Всеволод Глуховцев. В августе 78-го

В АВГУСТЕ 78-го…

 

Шум ночного леса до странности похож на шум моря.

Все подняли головы, вслушались. Потрескивали сучья в костре.

– Да ничего странного, – Кирилл пожал плечами. – Кроны деревьев, они те же волны… Чистая физика, никакой лирики.

Оксана негромко засмеялась.

– Кстати, о лирике, – оживился Леонид, тот самый, что сравнил шум леса с шумом моря. – А ведь давненько не касались мы изгибов наших гитар… желтых, а, коллеги?

Что верно, то верно. За весь день никто и не вспомнил свою бардовскую блажь. Да и то сказать – лес тема серьезная, а туристы они аховые, хоть и хорохорятся.

– Дело поправимое, – Ростик обернулся, взял гитару. Леонид взял свою, переглянулись.

– Высоцкого?.. – спросил Ростик, партнер кивнул, оба ударили по струнам и фальшиво заголосили «Она была в Париже». Оксана подтянула несильным, но приятным голоском, чисто выводя мелодию, но эти двое…

И ведь все у них так. Взрослый дядя, коему давно пора быть Ростиславом Сергеевичем – у них Ростик; дрянное дерганье струн и безголосое завывание – творчество; десяток цитат из Ильфа и Петрова – образованность и остроумие… О том же, чего ради они здесь оказались, я вовсе не говорю. Неизлечимый инфантилизм! – и уж, конечно, я им не лекарь.

Костер в украинской ночи на исходе лета – вещь более эстетическая, чем практическая, но Оксана настояла на «живом огне»… и вот он пляшет на кучке валежника, бросая неровные отсветы на лица, делая их причудливо-зловещими. Кирилл, правда, полулежал подальше, во тьме, но и так ясно, что на его лице блуждает ироническая усмешка, без которой этот молодой человек, видимо, уже и обойтись не мог.

 

Надменно сложенные губы и ненужный прищур – это и было первое, что бросилось в глаза, когда четверо с рюкзаками и двумя гитарами возникли на кордоне. Кирилл явно был лидером этой компании, он и шагал первым, он же, понятно, и заговорил:

– Добрый день!.. – и изложил суть.

Группа туристов-любителей, они же члены Киевского клуба самодеятельной песни, решили пройти по сложному лесному маршруту, в обход только что построенной атомной электростанции. В этом, заметил Кирилл, и заключался особый шик: незамеченными проскользнуть чуть ли не по самому периметру строжайше охраняемого объекта.

– Вас нам рекомендовали как непревзойденного знатока здешних мест… – он сделал многозначительную паузу и добавил: – Ну, а кроме того, выяснилось, что вы лицо особенное…

Ирония в лице и голосе стала тончайшей, как аккуратно запечатанная бритва, но я-то легко увидел, где здесь обнаженное лезвие.

После чешских событий 68 года в среде вольнодумной интеллигенции развилась мода на показной эскапизм: инженеры, врачи, кандидаты наук уходили в дворники, сторожа, кочегары… такой молчаливый протест, забастовка по-советски. Эти четверо из разговоров с местными, конечно, узнали о странном леснике, то есть обо мне: появился тут лет десять назад невесть откуда, на простого работягу не похож, и живет бирюк бирюком, за десять лет трех слов не проронил.

Здесь они наверняка переглянулись со значением: ага! Свой брат, скрытый диссидент, и не откажется вместе с нами показать кукиш старой дуре Софье Власьевне, советской власти, то бишь – на, мол, выкуси…

К этому моменту я разглядел прочих. Невзрачный очкарик с беспокойным взглядом, симпатичный блондин и миловидная девушка мечтательного облика…

– Лес чужих не любит, – сказал я.

– Мы не чужие, – веско выговорил Кирилл.

 

И вот – ночь, костер, запахи дыма и недальней болотной гнильцы.

Смолк последний аккорд, скверно исполненный очкариком Леонидом… и я поймал на себе взгляд Оксаны.

– Скажите… – врастяжку произнесла она, – вот вы столько лет тут… это же странное место, лес! Я чувствую, он полон каких-то невидимых сил. А вы об этом точно должны знать!

– Логично, – усмехнулся я краем губ, точно заразился от Кирилла вздорным снобизмом.

– Ну, так расскажите!

– Рассказчик из меня плохой, – я поднялся, взял ружье. – Готовьтесь к отбою. Я окрестности обойду.

– А что, – вскинулся Ростик, – есть необходимость?

– Ложитесь, – повторил я, не ответив на пустой вопрос.

Лес – мой дом родной, я здесь как воздух, как дыхание ночных ветров… С высоты мне видны были бескрайние просторы, настоящий широколиственно-сосновый океан. Справа ярко сиял электрический остров: территория АЭС и охраняемой зоны. Завтра группа должна была совершить марш-бросок туда.

Когда я вернулся, трое спали, а Леонид сонно клевал носом над рдеющими под серым пепельным налетом углями. Услышав мои шаги, он вскинул голову, сонно щурясь под очками:

– Ну, наконец-то! А я тут из последних сил…

– Последние завтра будут, – произнес я, но он меня не слышал, завалился и сразу захрапел.

Я прилег в стороне, закинув руки за голову и глядя в звездное небо…

 

* * *

 

– Где она? Где, я тебя спрашиваю?! Где она может быть?!

– Да ты что, Кир! С ума спятил?!

Я приподнялся и увидел, что разъяренный Кирилл навис над сидящим, беспомощно хлопавшим глазами Ростиком.

– В чем дело?

Растерянный Леонид подскочил ко мне:

– Оксана пропала!

Те двое перестали лаяться и тоже уставились на меня.

Я потребовал подробностей.

Выяснилось, что Ростик, в предрассветной полутьме разбуженный позывом естества, отбежал в заросли, сделал дело, а вернувшись, обнаружил, что спальник Оксаны пуст. Сперва подумал, что и она отлучилась примерно за тем же, что и он, стал укладываться… но девушке давно уже пора было вернуться, а ее все не было и не было. Ростислав встревожился, разбудил приятелей – и вот нарвался на истерику Кирилла.

– Спокойнее, – твердо сказал я, видя, что лидер выбит из колеи, от его светской вальяжности не осталось и следа. – Давайте думать. Что она говорила вчера? Не могла ей взбрести в голову какая-нибудь прихоть? Пойти полюбоваться на лесной рассвет… что-то в этом роде?

– Стойте! – воскликнул Ростик. – А вчера-то, перед сном, а? Про невидимые силы!

Я вспомнил: точно, было! А Ростик, торопясь, взахлеб рассказал, что когда я отправился в обход, Оксана еще поддразнила мужчин, заговорив о том, что она вроде бы ощущает лес как живое существо, чуть ли не общается с ним…

Видно, я изменился в лице, ибо все трое так и вцепились в меня: что такое? Ты что-то знаешь?! Ну, говори же!..

– Я, по правде, в это не верил, – нехотя проговорил я. – Говорят, есть такое явление… голос леса называется…

Этому феномену подвержены особо чуткие, нервные, с обостренной интуицией люди. Оказавшись в глухом лесу, оторвавшись от того городского, что забивает их чакры, они начинают чувствовать, как этот новый для них мир наполняется множеством невидимых, но несомненно живых сущностей, и вроде бы вот-вот, один только шаг, вот забежать за дерево, за этот вот кустарник… еще пять, семь, восемь шагов! – и сказка станет явью.

Кирилл злобно сплюнул:

– Шиза, короче. Вот дьявол… А я ведь замечал за ней, только не говорил! Думал, чепуха, кто из нас не без странностей…

Я заметил, как забегали за очками глаза Леонида, но сказал совсем не об этом:

– Ладно, теории потом. Сейчас давайте так: один остается здесь, трое на поиски. Голоса голосами, но вряд ли она далеко могла уйти. Кто останется? Леонид?..

– Да-да, – слишком поспешно согласился он. – Я тут побуду, вещи постерегу…

– Пошли, – я подхватил ружье.

 

* * *

 

…через полтора часа изматывающих розысков мы наткнулись на заросшую камышами топь – память об усопшем лесном озере. Часть камышей была поломана: сквозь заросли явно проломилось достаточно крупное тело… чтобы навсегда остаться в трясине.

 

– М-да, – вымолвил я. – Похоже, нашли.

Кирилл и Ростик стояли молча, и лица их были как остановленные часы.

– Гос-споди… – наконец, произнес Ростик. – Это как же… Что мы теперь скажем?..

– Идем, – оборвал его Кирилл, обернулся, осмотрелся: – Ч-чёрт…

– Налево, – сухо указал я. – За мной.

Я пошел, видя перед собой те тропы, какие надо. Двое, тяжело дыша, поспевали следом. Невидимое солнце постепенно поднималось, приближаясь к зениту.

Мы шли и шли, путь не кончался, лес становился все гуще и гуще… и вот уже совершенно дикая чащоба, не ведавшая человеческого дыхания, полумрак – свет казался дымкой в богатом лиственно-хвойном пологе. Душно царил медвяный запах поздних цветов и перезрелых трав, с чуть уловимым, но острым привкусом сосновой смолы, особым благородством дополняющим царственный букет августа…

– Стойте! – раздался дрожащий голос сзади, – стойте!..

Я обернулся. Кирилл был мрачнее грозы, Ростик, выбившийся из сил, едва не на карачках догонял нас.

– Стойте, – задыхаясь, повторил он. – Вы… б-блин… вы что, не видите? Мы идем третий час! Какого чёрта… Нет, вы что, не видите, что ли?!

– Вижу, – глухо сказал я.

– Видишь! Видишь и молчишь? А?..

Я взглянул в его красное, взмокшее, полубезумное лицо…

– Ну вот, можно и поговорить.

Кирилл ощерился:

– То голос леса был, а теперь, видно, леший водит?

Я с трудом удержался от ухмылки.

– Если и водит, то по заслугам.

– Что?..

– Что слышали. Поговорить? Давайте. Маски прочь!

Они застыли. Я сделал паузу. Продолжил:

– Зачем вы пришли сюда? С какими целями? Вы понадеялись, что лес беззащитен перед вами?..

У них отвисли челюсти.

– Кир, – пробормотал Ростик, – Кир, что он несет?..

– Знаю, что несу, – прервал я. – А вы о чем думали, когда ввязывались в грязное дело? Что это остро и увлекательно? Шпионской романтики захотелось?.. Взрослые дети! Выросли, да ума не вынесли. Ну, так теперь обижайтесь на себя, менестрели!

Я говорил это и чувствовал, что меняюсь помимо воли… то есть нет, тут не воля-неволя, нет – это все само собой, согласно штатным расписаниям, как скажут военные. Я говорил – менялись лицо, голос, взгляд, я ощущал, как послушно разворачиваются, подстраиваясь под меня, приливая ко мне, обтекая меня и гравитационное, и электромагнитное, и прочие, неизвестные вашей физике поля моей планеты…

 

Но и Кириллово лицо по ходу этой речи менялось. Оторопь с трудом обратилась в мучительное осознание истины, затем в утонченно-зловещий сарказм… ну, а потом просто в тяжелую, дурную злобу без всяких тонкостей.

– Ах, вот оно как… – протянул он, – вот, значит, какой ты лесник, падаль гэбэшная… А я-то, дур-рак…

– Дурак, – подтвердил я.

И тут вся злость вырвалась из него.

– Гад! – рявкнул он и сделал резкое, как молния, движение. В руке блеснул нож.

Но я был быстрее.

Выстрел!

Тело навзничь рухнуло в траву.

Ростик в ужасе бросился прочь, круша заросли, падая, спотыкаясь, вскакивая… так и исчез в чаще.

Я не стал преследовать, даже вслед не посмотрел. Зачем?.. Никого из них уже никому и никогда не найти.

Но и мне пути назад нет.

Я бросил ружье рядом с мертвецом, подошел к огромному дубу, прижал ладони к теплой шершавой коре – человеческое ощущение, забавно… Оно держалось секунды две, а затем руки стали мягко погружаться в толщу древесины, тонуть, растворяться в ней, как тому и следует быть…

 

* * *

 

Ну, вот пора и открыться. Конечно, никакой я не секретный сотрудник КГБ, как вообразил сдуру этот горе-бард. Будь я таким, да я бы в лепешку расшибся, но доказал начальству, что надо взяться за эти КСП, только не тупо, по-медвежьи, а умело, с подходом. Возникнув когда-то как безобидные кружки по интересам, они со временем стали рассадником трехкопеечной фронды… да шут бы и с этим! – ведь такие отдушины людям тоже нужны. Хуже, что туда косяками потянулись типы из породы не нашедших себя в жизни вечных дилетантов, а уж этакая рассада не могла не стать настоящей находкой для умной агентуры. Поймать полуобразованную бездарь на чем-то таинственно-подпольном – лучшего крючка не надо! Скудная жизнь бездари сразу наполняется смыслом, значимостью, превосходством над другими…

Впрочем, я отвлекся. Кто я?

Я – эко-субстанция биогеоценоза Восточное Полесье.

Проще говоря, дух этого места.

Еще проще – леший.

Правда, последнее имя в массовом сознании связано с какой-то безобразной полузвериной нечистью, что просто глупая фантазия. Чушь! У нас совершенно иной пространственно-временной статус. Мы… ну, можно сказать, что мы – ветер, шум листвы, игра теней и света; мы – нечто за спиной одинокого путника, что заставляет его оглянуться… да, чуткие натуры могут слышать нас, «голос леса» вовсе не выдумка, но так и есть. Да, можем мы и воплощаться в видимые существа, что, признаться, не так-то и легко. Ну, примерно так же, как для вас напялить рыцарские доспехи и ходить в них… Что заставило меня принять образ лесника? Да строительство этой АЭС, чтоб ей пусто было! Началось оно, и я сразу понял: кончилось мое безмятежное житье, пойдут хлопоты. И они пошли.

 

Человек, живущий обыденной, день за днем, от аванса до расчета жизнью, даже не подозревает, какие силы бродят рядом с ним. Думаете, разведслужбы, агентурная сеть – это что-то из книжек про Штирлица?.. Как бы ни так! Станция еще строилась, а я, лесник, уже успел за это время угадать двух тихоньких таких, неприметных человечков, взять под наблюдение… и когда один, а спустя пару лет и другой незаметно проникли в лес, я уже сработал с ними как леший.

И – ни слуху, ни духу.

После второго незваного гостя лет пять длилось затишье, был сдан в эксплуатацию первый энергоблок… и вот они, тут как тут: четверо жертв великовозрастного ребячества, вздумавших поиграть в Большие Игры. Кто и как развел их на задание тайно обойти периметр, выведать уязвимые места в системе охраны? – не знаю, да и знать мне это незачем. Я с первого же взора понял, что Оксана и Леонид клюнут на «голос леса»… ну, а с двумя другими как случилось, так случилось.

Жалко мне их? Да. Но на войне, как на войне.

Кстати, КГБ вскоре спохватилось, взялось за песенную самодеятельность, однако, проблемы были уже не в КСП, поздно стало пить боржоми.

Разумеется, исчезновение четырех туристов и лесника – штука такая, что втихую не обойдется. Дело засекретили, но слухи поползли, смутные, искаженные… ну а я вынужден был принять облик рядового работника станции. Трудился, взысканий не имел, мелкие поощрения были. Жил в Припяти.

От врагов-то я свой дом родной сберег, а вот от дружественного разгильдяйства… Но не стану повторять сто раз сказанное! Скажу лишь, что тот сотрудник ЧАЭС по сей день числится пропавшим без вести во время ликвидации аварии.

Что после?.. Да все то же: годы, годы и годы. Мир забывает почти обо всем, вот и история с пропавшими туристами давно забыта. Их неприкаянные души… нет, не буду об этом. Мне стоило неописуемого труда отстоять после взрыва свой лес. Отстоял, хотя он и сегодня не совсем здоров. И я тоже.

 

Но я жив! Я по-прежнему – ветер, шум листьев, ливни, грозы, солнечный и лунный свет в кронах. Я смотрю в небо. Идут облака. Все хорошо… Ладно, не буду врать, не все хорошо. Но все впереди.

 

© Всеволод Глуховцев, текст, 2015

© Книжный ларёк, публикация, 2015