Александр Иликаев. Походы по "тучам"

ПОХОДЫ ПО «ТУЧАМ»

Отрывок из романа «Химик-скелет и красная гвардия Рифея»

 

1

 

Как всегда неожиданно в России наступила зима. А вы знаете, что такое зима на широте Уфы, этого евроазиатского Эльсинора? На просторных улицах вырастают высоченные, как башни, сугробы. Они полностью скрывают от прохожих проезжую часть, так что последняя превращается в подобие туннеля или трассы для болида. Толстый слой льда и, навощенного как паркет, снега погребает асфальт. Если слабые морозы перемежаются с оттепелями, то снег пачкается: на его девственно-белой пелерине возникают промоины, из которых несет помоями и химическим амбре.

В тот день, когда Валентин отправился со своим Остапом Ибрагимовичем покорять Уфу, все сверкало. Снег выпал под утро. Воздух сыпался почти правильными, как пчелиные соты, шестигранниками льда. Он ложился блестками на румяные, от декабрьского морозца, лица скуластых местных девушек.

Но чем ближе Валентин и Фомин были к цели своего путешествия, тем изменчивее делалась погода, и тем разительнее менялись прохожие. На Ленина толпы уфимок в пальто, пуховиках, шубках, в огромных сапогах, даже ботфортах, но все на шпильках, смеясь перескакивали через сугробы. Когда Валентин и Фомин проходили Дворец Нефтяников, небо затянуло, дохнуло гниловатой сыростью, блестки превратились в капли воды, мостовые, как потом, покрылись тончайшей пленкой липкой грязи. И не надо забывать, 90-е были на исходе, стало быть, облик города еще сохранял черты ельцинской эпохи: на каждом углу торчали ужасные передвижные ларьки, забитые пивом, ядовитыми концентратами для детей и кошачьими консервами.

 

Чем ближе к рынку, тем мрачнее делалась местность. Фасады домов, которые никто не красил и не чинил с конца 70-х, были готовы обрушиться на гостей города. Балкончики представляли собой бомбы замедленного действия. Они разваливались на глазах. Подобно обнажившимся под разложившейся плотью прокаженного костям, из осыпающегося бетона выпирали прутья ржавой арматуры. Снег становился грязнее. Стаи бродячих собак тут же спаривались и справляли нужду. Но кругом ходили толпы народа, еще не пришедшего в себя после прошлогоднего дефолта и отмены бесплатного проезда на электротранспорте.

Сам Центральный Рынок в то время представлял собой настоящее чрево Южной Уфы. Впоследствии у Валентина Реброва будет возможность сравнить его с рынком во Флоренции. Но представьте Флоренцию, занесенную снегами, представьте вместо веселых итальянских лиц перекошенные с похмелья рожи наших соотечественников – и картинка готова! Валентину припомнились попутно картинки недавнего прошлого.

Осенью 90-го никак не могли собрать урожай. Все гнило на полях. Потом, 24 ноября 1993 года, «Белые братья» объявили конец света. Но только что пережившая очередное кровопролитие в Москве страна восприняла это известие скептически, хотя несколько уфимских семей под шумок свалили в Америку.

Итак, Центральный Рынок в описываемое время состоял из двух древних павильонов, выкрашенных розовой краской. Внутри был убитый пол из растрескавшегося, вечно сырого бетона, бетонные прилавки, на которых лежали мясо и пирамиды урюка. Мясом торговали блатные фермеры, урюком – блатные южане. То есть один павильон был мясной, на нем было гордо написано по-башкирски «ит», что значит «мясо». Второй – «ешел», что значит «овощи и фрукты» в одном флаконе, потому что для башкир овощи и фрукты одно и тоже.

Собственно вещевой рынок располагался между двумя павильонами и простирался дальше, в сторону тогда еще представлявшего собой полуразвалины стадиона «Труд». Сейчас там частные домишки посносили, превратили в огромную стоянку перед «Ледовой ареной», а тогда еще стояли избы-мазанки. Снег на территории рынка от выхлопов и плевков превратился в хлюпающую жижу. И вот по этой жиже топали стада людей. Они как тупые животные сходились к торговому пятачку Южной Уфы.

Здесь кипела жизнь. Крепкие бабы и молоденькие девушки с торчащими из теплых платков розовыми носами, закутанные в телогрейки как матрешки, в валенках с калошами, торговали разной турецко-китайской дрянью. Безвкусные кофточки, лифчики и кружевные трусы висели прямо на ветках деревьев или заборах. Но большая часть все-таки стояла в павильонах. Павильоны, впрочем, смело можно было назвать средневековыми лавками. Это были простые прилавки с навесом или даже без навеса и металлическими перекладинами для развешивания товара. Развешанные плащи, куртки, пуховики – все или мешковатые, или угловатые, согласно нелепой моде 90-х, еще мало отстоящей от моды 80-х, заменяли таким лавкам и стены, и двери.

Примерочных кабинок не было, переодевались следующим образом. Продавщица натягивала вручную плед, за которым разоблачался клиент. Потом плед убирался, вытаскивалось большое зеркало и начиналась психологическая обработка. Большинство вещей были ужасными. Если находилась нужная расцветка, не броская, не аляповатая, не пенсионерская, то обязательно отсутствовал подходящий размер. Или размер был – но нитки, которые должны были скреплять одежду, казались нарисованными, либо прогнили. Тем не менее, в отличие от первых появившихся бутиков, на рынках цены были раза в три ниже. Можно было торговаться. Иногда – скостив цену чуть ли не наполовину. Но любая турецкая дрянь давала сто очков вперед добротной советской вещи, сшитой как на врага человеческого рода.

 

Конечно, у Валентина первым делом глаза разгорелись на джинсы. Это уже не были «Мальвины». От самых разнообразных лейблов, расцветок разбегались глаза. Некоторые джинсы были с ремнями, с блестящими пряжками в форме львов, автомобилей и ковбойских револьверов. Между павильонами ходили тетки с огромными сумками и бидонами:

– Пирожки, горячие пирожки с пылу с жару!

Продавщица джинсов, к которой подошли Ребров и Фомин, закричала тетке-разносчице:

– А ну, любезная, подойди сюда. Пельмени есть?

Тетка проворно подскочила.

– Есть! С маслом, сметаной и чесноком!

И тут же, без лишних слов, извлекла из сумки банку, так туго набитую пельменями, что между слоями теста желтели прожилки масла.

Стоявшая по соседству девушка-продавщица, у которой плохо покупали, вздохнула. Было видно, что она, бедная, давно не ела и только пила давно теплый чай из термоса. А оставленные мамой простые бутерброды с дешевым колбасным сыром были давно доедены.

Навернув полбанки пельменей, довольная хозяйка-челночница кивнула соседке.

– Что, плохо идет торговля?

– Плохо, Зеферина Назировна.

– Да, а твоя-то хозяйка тебя не жалеет. Наверное, замерзла? Может, пирожок с мясом будешь?

Лицо девушки расцвело стыдливым румянцем.

– Ой, неудобно.

Но все же достала свой термос, налила в стаканчик чая.

Торговка, поставив банку с недоеденными пельменями на прилавок, полезла за пирожком, но вместо него вытащила пустой полиэтиленовый пакет.

– Уф, извини, – сказала она девушке. – Наверное, забыла положить.

И снова принялась за пельмени.

Но сама судьба наказала толстую торговку. Вдруг, когда она принялась пересчитывать деньги, обнаружилось, что не хватает пятьсотки. Началось следствие. Сначала подозрение пало на соседку, мол та чего-то неправильно разменяла, ведь торговки вечно друг у друга мелочь просят. Но обвинение оказалось настолько нелепым, что рассыпалось на глазах.

Тут кто-то заметил, что рядом ошивался карманник. Поднялись крики. Да, читатель, во времена оны ельцинские грабили тут же, не отходя от кассы, в том числе клиентов! Вот мужик примерял полусапоги, вроде все, и о цене договорился, уже пакет ему с обновкой вручили, уже поздравили, уже сказали каким кремом мазать, он полезет за деньгами, хвать, а их – нет!

– Итак, к нашим услугам вещевые сокровища! – воскликнул спутник Реброва. – Но сначала тебе надо купить ботинки. Обувь это едва ли не главная деталь туалета. Все начинается с правильно подобранных шуз!

– Но может быть джинсы посмотреть или куртку? – спросил Валентин, впрочем, больше испытывая желание купить хоть женский лифчик у бедной девушки.

Однако Олег был неумолим.

– Нет, я предлагаю действовать согласно программе. Ты давай обойди верхние ряды, а я нижние. Встретимся снова здесь. Главное, ничего не покупай, отметь, если надо, какие-то понравившиеся варианты. Сразу говори, что денег сегодня не взял, потом придешь. Сразу отстанут. Торговцам ведь главное клиента распотрошить. Почуют, что есть деньги, – всучат хоть седло для коровы.

Валентин уже за первые пятнадцать минут наметил кучу вариантов. У него голова кружилась от всяких незаконнорожденных отпрысков «Найка», «Адидасса» и прочего китайского барахла с опечатками в названиях торговых марок. Ребров еще не знал, что это делается нарочно, что «Адиддас» с опечаткой, это не «Адидас». Никакой суд в случае чего не прикопается за нарушение авторских прав. Валентин был еще настолько наивен, что его детски пленяла какая-нибудь блямба из фольги, которая отвалится через пять минут. Он думал, что если на обуви шнурки открывают язычок, то это уже круто. Что если обувь хоть чуть-чуть отличается по дизайну от унылой «Саламандры» или ботинок Ильича – то это вообще последний убийственный аргумент в отношениях с женщинами! Но Фомин быстро, одним хирургическим ударом, разрушил его иллюзии.

– Все это дрянь! – сказал он, только увидев пару «образцов». – Если только ты не думаешь очаровать каких-нибудь доярок.

Предложенный Олегом вариант сначала жутко не понравился Валентину. Это были обычные из хорошей кожи классические полуботинки. Их нельзя было назвать модными.

– Ну как, нравятся?

– Вообще-то похожи на коньки, как в старых фильмах. А почему у них носок не острый, а закругленный?

Продавщица, рябая женщина в надетом на ватное пальто переднике, засуетилась, показывая руками на целый блестящий ряд остроносых полуботинок, напоминавших выставленные пики. Тут еще стали подходить мужики и зачем-то спрашивать: «А у вас остроносые есть?»

Фомин расхохотался.

– Вот что значит отсутствие вкуса. Остроносые ботинки и мобилы наперевес это мода хачей. Они богатые, но в душе чистые гопники. А сглаженный мысок, заметь, не скошенный, тем более не квадратный, есть вечная классика. Только не смотри на мои шузы. Мой стиль уникален и копированию не подлежит. Но ничего, я сделаю из тебя звезду! – Олег, залихватски повернувшись на каблуках, так что снег затрещал сминаемым крахмалом, с наигранной галантностью попросил продавщицу дать «оба размера».

Однако почти сразу выяснилось страшное. Сорок второй размер болтался на ноге, а сорок первый жал. Валентин, вспылив, хотел было взять ботинок сорок второго размера, тем более что продавщица стала верещать, что «походите и через неделю обувь приспособится к вашей ноге, ужмется там, где надо». Но Олег возмутился:

– Это же не калоша! Так у вас ничего нет больше?

Продавщица, поняв, что с Фоминым шутки не пройдут, тем не менее, сделала последнюю попытку.

– А как вы посмотрите на модель из белой кожи?

И она вынесла что-то блестящее, почти концертное, только блесток не хватало.

Олег присвистнул.

– Шикарный вариант, но слишком радикальная расцветка. К тому же, в условиях передвижения пешим ходом по уфимским улицам он потеряет вид уже через неделю. Вот только если бы к ним полагались красные в синюю крапинку шнурки…

– Сейчас сбегаю, принесу. Берете?

– В другой раз.

Искатели одежд покинули Центральный Рынок разочарованные. Но если Валентин негодовал, то Фомин загадочно улыбался.

– Теперь нам предстоит посетить тучу в Сипайлово.

Ребров горел желанием хоть сейчас туда добежать. Так ему не терпелось наконец начать свое перевоплощение из нелепой гусеницы в роскошную бабочку.

 

2

 

Сипайловский вещевой рынок в то время располагался на месте кинотеатра «Простор». Никакого парка вокруг Кашкадана еще не было. Впрочем, пресловутое озерцо до сих пор притча во языцех. Один берег, заросший тростником, со сточными канавами, в конце концов убил весь бизнес с купаниями и катаниями на лодках. Но что касается территории между Кашкаданом и улицей Жукова, то сейчас ее не узнать. Раньше там простирался пыльный унылый пустырь. Даже зимой ветер выдувал снег и песок, это проклятье раннего Сипайлово. Песок лез в глаза, скрипел на зубах. Рынок огораживали металлические заборы, но торговцы, которым не хватило места или денег, чтобы заплатить за него, раскладывали свой товар на всем пути от остановки к туче. Так что это было настоящей средневековой грандиозной ярмаркой. Толпы уфимцев текли двумя параллельными потоками. Желтые гусеницы второго и тридцать девятого «Икарусов» с периодичностью в полчаса выплевывали из своих сигарообразных туш толпы людей с лицами, одухотворенными скорой поживой турецко-китайско-индонезийскими тряпками.

Фомин уверенно повел своего протеже мимо бабок, мимо крикливых цыганистых челноков. В огороженной части рынка, где даже имелась будка охраны, располагались лавки важных кавказоидов. Черные, бровастые, они были сплошь мужчины. «Песцветным кремом мажь, песцветным! А то все испортишь, кожу испортишь!» – наставляли они покупателей. А Реброву слышалось – песьим кремом! Впрочем, тогда еще о защите бродячих животных думали только исключительно прогрессивные журналисты и «зеленые», а многие, по привычке, называли Зеленую гору в сторону Затона – Собачьей горой. Там раньше, на вершине горы, выделывали крем из собачьего жира для смазывания сапог.

 

Олег привел Реброва к невзрачному маленькому кавказоиду.

– Вот, клиента пригнал! – заявил он. – Давай, показывай, что у тебя есть для него! А то на Центральном только время убили.

Кавказоид пристально оглядел Валентина и уверенно заявил:

– По модэ одынем. Толка в Зеленую Рощу хадыт нэ надо. Там, у этых узкоглазых, еще хуже. Нэ нада туда хадыт, там маламэрки. А настоящему джигиту надо свой размэр подыскать. Все подыщэм, и обувь подыщэм, и брюки, и пыджак! Вах, красивый будышь, девка завалить будышь!

К удивлению Реброва на этот раз Фомин не стал говорить, что главное – обувку примерить. Такое впечатление, что на Центральный Рынок он сводил его только для очистки совести. Кавказоид махнул рукой соседу напротив, чтобы тот приглядел за товаром, а сам, почтительно склонившись, повел гостей внутрь лавки.

Помещение было отдаленным предшественником грядущих бутиков. Впрочем, кавказоид явно не сильно потратился, просто переоборудовав старый советский киоск. Внутри находился обогреватель, сейф, коробки с товаром. На стене – огромный календарь с девицей-диско в фиолетовом нераздельном купальнике, но с такими вырезами, что купальник выглядел откровеннее любого бикини.

– Здэсь лучший тавар дэржу, спэциально для друзей. А друг моего друга – мой друг, – признался кавказоид.

И Валентин опомниться не успел, как перед ним очутилось несколько ботинок уже виденного на Центральном Рынке фасона. Но на этот раз все сразу подошло.

– Даже можешь нэ хадыт. Сразу на глаз вижу, что как по тэбэ, дарагой! – заявил с уверенностью челнок и начал мять ботинок грубыми пальцами.

Валентин был поражен.

– Вроде тот же размер…

– Эта фирма, панимаш? Эта нэ дэшовое барахло, каторое в Стамбуле пакупают на рынках для руссов, панымаш?! – пояснил кавказоид.

После этого нашлись и брюки. Кроме зимнего варианта из черного вельвета, челнок выложил темно-синие из шелка, а также рубашки самых разнообразных расцветок. Из пиджаков только один оказался чуть великоват. Остальные, даже какие-то с претензиями, с накладными карманами, приталенные, с набитыми плечами. При этом пиджаки были самых невероятных расцветок, даже таких, которые напоминали радужные покровы тропических насекомых. Но, в конце концов, покупатели выбрали два внешне не броских пиджака: один черный к брюкам, из твида, другой серый, с легкой синевой, вроде спецовки, но сразу видно – дорогой.

– Галстуки тоже есть.

Валентин было взялся за привычный черный однотоновый, но Фомин подверг осмеянию его вкус.

– Так не пойдет.

– Но разве плохо, что к костюму? – удивился Ребров. – А если разноцветный, разве не аляповато будет?

Олег рассмеялся.

– Всему тебя учить приходится! В твоем наряде, запомни, есть три реперные точки, не больше. Женщины сперва смотрят на обувь, потом на галстук, потом…

– На лицо!

– Потом на брюки. А если на лицо, то только для того, чтобы сказать, что человек ее интересует исключительно как собеседник. Но давай подхлестнем интерес Лизы к тебе хорошим галстуком.

Итак, – кривой как у черта палец Олега заскользил по вееру выложенных на стол кусочков материи в прозрачных конвертах. – Красный с золотой искрой? Отличный вариант для получивших грант молодых ученых. Его оставь на потом. Зеленый цвета полыни? Отличное средство нагнать скуку. Желтый… Вот богемный галстук! Но его только с черной рубашкой и взглядом самоубийцы… – при этих словах Валентин невольно вздрогнул, припомнив, как сам подумывал повеситься, утопиться или выброситься из окна после ужасной сцены в общаге два года назад.

Тем временем Фомин перешел на какой-то модельерский язык:

– Вязаный? Кого мы хотим шокировать. Жаккардовый? Ну, слиться с чужим диваном тебе не грозит, но с турецкими нарядами наших модниц – запросто. Шелковый? Его легче будет стирать после попадания в салат. Гренадиновый галстук… garza grossa (широкое плетение) или garza fina (плотное плетение)? Ну конечно последнее. Однотонный цвет позволяет носить его почти с любым ансамблем, а текстура не дает показаться банальным. Далее. Согласно классическим канонам галстук должен наполовину прикрывать пряжку ремня. Если хочешь прослыть модником, то следует купить галстук такой, чтобы широкий конец немного не доходил до пояса.

С этими словами Фомин элегантно выудил один узкий галстук, к черному узкому пиджаку, и второй – широкий, к широкому (серовато-синему). Первый был красный в почти незаметную, горизонтальную полоску, чуть другого оттенка, как ткань другой текстуры; второй очень широкий, апельсиновый, с крупным африканским рисунком.

Когда Валентин попеременно оделся то в строго-изящный костюм, то выступил в смелом, даже вызывающем, но отнюдь не аляповатом наряде, даже у видавшего виды кавказоида вырвался вздох восхищения.

– Вах, как Шамиль!

Но больше всех был шокирован Валентин. Подойдя к зеркалу – он не узнал себя! Ему вдруг показалось, что до сих пор он ходил в обносках. Что малиновые, что даже спешащие им на смену ядовито-салатные пиджаки? Их убожество выдавали ткань и мешкообразные формы. А тут – сплошное совершенство от разрезов для пуговиц до лацканов и воротника.

– О, давай адын костюм оставь. Я только адын продам. Я для плэмянника оставлю, – пошутил кавказоид. – Какой брать будишь?

– Оба! – смело заявил Валентин.

– Аксессуар брать будишь? – И тут же, не дожидаясь согласия, кавказоид выложил прекрасные кожаные ремни, без всяких вычурных пряжек, без кривых строчек и висящих кусочков. Потом – перчатки, тюбик с обувным кремом и специальной губкой.

 

3

 

Валентин и Фомин вышли нагруженные пакетами. Ребров по привычке пересчитал пакеты и вдруг обнаружил пропажу одного, с шелковыми брюками. Краем глаза он заметил метнувшегося прочь мальчугана. Лицо воришки было скрыто высоко поднятым воротником. Одним резким движением Фомин закогтил мальчугана. Парень взвизгнул от боли. Стали собираться зеваки. Всем хотелось взглянуть на пойманного с поличным вора. Мальчуган первым делом швырнул пакет в снег.

– Не мой пакет, не мое! – закричал он.

Но Фомин крепко держал воришку за запястье и вопил как грозный кадия:

– Ты знаешь, негодяй, как на Востоке с ворами поступают? Руку – чик!

– Нет, нет! Отпустите! – кричал, бился в истерике сипайловский проныра.

Тут воротник сложился, и Ребров увидел лицо парня. Это был Ваня из подвала на Бакалинской. Валентин, покраснев от стыда то ли за себя, то ли за сына самаркандского башмачника, велел Фомину:

– Отпусти его и быстрей пошли отсюда. Я уже пакет подобрал.

Олег не стал упорствовать, но, как показалось Реброву, не без сожаления выпустил вора. Тот, бросив на своего спасителя быстрый, звериный взгляд, скрылся в толпе. Фомин усмехнулся.

– Ну вот они всегда так, никакой благодарности. Я думаю, мы больше никогда не увидим нашего друга из «Тысячи и одной ночи». Интересно только, а подвал Кишовеева еще на месте? Его самого не украли? – И, запрокинув голову, он залился смехом, крайне довольный своей шуткой.

 

© Александр Иликаев, текст, 2016

© Книжный ларёк, публикация, 2016