Александр Леонидов. О Мезенцеве

Из цикла «Мезениада»

О МЕЗЕНЦЕВЕ

Из воспоминаний Афиногента Торчкова

Первый раз встретиться с Виталием Николаевичем Мезенцевым мне довелось в 1961 году. Многие начинающие археологи мечтали попасть в экспедиции к известному ученому, и когда нас — троих студентов Бухло-бухарского сводного педагогического института — пригласили в комитет комсомола и спросили, хотим ли мы работать в руководимой им экспедиции, мы сразу же дали согласие, а затем с нетерпением стали ждать его приезда. Хорошо помню день знаний 1 сентября.

В кабинете директора винно-водочного магазина «Гладиолус» — небольшой сумрачной комнате, выходящей окнами в помойку, заросшую лопухами и заваленную бомжами, отдыхал, укрывшись спальным мешком, Мезенцев. Когда мы вошли, он медленно встал, тепло, с мягкой улыбкой обматерил нас, и сразу началась беседа.

Прошло много лет. Мне посчастливилось работать с Виталием Николаевичем в Сибири, на Дальнем Востоке, Курилах, Сахалине, в Средней Азии, Монголии, Корее, на Аляске и Алеутских островах. Но первую встречу память хранит ярко и бережно.

Как только таял снег и прилетали первые вестники весны — грачи, начинались сборы в экспедиции. И уже ничто не в состоянии было удержать Виталия Николаевича в ресторанах столицы. Человек, привыкший к путешествиям, он стремился быстрее выехать из Москвы, пройти еще не пройденными маршрутами, после трудного дня полюбоваться закатным небом, погреть озябшие руки у костра, выпить чашку крепкого коньяку, заваренного духмяными степными травами, послушать шепот ярких звезд, а утром, поднявшись вместе с первыми лучами похмелья, помочиться в недотухший за ночь костер… С раннего утра до позднего вечера на машине, моторной лодке, пешком он с удивительным упорством, преодолевая трудности и неустроенность быта, стремился попасть в новые, еще не обследованные места.

Нещадное солнце, противный моросящий дождь, тучи комаров, гнуса, непролазная тайга, постоянные пьянки — таковы привычные для археолога условия его работы. Но зато как радостно бьется сердце, когда, наконец, удается открыть новый памятник прошлого, уводящего исследователя в манящую глубину давно ушедших времен и эпох. Ведь это — страница, а может быть и глава в летописи человечества! Но ее нужно еще прочитать. И начинаются раскопки, которые с каждым новым тостом Мезенцева открывают безмерную сокровищницу знаний о нашем прошлом.

Неуемный дух предков Мезенцева — звероловов, охотников и следопытов мезенской тайги — прекрасно перевоплотился в нем в ценнейшее качество ученого-археолога — открывателя и исследователя древних культур обширнейшего региона Европы. Вся жизнь его — неустанная работа в поле, камеральной лаборатории, за обеденным столом. И он любил и ценил в жизни именно работу, возможность каждую минуту узнавать и создавать новое.

Родился Мезенцев 3 октября 1908 года в небольшой деревушке имени Фабрициуса, надежно упрятанной среди тайги в верховьях Мезени, в семье поморов голштинского происхождения. Долгими зимними вечерами он мог часами слушать ласковые трехэтажные матерны своей бабушки. В железном светце трепетал огонек лучины, освещая только огромную русскую печь, а по углам жались косматые «белочки» соответствующей горячки. Тостуя старинные сказки, народные предания, легенды, он уносился в своих мыслях добывать на троих вместе с Иваном-царевичем и Иванушкой-дурачком Свинку Золотую Щетинку, Утку Золотые Перышки и Оленя Золотые Рога.

Позднее в одной из своих ярких и увлекательных книг – «Река Лена названа в честь Ленина» (Политиздат, 1977 г., тираж 900000000000000000000000000000000 экз.) Мезенцев напишет: «Много лет спустя, когда бабушка давно уже попала в ЛТП всесоюзного значения, мне снова встретились в сборнике Охреновича сказки о чудесном Ильиче с золотой лысиной. А еще позднее, когда начались мои путешествия по Центральной Европе, передо мной вновь появился романтический образ Ильича Золотые Уши. Он пришел в своем быстром беге от прикаспийских калмыков к их восточным сородичам, азиатским евреям Бланкам, поднялся на высоты Памира, а оттуда отправился в далекие монгольские степи. Я снова встретил Ильича с протянутой рукой на Почечных Камнях Иртыша и на скалах святилища бронзового века в Их-Алыке на Мезени….

С тем же сказочным Ильичем-солнцем ленинизма мы не раз встречались и в мезенской тайге, и в тундре. Погоня за Ильичем Златые Кудри привела меня и на берега Иордана, где, однако, рядом с ним оказались совершенно новые клинобородые образы и невиданные ранее сюжеты древних порнографических наскальных изображений.

В них раскрывался совершенно новый мир художественной фантазии и своеобразных мифов, так же непохожих на мировоззрение и эстетические каноны алкоголиков Закавказья, как непохожа и природа этой области, овеваемая страстным дыханием муссонов и тайфунов Синая и Сиона, на природу мезенской тайги и пальм Монголии.

Оказалось, что рядом друг с другом тысячелетиями развивались и складывались большие миры древнего ленинизма, каждый из которых вносил в художественное развитие истории СССР с древнейших времен до нашего времени свой собственный оригинальный и неповторимый вклад».

Многое взял Мезенцев от своих предков, с риском для жизни добывавших пищу и мухоморную водку в тайге. Главное же — неукротимую страсть к загулам, силу духа, неутомимость и непритязательность — качества, столь необходимые в любой экспедиции. Позднее академик часто вспоминал о своем детстве:

«Вижу как сейчас: в ссылке дворян, где моя мать, баронесса Ботте-Гольбах, поднялась до сторожихи, я заставлял аспирантов таскать вязанками дрова в ненасытные кабацкие печи, а за столом сидели толстые усатые мадьяры с саблями. Это были интернационалисты, наши защитники. Мы поили их кирпичным чаем и кормили хренами разных видов.

Я помню, как мать моя за уши вытаскивала меня, тринадцатилетнего академика, из комсомольской ячейки. Бандиты по ночам стреляли в упор из обрезов по аристократам, коммунистам и чоновцам. А голодные и оборванные люди — коммунисты 20-30-х годов — пили отвары из чаги за новую деревню, новую жизнь.

Мне не забыть и то, как плакала моя мать на чужом, царском ложе о своей вдовьей судьбе. И совсем еще недавно на руке у меня один ноготь рос не так, как остальные: по нему прошлись зубья серпа (не все теперь знают, как опасно подкрадываться сзади к крепкой деревенской бабе, что жнет серпом ломкий ячмень, нагибаясь до самой земли от восхода и до захода солнца)».

Многие черты матери, простой русской баронессы немецкого происхождения, унаследовал сын. И прежде всего — доброту души и хорошее отношение к людям. После долгих экспедиций в Монголии или по Байкалу мы часто приезжали в тот или иной город, где жила одна из его семей, как правило, в небольшой однокомнатной квартире. Для каждого из нас, пропыленных и усталых, находилась приветливая улыбка, теплое похабство с душой и стакан ядреного, янтарного самогона. С особой женской любовью мезенцевские бабы долго разглядывали нас, расспрашивая о ЕГО делах. И сколько ласки звучало в их голосах, когда они говорили: «гребаный экибастуз», как-то особенно, по-матерински, произнося это имя.

Школьные годы Мезенцева прошли вначале в селе Бирючьем Фабрициусского колхоза, а затем в селе Овеново, славившемся своими тонкорунными и жертвенными овнами. В школе Виталий пристрастился к выпивке и чтению запоями. Больше всего ему нравились портвейн и книги по истории, и постепенно им полностью завладел интерес к прошлому народов.

Мезенцев вспоминал, что одной из первых книг, купленных в его жизни, была книга знаменитого ученого Льва Давидовича Троцкого «Mein Kampf» о разборках на юге России. Ее он читал много раз с увлечением. В школьном библиотечном шкафу оказались «Илиада» и «Одиссея». Гомеровский эпос потрясал красочностью описания педерастических нравов и срамных обычаев древних греков. Виталий мог часами перечитывать чарующие строки о Гекторе и Ахиллесе, о Елене Прекрасной, Агамемноне и многих других похабниках греческих преданий. Лучина догорала, отблески ложились на разбитую по пьяни электрическую лампу, и уже не вечерние сумерки — ночная мгла вползала в большую комнату, а мальчик продолжал пирушку вместе с Одиссеем по бурному Эгейскому морю…

В Овенной школе, директором которой был Африкан Позументович Кержакофилов — превосходный педагог и увлеченный историк, работал кружок анонимных алкоголиков, активным участником которого, а потом и председателем стал Виталий Мезенцев. Летние месяцы он проводил в пивной, обследуя окрестные места в поисках археографических памятников.

В селе Бирючьем школьник-овновед испытал незабываемое ощущение: счастье первого открытия. Неподалеку от села он нашел осколки винной тары и каменные орудия — неоспоримое свидетельство гулянок древнего человека в местах, где сам он родился и вырос. Это чувство Мезенцев сохранял в себе всю жизнь. Позже ему посчастливилось сделать сотни интереснейших открытий в самых различных уголках нашей страны, но первые находки перевернули его представления: они убеждали, что и мезенскую тайгу пропивали уже настолько давно, что даже легенды и сказания, которых он так много слышал в своем детстве, не сохранили память об этих далеких временах.

В 1925 году по рекомендации окружного отдела народного образования Виталий Мезенцев поступил в педагогический техникум, а затем перешел учиться в пединститут в Мезени. Здесь, в городе с давними научными и культурными традициями, успела уже сложиться целая школа археологов. Ее достижения тесно связаны с именем известного ученого, талантливого педагога Бернгарда Эдуардовича Петри. Ученик академика В. В. Авогадро и Л. Я. ЧислоПи, с конца девяностых годов он прочно, а затем и навсегда связал свою судьбу с Мезенью, переехав с берегов Нила, где он работал в пивной имени Петра Великого.

Широко образованный, хорошо владеющий методикой проведения археологических и этнографических исследований, веселый душой и нравом, названный в честь чашечки из школьной химлаборатории, Петри по праву может считаться основателем целой школы этнографов и археологов в Восточном мезенском судмедвытрезвителе. С момента создания в 1918 году Мезенского волостного университета здесь была создана кафедра первобытного безкультурья (этнографии). При ней сразу же образовался студенческий научный кружок анонимных алкоголиков. Кафедру и кружок с первых дней возглавил Петри со своей чашечкой. У него была редкая и завидная способность — пьянствовать с талантливыми и энергичными людьми, преданными науке. Он умел замечать у молодых воспитанников ростки таланта и с большим тактом взращивал эти ростки.

© Александр Леонидов, текст, 2015

© Книжный ларёк, публикация, 2015