбнулась мне и назначила встречу этой ночью! Ну, разве я мог не прийти!

– Смотри-ка ты – один к одному! – пробормотал Тогрул, озадаченно почесывая затылок. – Меня эта краля так же подловила! Я тоже стоял на карауле у халифова дворца!

– Так ты тоже спал с нею? – бесхитростный негр удивленно захлопал длинными ресницами.

– Разумеется, спал! – вмешался в разговор Бальдр. – Было бы удивительно, если бы он не пошел на ее зов! Та еще стервочка! И что это она оба раза делала у халифова дворца? Могу поспорить, что сам халиф пал жертвой ее чар!

– Быть может ты и прав! – задумчиво кивнул Тогрул. Его гнев к зинджу улетучился. Перед ним был не счастливый соперник, а такой же, как и он, бедолага, попавшийся в коварные тенета расчетливой шлюхи, преследовавшей какие-то свои цели. Да и приглядевшись к достаточно правильным, эфиопским чертам лица Мулая, он не нашел в нем сходства с отталкивающей уродливой харей черного исполина, напавшего на Абдель-Назира. Нет, пожалуй, Бальдр явно что-то напутал!

– Очевидно здесь все же не обошлось без нечисти! – пробормотал тюрк. Он глубоко задумался.

– Ну, так я пойду потихоньку? – несмело осведомился у него негр и красноречиво пошевелил связанными руками. – К рассвету мне надо добраться до казармы и разбудить своих подчиненных!

– Иди, но не рассказывай никому о том, что ты здесь увидел! – согласился Бальдр. – Да, постой, расскажи-ка нам, что происходит в городе? Что слышно про нас?

– Да все только и говорят, что про бегство тюрка и франка! Халиф крайне недоволен своими тюркскими гулямами, а некоторые из его приближенных вообще советуют ему отказаться от их услуг и пополнить ряды своей гвардии нами, зинджами. И государь почти склонился к этому решению. Он рассорился с тюркскими командирами и даже объявил им выговор за тебя, Тогрул. Именно поэтому охрану его дворца теперь несут только зинджи.

– Что же это! – возмутился Тогрул. – Затирают наших, стало быть?

– Похоже, кому-то очень выгодно, чтобы влияние тюрков на халифа ослабло! – заметил Бальдр.

– А ведь тюркская гвардия на протяжении многих лет была костяком армии халифа! – покачал головой Тогрул. – Неужели Мутассим не понимает, что, изгнав тюрков, он ослабит свою власть? Ведь враги точат на него зубы со всех сторон!

– В последнее время наш владыка перестал надеяться на сталь клинка! – отвечал ему Мулай. – Говорят, он увлекся магией. Но это между нами, – он опасливо оглянулся, – болтать во весь голос о том, что наместник пророка на земле – и вдруг привечает колдунов и чародеев, – небезопасно. Но, увы, – такова горькая истина! И все из-за одного, очень могущественного человека, который имеет на халифа очень большое влияние. Он появился при дворе недавно и предпочитает держаться неприметно, поэтому мало кто знает о его существовании. Но Зубейда раскрыла мне его имя. Он прибыл из Бахрейна, его зовут…

– Так как его зовут? – друзья нетерпеливо подались вперед.

Но негр неожиданно умолк, испуганно вытаращившись на что-то за спинами Тогрула и Бальдра. Те враз обернулись – но лишь неясная тень, завернутая в белый бурнус, мелькнула в самом конце тускло освещенной чадящими светильниками улицы и тотчас же исчезла. Друзья схватились за мечи и, позабыв о Мулае, которого они даже не успели развязать, – бросились за странным незнакомцем, появившимся и исчезнувшим столь внезапно. Но погоня их была напрасной. Они обшарили все закоулки вокруг – но не нашли никого, кроме старика нищего, которого они застали врасплох в его убежище рядом с мусорной кучей. Старикашка испуганно моргал сонными глазами и ничего вразумительного сказать не мог. Выругавшись, северяне отправились восвояси. Приблизившись к месту, где они оставили Мулая, они увидели, что негр присел на корточки, привалившись к стене, очевидно устав ждать своего освобождения.

– Вставай, зиндж, а то и вправду опоздаешь на утреннюю поверку! – обратился к нему Тогрул. Он нагнулся, дабы развязать путы на руках зинджа и так и замер… Мулай глядел на него остекленевшими зрачками, в глубине которых застыл невыразимый ужас. Глотка его была перерезана от уха до уха, и липкая кровь заливала всю его широкую грудь.

– О, Эрлик! – выругался вполголоса Тогрул. – Стоило его оставить на несколько мгновений! А ведь он почти сказал нам имя этого чародея…

– А ведь неспроста его пришили! – многозначительно покачал головой Бальдр. – Похоже, мы влипли в большо-о-ое дерьмо! Если патруль застанет нас здесь, с дохлым зинджским сотником в объятиях – это не прибавит нам очков на новом судилище! И куда же прикажешь деть этого жмурика?

– Знаешь что – давай, зароем его в саду нашего щедрого хозяина! – озарило Тогрула. – Ни одна халифова ищейка не подкопается!

– Точно! – обрадовался Бальдр. – И хозяину сделаем доброе дело, удобрим его почву! Глядишь, на следующий год финики слаще станут! А мертвеца все равно не вернешь!

Не долго думая, друзья подхватили безжизненное тело бедного Мулая, павшего жертвой своей неумеренной страсти к женскому полу (а может быть и не в меру длинного языка?), и потащили его к дому своего загадочного покровителя… Они возились с трупом почти до самого утра, но когда заря уже окрасила минареты и купола в нежно-розовые тона, Мулай нашел свое последнее пристанище под сенью финиковой пальмы, что быть может хоть немного напомнило его отлетевшему духу о потерянной родине… А затем друзья, вымотавшиеся как собаки, еле доползли до своего ковра и заснули как убитые…

 

*  *  *

 

Солнце стояло уже высоко – знойное, жгучее, безжалостное багдадское солнце, и оно поливало растрескавшуюся землю своими вездесущими лучами. Но в спальне Зубейды царил полумрак, надежно защищенный газовыми занавесями. Однако ее и грузного мужчину, который прибыл в дом покойного эмира на рассвете, разбудило не солнце, а мерзкое, отвратительное карканье.

 

– О, Аллах! – недовольно поморщилась прелестница, хлопая длинными завитыми ресницами. – Откуда они налетели, эти жуткие птицы? В моем саду сроду не было других созданий кроме соловьев!

– Что там, Зубейда? – отозвался хриплый, не проспавшийся голос обнаженного пожилого мужчины, дремавшего, зарывшись в подушки.

– Вороны налетели, о, мой повелитель! – ответила вдова, которая успела за одну ночь обслужить сразу двух любовников. По уважительному и даже несколько испуганному тону потаскухи было понятно, что второй не чета первому.

– Ничего, я сейчас прогоню их прочь, и ты еще поспишь, о свет очей моих! – успокоила она любовника. Виляя задом, Зубейда подбежала к окну и, раскрыв занавески, выскочила на террасу. Однако в следующий миг с истошным визгом метнулась обратно.

– О, ужас! – кричала она, обливаясь слезами. – Помогите!

– В чем дело? – прорычал грузный мужчина, вскакивая с ложа и, в чем был, то есть в костюме Адама, выскакивая на террасу.

– О, Аллах великий! – взревел он, невольно отшатываясь. За окном, на ветвях давешнего вяза, раскачивался труп злосчастного Мулая, подвешенный за шею. Вокруг с радостным граем вились вороны. На груди уже начавшего разлагаться трупа кровавым пятном выделялся вырезанный ножом знак, а в ощеренные зубы была вложена записка. Мужчина, ругаясь вполголоса и преодолевая брезгливость, разогнал ворон и, подтянув труп к себе, вырвал записку из зубов мертвеца. Прочитав ее, он взревел как бешеный слон.

– Это уже переходит все границы! Проклятый Тогрул! Ты заплатишь мне за это, как и все твои гнусные соплеменники!

Ругаясь на чем свет стоит, мужчина ворвался в спальню, где лежала на ложе, слабо постанывая, смертельно бледная Зубейда.

– Ты только посмотри, Зубейда! – заорал мужчина, потрясая посланием. – Человек, убивший твоего мужа, перешел все границы дерзости! Это уже мятеж!

И он, прерывающимся от возмущения голосом, зачитал письмо:

– Эй, халиф! Пока ты забавляешься с вдовой своего эмира, я перережу всех твоих черномазых псов!

– И ты знаешь, что вырезано на груди у моего несчастного сотника? Это канглинская тамга!

– Это Тогрул! – слабо охнула Зубейда.

– Этот негодяй выслеживал меня! – прорычал Мутассим. – Неслыханная дерзость – угрожать самому халифу! Ну, проклятые туранские псы, – держитесь! Вы заплатите за своего мятежного щенка!

И спешно натягивая халат на рыхлое тело, повелитель Востока вылетел из опочивальни близкой к обмороку Зубейды. Выскочив на крыльцо, он ругался и потрясал кулаками, пока к нему не подбежали его оруженосцы. Еще недавно ими были тюрки, но с некоторых пор их всех заменили соплеменники покойного Мулая.

– Что случилось, владыка? – испуганно спрашивали они.

– Поднимитесь на дерево и снимите с него тело своего несчастного командира! – горестно воскликнул халиф. – Подлый тюркский убийца повесил его туда, дабы поглумиться надо мной и вами!

Увидев, что глаза зинджей полыхнули пламенем мстительной злобы, он поощрил их:

– Ну, не стойте же, снимайте тело Мулая и несите его в казармы зинджей! Пусть мои воины видят, кто расправился с их командиром!

– Владыка! – негры рухнули на колени перед своим бушующим повелителем. – Дай нам волю – всего на один день! И мы отомстим!

– Не я, но сам пророк вкладывает в ваши руки меч отмщения! – торжественно воскликнул халиф. – Идите же и разгромите змеиное гнездо проклятых степняков! Гоните их прочь из Багдада!

 

*  *  *

 

– Не зря говорится – не пускай свиней в свой сад! – раздраженный мужской голос раздался над самым ухом двух беспробудно спавших друзей. Тогрул и Бальдр вскочили как ужаленные, ошалело хлопая заспанными глазами. Давешний незнакомец стоял над ними, уперев руки в бока и нервно притоптывая ногой, обутой в вышитый бисером кайфир. Его темно-зеленые глаза напоминали штормовое море.

– Такова значит ваша благодарность, грязные дикари? – рявкнул он. – Я, значит, кормлю вас, пою – а вы в ответ не находите ничего лучшего, как зарыть мертвого зинджа под моей пальмой?

– Но мы… – начали было друзья, однако Джаббар прервал их.

– Неужели мой сад похож на кладбище зинджей? – продолжал он изливать свой гнев. – Вы когда-либо видели, как выглядит кладбище зинджей?

– Нет, – пробормотали смущенные северяне.

– Тогда почему вы решили, что их надо хоронить под финиковой пальмой?

– Да кто их там разберет? – прокряхтел Бальдр. – Ведь они же ровно обезьяны в своих жарких лесах – скачут, пляшут да резвятся под пальмами, едят кокосы да бананы, вот мы и решили…

– Вы забыли, что это моя пальма! – прошипел Джаббар.

– Мы сейчас выроем! – попытался исправить ситуацию Тогрул, но Джаббар прервал его.

– Поздно! Друзья этого проклятого зинджа следили за ним в эту ночь. Они шли за вами следом, и едва вы успели спрятать плоды своего преступления, как они ворвались в мой сад и разрыли труп своего командира! Они требовали, чтобы я выдал вас им, но я был тверд как железо! Я не выдаю гостей, пусть даже и неблагодарных! Так что, вы живы только благодаря моему заступничеству! Тогда зинджи пригрозили мне, что вернутся с указом халифа и схватят вас!

– Что же нам теперь делать?

– Спасайтесь пока не поздно! Улицы Багдада кишат кипящими от ярости зинджами! Уже пронесся слух о том, что халиф отдал приказ об избиении всех тюркских гулямов!

– Мутассим? – воскликнул Тогрул. – Не может этого быть! Он сел на престол только благодаря тюркским саблям!

– Увы, юноша! – Джаббар поднял очи горе. – Власть предержащие не отличаются ни хорошей памятью, ни благодарностью! У вас, друзья мои, есть лишь один выход – спешите, пока не поздно, в казармы, к своим, и поднимайте восстание против тирана! Вы, барсы северных степей и гор, неужели вы дадите себя на заклание своре сбесившихся зинджей?

– Мы-то постоим за себя, а вот какая тебе корысть в том, что Мутассим будет свергнут? – прищурил глаза Тогрул.

– У меня с ним свои счеты! – Джаббар ощерил белые ровные зубы, и видавшим виды воякам на миг стало жутко.

– Стало быть, это и есть та работенка, о которой ты говорил? – осведомился Бальдр, заглядывая Джаббару в глаза.

– Разумеется! – гостеприимный хозяин широко улыбнулся. – А иначе стал бы я вас прятать в своем доме!

– И теперь, значит, мы должны будем таскать для тебя каштаны из огня? – глаза Бальдра полыхнули голубым огнем. – Да ты что – совсем нас за животных принимаешь? Мы тебе не цепные собаки – науськал на кого надо, – и поскакали? Шалишь, дядя! Никуда мы не пойдем! – и, скрестив на груди огромные ручищи, викинг уселся на ковер.

Однако Тогрул, похоже, колебался. Мысль о своих товарищах, преданных вероломным халифом, не давала ему покоя. И хотя он прекрасно понимал, что добрый дяденька, кормивший и поивший, подзуживает их на такую серьезную аферу, грозившую большой кровью и смутой всему халифату, преследуя исключительно свои цели, а вовсе не сожалея о судьбе тюркских гулямов, отданных на растерзание кровожадным зинджам, – тем не менее, гнев на подлого Мутассима, повернувшегося задницей к своей верной гвардии, не стихал в его душе. Заметив колебания Тогрула, Джаббар принялся уговаривать его с утроенной энергией.

– Друг мой, но ты-то понимаешь, что соотечественники твои в беде! – увещевал он тяжело дышащего и насупившегося тюрка. – Что может быть святее уз крови! Они твои единоверцы, дети степи! Они ждут твоей помощи! Плюнь на этого глупого франка и иди к своим! Подними их против халифа! Встань и иди! Иди! Иди!

Зеленые глаза Джаббара так и буравили Тогрула магнетическим взглядом, белые холеные руки летали перед его лицом, – араб оживленно жестикулировал, делая в воздухе какие-то пассы, – и неожиданно взгляд тюрка потух, лицо сделалось невыразительным. Медленно, будто во сне, Тогрул выхватил саблю из ножен и направился к выходу из дома. Лицо Джаббара озарилось торжеством.

 

– Иди же, Тогрул, иди! – прошептал он вслед удаляющемуся тюрку.

– Эй, эй, дядя! – неожиданно взревел Бальдр, вскакивая с места и бросаясь наперерез Тогрулу. Он схватил тюрка за грудки и, как следует, встряхнул его. Тогрул взглянул на него безучастным, не узнающим взглядом и, отстранив руку викинга, продолжил свой путь. Однако Бальдр не унимался. Остервенело выругавшись, он вскочил Тогрулу на плечи и повалил его наземь.

– Эй, парень, очнись! – рычал он, с силой хлопая одурманенного Тогрула по щекам.

Но Тогрул продолжал глядеть на него сонными рыбьими глазами. Тогда Бальдр взревел и повернулся к торжествующе улыбающемуся Джаббару.

– Ах ты, ублюдок! – рявкнул он, сжимая кулаки. – Это твоих рук дело, колдун проклятый! Навел порчу на парня!

– Ляг и лежи! – все так же улыбаясь, произнес Джаббар и щелкнул пальцами перед носом северянина. – Ты же так любишь спать! Спи, – и пусть тебе приснятся твои валькирии!

В следующий миг произошло удивительное – огромный могучий воин пробурчал что-то невнятное, глаза его закатились и он, как подкошенный, рухнул прямо на ковер. В следующий миг он уже храпел как барсук, зарывшийся в осеннюю листву. А Тогрул, подчиняясь мысленному приказу, исходящему из зеленых буравящих его глаз Джаббара, вскочил на ноги и продолжил свой путь.

Поглядев ему в спину холодным взглядом, чародей трижды хлопнул в ладоши. По этой команде из-за газовых занавесей, уводивших во внутренние покои тут же показался старик – тот самый невольник, которого коварная Зубейда и взаправду лишила языка. Он изогнулся в раболепном поклоне, ожидая указаний.

– Отнеси его в клетку, Зуал! – приказал ему его настоящий господин. – Перед большой охотой Тварь надо раздразнить свежей кровью!

Старик послушно закивал и, схватив обмякшего скандинава за ноги, кряхтя от натуги, поволок его в дом…

 

*  *  *

 

У белокаменных стен казармы тюркских гулямов творилось что-то невообразимое. Казалось, все джунгли и саванны далекой Ифрикии исторгли из недр чернокожих сынов и послали их ради мести степнякам, запершимся за толщей стен своей твердыни. Там, снаружи, завывали и вопили зинджи, – в полном боевом облачении, с пиками и тулварами наперевес. Зинджи закидывали стены тюркской казармы камнями, осыпали ее стрелами. Несколько раз через ограду перелетали зажженные факела, но осажденным удавалось их потушить.

Для горячих сынов Великой Степи было нестерпимой мукой отсиживаться за стенами, вместо того чтобы выйти за ворота и вступить в бой со своими извечными соперниками, но удила стальной дисциплины, которыми удерживал их старый десятитысячный-кипчак – Арслан-бек, пока что не давали разразиться кровавой свалке.

Старый ветеран – дюжий мужчина с обветренным, дубленым морщинистым лицом, изборожденным иссохшими арыками шрамов, сизо выбритый череп которого украшал длиннющий серебряный оселедец, – успел немало хлебнуть за свою долгую для бывалого воина жизнь. Судьба швыряла его во все концы света. На западных рубежах Степи, в зеленых долинах Баварии, Саксонии и Алмании, сражался он с железными полками франкских королей. Неоднократно его юрта стояла у стен Константинополя и гриву коня его украшали шелковые ленты из богатых византийских даров, которыми греки униженно откупались от грозных сынов Турана. В восточных степях еще застал он огненные годы уйгуро-кыргызской войны и попеременно сражался в туменах и того и другого кагана, а затем набивал свои турсуки золотом из разграбленных манихейских храмов павшего Каракорума… Долгие десять лет Арслан-бек провел бок о бок с халифом Мутассимом, ловил каждый его вздох, был ему и старшим братом, и другом, и советчиком, и оруженосцем, давал советы, помогал в трудные мгновения и вот теперь… Теперь человек, которого он возвел на престол Востока и хранил своей верной саблей, бросил его самого и его волков на растерзание злобным пришельцам с юга, для которых и сам халиф и слава его полков были пустым звуком. Да, видно, не в добрый час он покинул родные привольные степи Прииртышья и пустился в далекий путь к сказочным южным краям! И вот теперь здесь, в этом краю его мечты, краю томных дев и белых башен, его ждала неминуемая лютая смерть. Но хуже смерти были позор и бесчестие, которому подвергали его прославленных воинов из-за проступков легкомысленного и горячего мальчишки Тогрула!

– Ух, малай! – старый ветеран с силой дернул себя за висячий ус. – Ну, попадись ты мне только!

Однако в глубине души старый вояка не винил ни чем горячего юнца. Разве он сам, в далекие годы пылкой юности, не вступал в кровопролитные схватки из-за смазливой полонянки из Сакалибы или Ирана? Разве не лазил он в свое время, презрев все опасности, в гаремы владык Персии и Хорезма? Нет, эмир, конечно, сам виноват, – шел бы потихоньку своей дорогой и помалкивал, старый индюк! Ему ли тягаться с горячим тюркским парнем?

Нет, не поднялась бы у Арслана рука, чтобы покарать Тогрула, нет… С каждым из его воинов могло случиться то же самое и каждого бы оправдало боевое товарищество, за каждого бы встало горой. Но обидно было то, что этот мальчишка, счастливо избегнув казни, – теперь скрывается неизвестно в каких багдадских подворотнях и мстит исподтишка, обрекая своих товарищей на гибель и позор – и это вместо того, чтобы любой ценой прорваться к своим и разделить с ними их участь, – будь то верная смерть или счастливое избавление от всех напастей…

А еще старый воин в глубине своей души верил в то, что Мутассим одумается, отзовет истошно вопящих ифрикийских демонов, прислушается, как и прежде, к мудрым советам его, Арслана. И лишь поэтому он не выпускал своих парней за ворота. Однако умудренный годами и опытом полководец понимал – чтобы обрушить лавину копящегося тюркского гнева, хватит одного камешка.

И потому заслышав взволнованные крики часовых, неотрывно следивших за происходящим под стенами казармы из сторожевых башен, Арслан вскочил, судорожно сжимая рукоять тулвара.

– Это он! Это Тогрул! Он вернулся! – радостно кричали тюрки, потрясая оружием в знак приветствия вынырнувшему из подворотни одинокому всаднику (увы, под ним был не Айдынлык, а всего лишь мерин какого-то жирного купчика, безжалостно выброшенного из расшитого золотом седла стальной рукой гуляма). А Тогрул, никак не прореагировав на выражение радости своих товарищей, молча, как дух мщения, явившийся из преисподней, врезался в самую гущу опешивших от неожиданности зинджей и принялся работать тулваром как мясник. Во все стороны полетели брызги мозга, капли крови, ошметки истерзанной плоти. Вокруг беснующегося тюрка образовалось кольцо – зинджи шарахнулись в разные стороны, не в силах противостоять его неукротимой мощи, которая превосходила силу обычного человека. Странный холодок пробежал по спине бывалого вояки, взиравшего на картину побоища из бойницы сторожевой башни, – Арслан конечно же знал, что Тогрул бесстрашен и силен как богатыри седой древности, но такого ему еще не приходилось видеть: гулям шел к воротам как стальной таран и его рука косила жизни чернокожих, а их копья и сабли не наносили ему никакого вреда. В этом было что-то сверхъестественное…

Под ликующие крики своих собратьев, Тогрул подлетел к воротам, которые распахнулись перед ним, пропуская его в казарму, которую он покинул, дабы окунуться в сладкие объятия Зубейды. Однако его безучастные глаза не проявили ни радости, ни какого-либо иного чувства при виде знакомых стен. Тогрул остался равнодушен и в тот момент, когда ликующие гулямы окружили его со всех сторон, встречая словно героя. Неожиданно он вскинул вверх руку, и оживленные возгласы утихли.

 

– Я приехал, чтобы поднять вас на войну против тирана! – проговорил Тогрул тоном мясника, предлагающего кусок говядины не слишком щедрому покупателю. Его глаза были по-прежнему равнодушны, однако слова, сорвавшиеся с его уст, произвели магическое действие. Тюрки взревели, потрясая оружием, – казалось они только и ждали этого призыва.

– Вперед, за мною – на штурм дворца Мутассима! – призвал зачинщик мятежа, и за его спиной будто по мановению ока образовалось войско. Гулямы вскакивали в седла с глазами горящими решимостью. И Арслан-бек понял, что халиф обречен. Он выскочил вперед, вздымая вверх руку в кольчужной рукавице и пытаясь завладеть вниманием своих вышедших из повиновения воинов:

– Эй, ребята! Вы что не видите – Тогрула чем-то опоили! Он сам не ведает, что говорит и делает! Это колдовство, не иначе!

Тогрул повернул к нему холодное невыразительное лицо. Какой-то миг он разглядывал старого воина вялыми, не узнающими глазами, а затем показал на него гулямам, которые только и ждали указаний своего нового вождя:

– Возьмите под стражу этого старого крикуна! Он продался халифу!

Гул возмущенных голосов перекрыл его слова. Среди гвардейцев сразу же нашлись «доброхоты», которым давно не по нраву была стальная рука и непреклонная воля Арслана. В мгновение ока старый ветеран был скручен и заперт в одной из башен. Теперь выступлению не в силах был помешать никто. Через некоторое время из ворот вынеслась ревущая кавалькада тюркских наездников с тулварами наголо. Смяв слабое сопротивление обескураженных зинджей, еще недавно горевших жаждой кровопролития, тюрки понеслись к виднеющимся вдалеке ажурным башням халифова дворца…

 

*  *  *

 

В центре небольшой, напоминавшей мрачный склеп комнаты без окон, освещаемой лишь пламенем небольшого тусклого светильника, возвышалось огромное резное кресло, с подлокотниками, стилизованными под извивающихся в безмолвной схватке драконов. Джаббар сидел, откинувшись на высокую спинку, и глаза его, вспыхивавшие сумрачным светом, неотрывно следили за большим голубоватым кристаллом, искусно обработанным так, что в каждую его тончайшую грань можно было смотреться как в зеркало. Если бы посторонний наблюдатель незаметно прокрался за спину чародея, то перед ним бы предстало удивительное зрелище.

 

В недрах кристалла вспыхивали и исчезали удивительные картины, отражавшиеся как призрачные тени в магнетических глазах Джаббара. Взор мага горел торжеством, а тонкие губы нашептывали заклинания, – с помощью кристалла он наблюдал за происходящим в этот момент у дворца халифа. А там, – голубой кристалл позволял увидеть это, – творилось нечто невообразимое. Пламя факелов, возгласы тюркских воинов, закованных в червленые кольчуги, кольцом обложивших дворец владыки Востока, – и лицо их предводителя – невыразительное и равнодушное. Впрочем, это не мешало Тогрулу распоряжаться штурмом. Он отдавал команды отрывисто и бездумно, как попугай. А подлинный дирижер развертывавшихся событий управлял им словно марионеткой из своего кресла…

 

*  *  *

 

Очнувшись, Бальдр с трудом размежил глаза, ощущая тупую, саднящую боль в черепе, – ощущения были такие, будто он целую ночь не вставал из-за пиршественного стола, заставленного плохо вываренной брагой.

– Во имя сосцов Аудумлы – где это я?! – пробормотал викинг, вглядываясь в окружавший его полумрак, в котором можно было смутно различить черные полосы.

Наконец варвар полностью пришел в себя и догадался, что находится в замкнутом помещении наподобие чулана, забранном стальными решетками. В смрадном затхлом воздухе чуткое обоняние северянина различило едва уловимую вонь – так пахнут дикие звери, которых держат в неволе. Бальдр вскочил на ноги и выругался – под ступнями его захрустело что-то белое. Приглядевшись, он едва не вскрикнул от ужаса и отвращения – весь пол был усеян человеческими костями…

 

*  *  *

 

– Ну что ж, пора подводить представление к концу, – удовлетворенно прошептал Джаббар при виде маленьких фигурок тюркских воинов, мелькавших в глубине кристалла, забрасывавших белоснежные дворцовые стены камнями, факелами и осыпая их тучами стрел.

– Ну же, дикарь, а теперь тебе пора направить это быдло на решающий приступ, – обратился он к Тогрулу. Напрягшись – на высоком лбу араба выступили бисеринки пота, – он сконцентрировал всю свою волю на астральной компоненте Тогрулова сознания, которой он завладел. Там, в глубине кристалла, гулям застыл на месте, раскрыв рот. Однако слова, переданные ему мысленной командой Джаббара, так и не прозвучали.

– Прохвост, негодяй, как ты смел так поступить со мной? – звуки визгливого женского голоса, раздавшиеся за самой спиной, заставили вздрогнуть чародея, ушедшего в себя настолько, что он не заметил Зубейды, которая ворвалась в потаенную келью и теперь кричала на Джаббара как на провинившегося школяра. Маг недовольно поморщился, но было уже поздно, – контроль над сознанием Тогрула был упущен. В глубине кристалла воины, находившиеся рядом со своим околдованным предводителем, подхватили его на руки, обмякшего будто от неожиданного удара. А Джаббар, видя крах своих попыток, повернул к Зубейде побелевшее от гнева лицо. Медленно, как хищник, готовящийся к нападению, он встал с кресла.

– Как смела ты, глупая женщина, проникнуть в мое сокровенное обиталище? – прошипел он тоном, не предвещавшим ничего хорошего.

Но зарвавшаяся Зубейда, казалось, не замечала угрожающих ноток в его голосе. Она продолжала визжать и брызгать слюной как базарная торговка.

– Ты совсем сбрендил со своим ведовством, подлый кармат! Это уже слишком – я, значит, стараюсь, сплю с тремя мужиками подряд, чтобы только помочь тебе, а ты в это время подвешиваешь труп моего черного хахаля прямо под нос халифу! Ты представляешь, что было бы, если бы он догадался о моей связи с этим черномазым, будь он неладен?

– Заткнись, дура! – Джаббар с силой ударил распутницу в челюсть.

Зубейда охнула и свалилась навзничь. Скуля, как побитая собачонка, коварная вдова поползла прочь, сплевывая кровь. Но разгневанный не на шутку Джаббар не собирался отпускать ее просто так. Настигнув извивающуюся, словно гадюка, женщину, он без всякой жалости наступил острым каблуком кайфира ей прямо на руку. Невзирая на ее визг и слезы, чародей-кармат, – а стало быть, воплощение всей нечеловеческой жестокости и вероломства, которое только мог породить древний Восток, намотал на кулак роскошные, цвета воронова крыла кудри и подтянул к себе ее мокрое от слез трясущееся лицо. Заглянув в ее расширившиеся от ужаса зрачки, кармат прошептал:

– Ты больше не нужна мне, подлая сучка! А сейчас… сейчас я скормлю тебя моей Твари!

– Пощади! – взвыла вероломная баба. – Ведь ты же обещал сделать меня первой женой нового халифа! Ты обещал дать мне деньги, власть, много сильных и неутомимых в постели черных рабов!

– Наивная! – презрительно усмехнулся Джаббар. – И ты поверила обещаниям кармата? Неужели ты не слыхала о том, что для нас, карматов, Сынов Ночи, не существует никаких обязательств, никаких клятв и обещаний. Особенно если это касается подлых мусульман! И женой нового халифа тебе не быть, как и никакой другой женщине! Скоро не станет самого понятия халиф, не говоря уже о его женах! Так поспешим же, подлая тварь, – я познакомлю тебя с твоим последним любовником! Клянусь Сетом – он чернее самой ночи!

И Джаббар, обуянный приступом гнева, поволок надсадно воющую Зубейду к клетке…

 

*  *  *

 

Джаббар тащил обомлевшую женщину по темным переходам своих покоев, раздраженно призывая раба – Зуала, который куда-то запропастился.

Он не видел, что вслед ему, испуганно дрожа и прижимаясь к стене, дабы быть незамеченной, неотступно следует черноглазая девушка.

Айше приехала в дом Джаббара вместе со своей госпожой. Пока она задерживала у входа Зуала, пытавшегося преградить им путь, ее повелительница ворвалась внутрь. Едва Зубейда исчезла во внутренних покоях дома, как Айше со смехом принялась дразнить обозленного немого старика. Когда не выдержавший Зуал бросился на нее с кулаками, Айше увлекла его за собой в густой, раскидистый сад, окружавший дом Джаббара, и, заведя старика в самую гущу, бросила там, а сама пробралась в дом. Какое-то чутье подсказывало ей, что в этих таинственных роскошных покоях решается судьба ее возлюбленного. Блуждая по бесконечному лабиринту тускло освещенных коридоров, пронизывавших огромный дом, она едва не натолкнулась на огромного мужчину, который волок куда-то ее завывающую от ужаса госпожу. И хотя она не питала к своей вероломной хозяйке никаких добрых чувств, тем не менее жалость шевельнулась в ее душе, и она, повинуясь безотчетному порыву, пошла за нею вслед.

Наконец странная процессия достигла тяжелой железной двери, дойдя до которой, Джаббар раздраженно пнул в нее загнутым вверх носком кайфира и еще раз воззвал к своему нерасторопному рабу. На этот раз Зуал подковылял к нему, охая, хватаясь за бок и гремя ключами. Получив от господина увесистую затрещину, он испуганно задрожал и принялся суетливо открывать дверь. Еле дождавшись, пока дверь, скрипя несмазанными петлями, распахнется, Джаббар ворвался внутрь, таща за собой отчаянно упирающуюся жертву. При виде троицы, подошедшей к проему, забранному решетками, какая-то всклокоченная тень метнулась к ним и прильнула к прутьям, потрясая ими и обрушивая проклятья на голову Джаббара. Это был Бальдр – его голубые глаза метали яростные молнии, но Джаббар даже не обратил на него внимания. Не успел заточенный викинг ничего предпринять, как маг распахнул решетку и впихнул в клетку трясущуюся как заяц Зубейду. Варвар бросился к выходу, но было уже поздно, – дверь клетки захлопнулась.

– Пусть Тварь порезвится! – бросил Джаббар весело закивавшему рабу. С брезгливой миной на холеном лице, он отер руки и удалился прочь, приговаривая: – Мне необходимо довести до конца свое дело!…

 

*  *  *

 

– Эй ты, скотина, – выпусти нас отсюда! – взревел Бальдр, сотрясая прутья решетки своими могучими лапами. Зубейда лежала в уголке, съежившись и всхлипывая, но Бальдр не обращал на нее никакого внимания.

Однако старик мстительно улыбнулся и, указывая на Зубейду, отрицательно замотал головой, очевидно желая сказать, что освобождать женщину, искалечившую его, он не собирается.

– Ну, Хель с ней, с этой паскудной тварью, но меня-то выпусти! – прорычал викинг, однако злобный старикашка лишь расхохотался в ответ. Не обращая более никакого внимания на угрозы и увещевания Бальдра, Зуал неожиданно вытащил из-за пазухи кусок окровавленного мяса, и швырнул его прямо в клетку. Кровавый ошметок шлепнулся о серую кирпичную стену и подкатился к ногам варвара. Тот злобно оскалился:

– Ты что – сырятиной меня кормить удумал? Я хоть и обитатель Нордхейма, но сырое мясо есть не буду! Я тебе не тварь какая-нибудь…

– Глупец! – неожиданно прошипела Зубейда. – Это для другой твари, которая в отличие от тебя ест сырое мясо и весьма охотно… О, Аллах, спаси меня! – истошно закричала она, белея как смерть и указывая дрожащей рукою на стену за спиною Бальдра. Северянин мгновенно обернулся и отскочил прочь.

 

А со стеною происходили странные вещи. Кровавые потеки, оставленные шмякнувшимся об нее куском говядины, неожиданно задымились и с шипением исчезли, будто бы втянутые в саму шероховатую поверхность грубой кирпичной кладки. А затем… Затем наступило самое страшное. С шумом и грохотом стена заходила ходуном, будто вздыбленная подземным толчком. В центре стены пучилось и бугрилось нечто, стремительно приобретавшее очертания некоего живого существа. Наконец на фоне стены проступили слитые с нею, но стремительно двигающиеся контуры огромного человекообразного существа. Существо повертело в разные стороны наметившейся кирпичной головой, а затем стена треснула, выпуская наружу жуткого черного исполина, яростно вращавшего кроваво-красными фонарями глаз и лязгавшего чудовищными кабаньими клыками, щерившимися в истекающей голодной слюной обезьяньей пасти. Только теперь Бальдр осознал, что Тогрул говорил ему чистую правду – никакой зиндж, пусть даже самого исполинского роста и отталкивающей внешности, не шел ни в какое сравнение с этой жуткой тварью, породить которую могло лишь огненное чрево преисподней…

Утробно взревев, монстр набросился на викинга, который бесстрашно принял на себя первый удар нелюдя. Его огромное мускулистое тело захрустело как сухая ветка в чудовищных когтистых лапах, сомкнувшихся на его спине. Будь на месте Бальдра человек послабее, он давно бы уже обмяк в смертоносных объятиях ифрита с переломанным хребтом, однако могучий сын северных гор пока что выстоял под лютым натиском кровожадного демона. Однако ему приходилось несладко – чудовищная, нечеловеческая, и даже и не звериная сила гнула скандинава в бараний рог, да так круто, что из носа и ушей Бальдра засочилась кровь.

А за решеткой, нарисовав вокруг себя пентаграмму куском зеленого светящегося мела, торжествовал и наслаждался зрелищем боя немой Зуал. Неожиданно он умолк и открыв недоуменный безъязыкий рот, осел навзничь, выронив звякнувшую об каменный пол связку ключей. А подоспевшая Айше, огревшая старика бронзовым светильником, схватила ключи и, превозмогая ужас, швырнула их прямо в руки воспрянувшей Зубейде. Пользуясь тем, что Бальдр продолжает из последних сил сдерживать натиск нечисти, она, торжествующе улыбаясь, отворила замок на решетке и выскользнула наружу. Выйдя из клетки она неожиданно хищно оскалилась и принялась запирать дверь заново, не оставляя тем самым Бальдру никаких шансов выбраться наружу. Однако Айше вцепилась в ее руку острыми белыми зубами.

– Ах ты, дрянь! – взвизгнула Зубейда, силясь вырвать укушенную руку изо рта повисшей на ней как бульдог наперсницы. Наконец она сумела высвободиться и, злобно ощерившись напоследок, бросилась наутек. К счастью, ключи она оставила на полу. Когда демон уже был близок к победе и, лязгая клыками, стремился дотянуться до горла Бальдра, скрипнула распахивающаяся решетчатая дверь – и Айше буквально вытащила полубесчувственного обливающегося кровью Бальдра наружу. Демон, алчно щелкая зубами, высунул было свою уродливую башку вслед за ним, просачиваясь сквозь решетку как призрак, но кусок зеленого мела, которым Айше начертила вдоль клетки светящуюся линию, остановил его. Взлаяв, ифрит отшатнулся назад, – как и любого другого демона, вызванного из бездны преисподних миров, его было нетрудно заклясть, используя для этого доступные магические средства.

Стеная и охая, израненный Бальдр кое-как поднялся на ноги, поддерживаемый дрожащей от превозмогаемого страха Айше. Налитыми кровью глазами викинг уставился на начавшего приходить в себя старика, который пытался подняться на ноги. Не говоря ни слова, Бальдр сгреб его в охапку и швырнул прямо в разверстые когти демона, которые тот протягивал к ним из-за решетки. Раздался крик ужаса – ифрит притянул старика к себе и принялся рвать его в клочья.

– Собаке – собачья смерть! – буркнул Бальдр, с отвращением наблюдая за тошнотворной трапезой выходца из ада.

Неожиданно ифрит отбросил в сторону изуродованные останки Зуала и взвыл – по-шакальи, тоскливо и протяжно. Несмотря на то, что ему уже довелось слышать эти душераздирающие звуки, Бальдр невольно содрогнулся и прижал к себе насмерть перепуганную Айше. А демон вел себя все более беспокойно – он крутился на одном месте, его широкие вывернутые ноздри с шумом втягивали в себя воздух. Казалось, ифрит реагирует на чей-то неосязаемый слухом и зрением человека зов. Наконец, черный исполин встал во весь рост и завертелся волчком, – все быстрее, быстрее, пока, наконец, не оторвался от пола и черным веретеном буквально вгрызся в потолок, и растворился в нем.

– Великий Один! – прошептал Бальдр. – Похоже, этот колдун дал ему новое задание! И, кажется, я догадываюсь – какое! Пошли, девочка, нам надо спешить! Мы должны вытащить твоего парня из этого дерьма, чего бы это нам не стоило!

И Бальдр, не обращая внимания на свои раны, взял Айше за руку и пустился с нею бегом – прочь из проклятого дома.

 

*  *  *

 

Проходя мимо кельи чародея, Бальдр, улучив момент, заглянул туда, надеясь застать увлекшегося колдовством Джаббара врасплох и обрушить на него всю тяжесть своего гнева, до того как тот вновь завладеет его сознанием. Однако, проникнув туда, он неожиданно грязно выругался и отпрянул, стараясь оттеснить от двери Айше, которая взирала на него с недоумением. Но Бальдр помотал головой, и мрачно крякнув, провел ребром ладони поперек своей бычьей шеи.

– Твоя добрая госпожа опередила нас! Пойдем девочка, нам здесь больше нечего делать!

И он поволок перепуганную Айше за собой. А за дверью в луже крови, вытекавшей из проломленного черепа, лежал Джаббар и его изрезанные персты судорожно сжимали осколки голубого кристалла. И если бы викинг пригляделся повнимательнее, то заметил бы, что на одном из пальцев не хватает массивного и позеленевшего от времени медного перстня…

 

*  *  *

 

А в это время халифовой твердыне приходил конец. Разъяренные гулямы, которых неожиданное беспамятство их предводителя никоим образом не сломило, а наоборот, разозлило еще более, совместными усилиями выворотили из мостовой огромный каменный столб, и принялись крушить им ворота. Послышался треск – и бушующая толпа тюрков, смяв сопротивление зинджей-стражников, ворвалась внутрь.

– Смерть собаке халифу! – ревели гулямы. Их тулвары без всякой жалости крушили все, что попадалось под руку – черепа замешкавшихся зинджей, драгоценные фарфоровые вазы танской работы, вспарывали и превращали в лохмотья расшитые золотом шелковые и бархатные шпалеры, которыми были забраны сводчатые стены. Сказочный дворец, в котором на протяжении нескольких веков копились богатства Востока, на глазах превращался в загаженный хлев. Но взбунтовавшимся степнякам не было до этого никакого дела – золоченые покои не вызывали у них никакого душевного трепета – а лишь усиливали гнев на вероломных кичливых хозяев, который бушевал в их ожесточенных сердцах.

Несколько человек бережно внесли бесчувственного Тогрула и водрузили на пушистый белуджистанский ковер, покрывавший собой огромный покой, в котором спокойно разместилась бы целая сотня воинов вместе с лошадьми. Друзья горестно взирали на бледное лицо с закрытыми веками, под которыми легли синие тени. Они уже не сомневались в том, что некое колдовство подкосило их предводителя, и ненависть к предателю-халифу, который, судя по упорным слухам, водил дружбу с чародеями, горела в их глазах.

– Мы отомстим за тебя, друг! – восклицали тюрки, горестно сжимая кулаки.

– Не стоит беспокойства, – неожиданно проворчал Тогрул, с трудом раскрывая глаза. Он приподнялся на локтях, однако тут же снова рухнул на ковер, застонав, – его голова разламывалась по швам от мучительной тупой боли.

– Тогрул очнулся! – радостно закричали тюрки. Слух об этом пронесся по всему дворцу, охваченному хаосом разрушения, и со всех его концов послышались победоносные кличи.

– Что это было со мной? – пробормотал Тогрул, с удивлением вглядываясь в знакомые лица. – Как вы нашли меня? И зачем вы принесли меня во дворец? Мне нельзя здесь находиться – халиф издал указ о моей поимке!

Тюрки недоуменно переглянулись и расхохотались.

– Наверное, чародейство лишило тебя ума! – заметили они. – Неужели ты не понимаешь, что теперь сам можешь издать указ о поимке халифа! Это не тебе, а ему опасно здесь находиться! Но ничего – мы найдем этого смердящего пса и выпустим ему кишки!

…В это время Мутассим, трясущийся от животного ужаса, прятался совсем недалеко от них, укрывшись среди тяжелых драпировок, укрывавших стены. Еще чуть-чуть – и безжалостные клинки гулямов, крушившие все вокруг, лишили бы его последнего убежища, и тогда участь его была бы решена. Возможно впервые человек, привыкший отправлять на смерть сотни и тысячи одним щелчком пальца, единым росчерком пера, осознал, как хрупка и ненадежна его собственная жизнь. Но судьба хранила его – услышав о том, что Тогрул пришел в себя, тюрки прекратили разорение дворца, и собрались вокруг своего предводителя.

Облегченно вздохнув, недавний повелитель полусвета опустился на четвереньки и пустился наутек. Он знал, что где-то поблизости должна находиться потаенная дверь, ведущая к подземному ходу, уводившему далеко от дворца, в самые отдаленные кварталы Багдада – один из предшественников Мутассима соорудил его на случай внезапного бегства. Долгое время ход этот не был востребован, но времена, как известно, меняются… Юркнув в боковой коридор, который на счастье оказался безлюдным, халиф распластался по стене, стараясь слиться с нею, и медленно, вздрагивая при каждом взрыве хохота гулямов, доносившемся из тронного зала, продолжил свой путь к заветному месту, где, спрятанная под слоем ковров и шпалер, находилась потайная дверь.

Владыка знал дворец как свои пять пальцев, однако при виде черной неуклюжей фигуры, вынырнувшей, казалось, прямо из стены, засомневался в своей памяти – ему казалось, что до потайной двери еще долго. Ну что ж, значит, он ошибся!

– И откуда эти зинджи только прознали про потайной ход? – пробормотал он и шепнул, обращаясь к застывшей черной фигуре: – Эй, парень, проводи меня! Я – халиф! Спасешь своего повелителя – сделаю тебя начальником охраны!

Коротко рыкнув, черный громила развернулся, и халиф едва не поперхнулся от ужаса, – два жутких кроваво-красных глаза с черными вертикальными зрачками взирали на него с нечеловеческой злобой. Угрожающе зарычав, ифрит рванулся вперед, выполняя последнее, предсмертное повеление своего владыки – кармата.

– Эй, кто-нибудь, спасите… – попытался закричать Мутассим, но голоса не было… Спотыкаясь и ощущая всем телом волну нахлынувшего липкого животного ужаса, халиф помчался прочь, не думая о том, что идет прямо в лапы своих врагов. Это уже не имело значения – любой человек, пусть и неприятель, был сейчас лучше, нежели это черное исполинское чудище, несшееся за ним по коридору, лязгая клыками, обагренными человеческой кровью…

 

*  *  *

 

– Ребята! Опомнитесь! – воскликнул Тогрул, обращаясь к собравшимся вокруг него тюркам. – Прекратите свою охоту на халифа! Он не виновен в наших злоключениях! Он сам стал жертвой заговора!

– Да ты что – белены объелся? – воскликнули возмущенные гулямы. – Да ты же сам привел нас сюда, сам призвал покарать халифа!

– О, проклятый Джаббар! – в отчаянии возопил Тогрул, ударяя себя по лбу кулаком. – Он все же завладел моим разумом и заставил выполнять свою волю! Друзья, поймите – мы все в роли марионеток, а управляет нами паскудный чародей, которому нет дела ни до халифа, ни до нас, тюрков, ни до зинджей! Он всех сделал разменной монетой в своей дьявольской игре! Я почти уверен, что смерть Абдель-Назира – его рук дело!

– Да ладно тебе! – захохотали тюрки, не поверившие ни единому его слову. – Выдумывай! Сам прибил бедолагу, попавшись в объятиях его потаскушки-жены, а теперь паришь нам мозги!

– Но я… – начал было объяснять Тогрул, как в тот же момент в зал опрометью влетел халиф. Глаза Мутассима светились безумным страхом. Почти не соображая, что он делает, халиф рухнул под ноги Тогрулу и принялся горячо лобызать его сапоги:

– Спаси меня, умоляю! Заклинаю тебя именем Аллаха и всех богов, которым ты поклоняешься! Избавь меня от этого чудовища!

Тогрул, всерьез обеспокоенный состоянием рассудка недавнего надменного и властного владыки, наклонился, дабы поднять трясущегося как в лихорадке и судорожно всхлипывающего Мутассима.

– Встань, повелитель, негоже халифу валяться в ногах у своего гуляма!

Однако едва он сумел поднять халифа на ноги, как тот мертвой хваткой вцепился в его одежду, завывая:

– Он уже идет! О, ужас – вот он! – его истошным воплям вторил утробный рев черного исполина, ворвавшегося в зал. Все так и ахнули – посреди тронного зала возвышалось уродливое создание иссиня-черной масти. При свете дня все разглядели, что мускулистое корявое туловище ифрита покрывает короткая, лоснящаяся от сала шерсть. Низкий лоб демонического существа избороздили продольные морщины, остроконечные уши, плотно прижатые к толстому черепу, подрагивали, а вывороченные ноздри шумно принюхивались. Подслеповато оглядевшись, – яркий солнечный свет явно был не по душе посланцу ада, – он не обратил никакого внимания на шарахнувшихся в стороны людей. Его горящий кровожадным пламенем взор на этот раз был обращен только на Мутассима, тщетно пытавшегося спрятаться за широкой спиной Тогрула, который выхватил из ножен тулвар и приготовился к решающей схватке.

 

Удовлетворенно замычав, ифрит устремился прямиком к халифу, протягивая к нему свои когтистые лапы. Однако снова, – как и в их прошлую встречу, – на пути у него встал упрямый тюркский воин, который на этот раз твердо вознамерился не допустить тварь до ее вожделенного лакомства. Как и прежде, монстр отмахнулся от Тогрула как от надоедливой мухи, но острие тулвара успело вонзиться в его мохнатую лапу, прежде чем юноша отлетел в сторону. Взревев от боли, ифрит, наконец, повернулся к парню. В кровавых зенках Тогрул прочитал твердое желание покончить с ним…

Тяжело дыша и обливаясь кровью, Тогрул еле сдерживал натиск демонической твари, которая полосовала его спину длинными когтями. Тулвар гуляма без устали падал на горбатую холку и могучую шею демона, нанося ему страшные удары, от которых окочурился бы любой смертный, но исчадие ада, казалось, не обращало внимание на это, так же как и на то, что из многочисленных порезов на его черной шкуре струится бледно-зеленая жидкость, ничем не напоминавшая кровь живых существ. Товарищи Тогрула тщетно пытались отвлечь внимание демона на себя – тот, казалось полностью забыл о существовании других живых существ, забыл и о своей первоначальной цели – всем его дьявольским существом завладела цель покончить с упрямым юношей. И вот, наконец, настал тот ужасный миг, когда клыки монстра сомкнулись на руке Тогрула. Тот вскрикнул от боли и выронил свое единственное оружие, которое хоть как-то позволяло ему сдерживать натиск чудища. Тюрки зажмурили глаза, не в силах видеть расправу с их товарищем. И в этот миг в воздухе промелькнул какой-то светящийся зеленым светом предмет.

– Тогрул, держи! – звонкий девичий голосок, раздавшийся от порога, казалось, вдохнул в гуляма новые силы. Стиснув зубы, он вырвал окровавленное предплечье из зловонной пасти и, подобрав кусок зеленого мела, брошенный ему подоспевшей Айше, действуя скорее по наитию, нежели соображая, что он делает, ткнул им прямо в горящий ненавистью глаз монстра. Раздалось характерное шипение – подобное тому, когда яйцо вытекает на раскаленную сковороду. Ифрит взвыл и, выпустив из лап израненного юношу, забился в страшных конвульсиях. На месте его правого глаза зияла, будто выжженная некой кислотой, кровавая язва. А Тогрул, воодушевленный своим успехом, принялся вонзать заостренный обломок зачарованного мела в дергающуюся от боли тушу, и там, куда попадало светящееся вещество, в мгновение ока образовывались огромные зияющие ожоги. Казалось, сама плоть демона таяла и исчезала под воздействием магической силы. Ифрит издыхал, это было очевидно – и тут целый град стрел, выпущенный из тюркских луков, довершил его агонию. Дико взвыв, демон слепо пополз куда-то в сторону, очевидно стараясь скрыться. Наконец он рухнул на ковер, пачкая его истекающими пятнами зеленой слизи, и, дернувшись в последний раз, затих. Люди отвели глаза, не в силах вынести отвратительные подробности тех неподвластных разуму космических изменений, которые происходили с не принадлежавшей нашему миру субстанцией, что составляла плоть выходца из ада…

Айше и Бальдр бросились в объятия истекающего кровью, но победно улыбающегося Тогрула.

– Ты все же была права, девочка, когда предупреждала меня! – воскликнул Тогрул, прижимая к груди сияющую от счастья девушку. – Какой я был глупец!

– Конечно, дурень! – взревел северянин, со свойственным ему грубым дружелюбием, хлопая его по плечу, совершенно не обращая внимания на то, что тюрк закусил губу от боли. – Гонялся за той паскудной шлюхой, когда тебя ждала такая девица! Настоящая валькирия, эта твоя Айше! Если бы не ты, я бы – эх! – и он озорно подмигнул черноглазке, которая в ответ показала ему язык и крепче прижалась к своему возлюбленному.

– Красавица, ты спасла меня! – горячо прошептал Тогрул и впился губами в ее свежие затрепетавшие уста…

– Но кто же, кто послал это чудище? – бормотал халиф, недоуменно оглядывая лужу зеленой слизи, растекшуюся по ковру на месте гибели ифрита. – Кто желал моей смерти? Кто убил преданного мне Абдель-Назира?

– Его зовут Джаббар и он отправился в ад, который его породил! – отвечал ему Бальдр. – Этот выродок называл себя карматом!

– Что? – свинцовая бледность растеклась по и без того белому от пережитых потрясений лицу Мутассима. До него только сейчас дошло, какой ужасной опасности он подвергался все последние дни.

– Кармат! – эхом пронеслось по залу. Люди невольно вздрогнули.

Имя карматов вселяло ужас в сердца всего Востока – от Испании и до Хорезма. Страшная секта, называвшая себя Сынами Ночи, действовала с коварством как кобры, выползающей под покровом темноты и жалящей без промаха. Отрицавшие все религии тогдашнего мира, карматы легко втирались в доверие людям, напуская на себя личины правоверных мусульман, или христиан, или иудеев, или зиндиков – манихеев, в зависимости от того, в чью общину они проникали. Обман и предательство не считались для них грехом – наоборот поощрялись негласными владыками тайного ордена, резиденция которого находилась в далеком Бахрейне, в городе Лахсе, откуда карматские пауки протягивали нити своей паутины по всему халифату. Их целью было господство над миром, их оружием был змеиный яд, подкуп, кинжал в руке еще недавно любимой наложницы, острые клыки демонов, вызываемых из преисподней. Древняя, невероятно древняя магия была подвластна этой секте убийц и шпионов, и она придавала их имени еще более грозную и зловещую ауру…

– Я ходил по острию кинжала и не знал об этом! – прошептал потрясенный халиф. – Будь проклят тот день и час, когда я принял при дворе этого астролога и провидца из Бахрейна! И это он научил меня доверять не тюркской сабле, которая возвела меня на престол, а гороскопам и магии! О, горе мне, легковерному!

 

*  *  *

 

И опять наступила ночь в угомонившемся Багдаде. Тюрки и зинджи вернулись в свои казармы, позабыв старые обиды, халиф, чудом вырвавшийся из лап смерти, амнистировал всех и в знак своей милости велел выдать каждому из гулямов по двадцать дирхемов. А на следующее утро, как поговаривали придворные, была назначена церемония награждения всех, отличившихся в событиях этого удивительного дня.

Но Тогрулу не было никакого дела ни до минувшего дня, ни до будущего. Он возлежал на шелковых простынях, и на его покрытой едва зажившими ранами груди покоилась голова Айше. Карие глаза глядели на отважного гуляма с восторгом и обожанием, а также с некоторой опаской. Девушке все время чудилось, что через какой-то миг Тогрул исчезнет, и она вновь останется одна. Тогрул уловил вздорные страхи своей любовницы и, рассмеявшись, взъерошил ее густую кудрявую челку.

– Не бойся, красавица, теперь я твой пленник! Тогрул никуда не денется!

– Я буду молить Аллаха, чтобы этого не случилось, – прошептала Айше, замирая от счастья…

 

*  *  *

 

Она очнулась посреди ночи от обволокшего ее сонное сознание липкого кошмара. Вскрикнув, она вскочила в постели, с трудом осознавая, что это уже не сон, а явь. Вокруг все было тихо – лишь намаявшийся Тогрул еле слышно похрапывал рядом с нею. Еле успокоившись, Айше перевела дух. Ее мучила жажда. Тихонько, чтобы не разбудить возлюбленного, она соскользнула с ложа и направилась к столу, на котором поблескивал тонкий стеклянный графин византийской работы. Но не успела она протянуть руку, как чье-то холодное прикосновение заставило ее замереть от ужаса. Она хотела вскрикнуть – но безжалостная ладонь стиснула ей рот. Гневные глаза Зубейды, казалось, готовы были прожечь в ней дыру.

– Ах ты, потаскушка туркменская! – прошипела она как рассвирепевшая гюрза и наотмашь ударила девушку по щеке. – Я знаю, это ты, тварь паскудная, помогла вырваться на свободу подлому степному псу! И теперь ты осмеливаешься делить с ним ложе? Это тебе так не пройдет! Я – его госпожа, и последней женщиной, которая разделит с ним ложе, будет только смерть!

И с недюжинной для своего хрупкого тела силой, арабка потащила испуганную Айше к ложу, на котором продолжал спать Тогрул. Лунный свет, падавший в сводчатое окно, озарил перекошенное гримасой ненависти белое как у мертвеца лицо Зубейды и кинул яркий блик на тяжелое медное кольцо, украшавшее ее безымянный палец. Арабка, сдавленно смеясь, поднесла палец с перстнем прямо под нос девушке.

– Знаешь ли ты, подлая девка, что сие за перстень? Это – змеиное кольцо покойного Джаббара. С помощью этого кольца он вызвал в наш мир черного ифрита, с помощью него и я смогу призвать по своей прихоти любую нечисть, дабы покарать своих врагов! И первой жертвой будет твой хахаль! А ты, рабыня, будешь взирать на его смерть!

С потрясающей сноровкой она прикрутила всхлипывающую девушку к ножке стула шелковой лентой, предварительно сунув ей в рот скомканную простыню. Злорадно тихо посмеиваясь, она шевелила пальцами перед носом бедной девушки, будто поддразнивая ее. А затем она принялась медленно потирать кольцо, которое – или это только показалось объятой ужасом Айше, – засияло ярче в призрачном лунном свете…

– Раб Кольца, кем бы ты ни был, заклинаю тебя своей властью – явись на мой зов и покарай неверного! – замогильным голосом произнесла Зубейда. Она терла и терла кольцо, судорожно смеясь и вглядываясь перед собой, – не мелькнет ли во тьме уродливый силуэт очередного демона, явившегося на ее зов. Айше замерла на месте от ужаса. Зубейда уловила страх в ее широко раскрытых глазах, и торжествующе усмехнулась:

– Чего же ты, сучка, – уже боишься, хотя никто еще не пришел?

Но она горько ошибалась – взгляд Айше был устремлен на большое зеркало, висевшее на стене, за спиною Зубейды. А в глубине его, освещаемом лунными бликами, начали проступать дымящиеся контуры какого-то существа. И лишь теперь Зубейда заподозрила неладное. Заметив, куда был устремлен взгляд расширившихся от ужаса глаз Айше, она повернулась к зеркалу и… не смогла сдержать истошный вопль.

Из глубины зеркала на нее взирали знакомые глаза – горящие запредельной нечеловеческой ненавистью темно-зеленые глаза Джаббара! Он раскачивал своей мутной, изуродованной тяжелым ударом головой и, не отрываясь, смотрел на ту, что явилась причиной его смерти.

– Ты звала меня? Я пришел… пришел… – произнес призрак, и в следующий миг его дымчатые очертания начали приобретать более определенную форму. Зеркало вздулось, выпуская на свободу материализующийся дух страшного чародея. А Зубейда стояла, как вкопанная, и, не в силах сдвинуться с места, выла в голос.

Проснувшийся от ее воплей Тогрул вскочил на постели – жуткая картина предстала его глазам. Он среагировал мгновенно – рысью метнувшись к связанной Айше, освободил ее от пут.

– Беги! – крикнул он насмерть перепуганной девушке, выхватывая из перевязи висевшей на стуле свой иззубренный тулвар.

– Я уже прикончил слугу, так разберусь и с господином! – прошептал он, поворачиваясь к призраку, который уже почти полностью высвободился из магического зеркального плена и теперь раскачивал проломленной головой над самой Зубейдой, воющей надрывно и беспрестанно.

– Нет, любимый! – Айше повисла у него на шее. – Тулвар не поможет тебе! Лучше сними с руки этой ведьмы медное кольцо! Прошу тебя!

Тогрул пожал плечами, но все-таки решил сделать, как подсказывала девушка. Подкравшись к Зубейде, зачарованно глядящей на раскачивающегося как кобра Джаббара, он резко сдернул перстень с ее безвольно повисшей руки. Та даже не обернулась.

 

– Спаси-и-ибо! – прошелестел дух Джаббара и в его голосе, в котором не было ничего человеческого, промелькнула радость. – Теперь ты – мой господин, и я прошу тебя – прикажи мне убить эту ведьму!

– Постой! – перебил его Тогрул. – Раз уж я твой господин – то будь добр, – подчинись моей первой и последней команде – убирайся туда, откуда явился и никогда более не возвращайся!

– Слушаю и повинуюсь, господин! – прошипел Джаббар. – Но я не могу понять – зачем ты по доброй воле лишаешь себя власти над моим духом? Мне доступны все самые темные глубины ада, Змей Вечной Ночи, что незримым облаком витает над этой жалкой планеткой, покровительствует мне. Ведь я и при жизни не был простым смертным! Отцом моим был огненный демон Ангра-Манью, а матерью – земная женщина, ведьма. Ее потом сожгли на костре за колдовство! Ха! Глупцы! Они не ведали, что отдали эту адскую шлюху прямо в объятия ее возлюбленного! Так что и во мне течет толика демонической крови – та же, что и в моем сводном братце, ифрите, рожденном в отличие от меня, выродка земной женщины, прямо в огненном чреве преисподней. Я заклял его, пользуясь нашим родством, я был глух к страданиям моего демонического сородича, который тщетно просил меня выпустить его из плена кирпичной стены, в которую я его заключил с помощью этого кольца, перешедшего мне по наследству от матери. Но, увы, – я сам стал заложником этого кольца, моя демоническая кровь сыграла со мной дурную шутку! И хотя ты и был моим врагом, Тогрул, но я благодарен тебе – спасибо! – и, рассмеявшись замогильным выворачивающим душу наизнанку смехом, призрак Джаббара принялся со свистом исчезать в зеркале.

– А чтобы быть уверенным, что я никогда больше не позову тебя, хотя бы даже и по ошибке, – то вот, смотри, что я сделаю с этим поганым кольцом! – воскликнул Тогрул и, выхватив тулвар, со свистом рассек кольцо, подкинув его в воздухе. Старая зеленая медь с легкостью распалась на две половинки – Змеиное кольцо перестало существовать…

– Стало быть, я свободен от всех обязательств! – торжествующе прошипел из зеркала Джаббар и – Тогрул глазом моргнуть не успел, как корявые руки бывшего чародея вырвались наружу из стеклянного плена и впились в полубесчувственную Зубейду мертвой хваткой.

– Отмщение, потаскуха, отмщение! – приговаривал демон, увлекая арабку за собою в запредельные бездны. – И да поможет мне Сет…

Тогрул и прильнувшая к нему Айше еле перевели дух – ни Джаббара, ни Зубейды в комнате уже не было. В поблескивающем зеркале они увидели лишь свои лица.

– Вот теперь – действительно все! – с облегчением вздохнул тюрк. У его ног что-то блеснуло. Он пригляделся – на полу лежало единственное, что осталось в этом мире от женщины по имени Зубейда – подаренное им когда-то жемчужное ожерелье. Усмехнувшись, Тогрул поднял его и молча одел на лебединую шею зардевшейся Айше.

– Помнишь – ты говорила мне, что отдашь душу тому, кто подарит тебе такое чудо? – спросил он у нее, хитро улыбаясь.

– Что ж – за слова надо отвечать! – звонко рассмеялась Айше. – Но моя душа уже давно принадлежит только тебе – и никакие ожерелья или магические кольца не смогли бы приковать меня к тебе сильнее, чем моя любовь!

 

 

*  *  *

 

По дороге, уводящей из Багдада в сторону Кавказских гор, ехали трое. Айдынлык неутомимо вез на своей выносливой спине Тогрула, закованного в серебристые латы, его гордую голову венчал стальной остроконечный шлем с развевающимся пышным султаном. Прижимаясь к его кольчужной груди, на луке его седла сидела Айше и ветер трепал ее черные локоны. Немного отстав от них, постоянно чертыхаясь и поминая всех демонов Нордхейма, на упрямом и норовистом иранском жеребце ехал Бальдр. Тогрул и Айше не могли удержаться от смеха, поглядывая на него. Действительно, викинг, чьей стихией было море и палуба драккара, верхом на коне выглядел более чем жалко. Его долговязые ноги едва не скребли по земле, а в седле он держался не лучше мешка с мукой.

– Ну, вы, чего скалитесь! – беззлобно огрызнулся северянин, прекрасно понимая свою комичность. – Погоди, степняк – я еще выучусь скакать почище тебя! Был бы только конь поздоровее! – прибавил он недовольно, придирчиво оглядывая жеребца, который еле тащил на себе его многопудовую тяжесть.

– Вот на ближайшей байге и поглядим! – отвечал ему Тогрул.

– Мы возвращаемся в Степь, любимый? – спросила у него Айше, доверчиво глядя ему прямо в глаза.

– Да! – воскликнул Тогрул, и глаза его вспыхнули радостью. – Мне опостылели эти пустыни и города, где полно интриг, вероломства и магии! У нас, в Степи, конечно тоже ведунов хоть отбавляй, но они хотя бы свои!

– А может быть, ты зря отказался от поста командира всех гулямов, который предложил тебе Мутассим? – высказал сомнение Бальдр. – Глядишь, со временем стал бы халифу правой рукой!

– Хватит с меня! – отрицательно покачал головой Тогрул. – Да к тому же халиф – человек гордый и честолюбивый, как и все арабы! Он никогда не забудет того, как валялся у меня в ногах! Да я и сам не люблю преклонять колена перед кем бы то ни было! Пусть правой рукой у него будет, как и раньше, Арслан-бек. А я, пожалуй, подамся к своим дальним родичам – башнякам, которые кочуют у великой реки Идель. Только там настоящее приволье! А ты, Бальдр – поедешь с нами?

– Посмотрим! – отвечал после некоторого раздумья викинг. – Я вот думаю – а не податься ли мне в Куябу? Там, сказывают в Нордхейме, власть захватили двое веселых парней из Бирки – конунги Аскольд и Дир. А я в свое время грабил с ними финнов. Уж они-то всяко приютят в своей дружине такого старого бродягу, как я!

– Ну, тогда смотри, – не попадайся мне под горячую руку, когда приду грабить вашу Куябу! – шутливо пригрозил ему Тогрул и троица весело рассмеялась.

Дав шпоры коням, они ускорили свой путь, – а он лежал далеко – через великое озеро Ван, через синеющий на горизонте Арарат, через перевалы Эльбруса и Бештау, к полынному приволью Великой Степи – единственному месту в мире, где легко дышится бесстрашному тюркскому сердцу…

 

© Ренарт Шарипов, текст, 1999

© Книжный ларёк, публикация, 2017