Александр Леонидов. Дух и буква

Из цикла "Легенды и сказки Вышнего Рарога"

ДУХ И БУКВА

 

Родному издательству «Книжный ларёк»

и его авторам – от всего сердца, с душой,

ПОСВЯЩАЮ…

 

– …Великолепно, Инна! – сказал магнат книжного рынка, один из крупнейших издателей страны Ромуальд Сайков, поднимая витой хрусталь фужера. – Ты держалась великолепно! Вот такие презентации, господа, и делают меня богатым! – кашлянул, поправившись в сторону политкорректности. – И вас!

«Вас» – имелся в виду литературный бомонд раскрученного издательства «Вышний Рарог», ныне за ломящимися столами «обмывающий» презентацию книги популярной писательницы Инны Адлер под названием «Ветреное Солнце». Презентация прошла с большим размахом, в огромной зале книготоргового центра, рука Инны болела от розданных направо и налево автографов, а под ухом гудел старый писатель Нионилов, раскладывая какие-то масонские гиматрии.

Нионилов был «звездой вчерашнего дня», а такие звёзды мало чем отличаются в разных сегментах шоу-бизнеса. Вот, вроде бы, писатель, солидный человек – а словно забытый эстрадный певец, везде лезет, зудит, нудно напоминает о себе, хихикает возле успешных восходящих звёзд… Пьёт, конечно… И все его терпят – потому что они с Сайковым вместе начинали, Нионилову в «Рароге» открыты всегда все двери…

«Господи! – восклицает про себя Инна Адлер, принадлежащая к редкой породе «блондинок-вамп» (обычно «вампы» тёмненькие, брюнетки, но бывают исключения). – Неужели и я такой стану ближе к пятидесяти?! Вот так же буду приставать к дебютантам-триумфаторам, заискивающе бегать чокнуться бокалом к Сайкову – и обратно, к молодёжи, типа, и моя жизнь только начинается? Наверное, буду, куда я денусь?»

Тему приставания Нионилов избрал больно уж пакостную… Если бы он признавался в любви, это ещё ничего, признания в любви можно слушать и от неинтересных людей, для общего повышения самооценки… Женщины коллекционируют даже самые нелепые признания… Но гиматрии? Масонские? Зачем гиматрии? Куда их?

Чтобы отвязаться от скучного и старого Нионилова, Инна отошла к высокому стрельчатому окну банкетной залы «Рарога». За стеклом ползли ленивые осенние капли… Холодный вихрь трепал яркие большие баннеры рекламы «Ветреного Солнца», словно насмехаясь своей серятиной над теплыми красками художника…

«Литература и жизнь… Жизнь и литература… Каково их соотношение? Почему реальность отливается в вымысел? Почему и когда вымысел становится реальностью? Я пишу о том, что есть? Или вокруг меня то, о чем я пишу? Действительно, гиматрия…» – думала Инна, досадуя на привязчивое непонятное словцо, перескочившее в голову от зануды Нионилова…

На пустой улице, прямо под улыбчивым женским счастьем, дидактически вырисованным хрестоматийными образами, стояла одинокая хрупкая девушка. Тёртые джинсы, куртка из кожзама на кнопках, наркоманские глубокие тени под глазами… Смертельная бледность кожи – словно девушка из гроба встала… Замученный заморыш, чего она ищет возле каменных львов, украшающих крыльцо «Рарога» в силу Сайковской мании величия?

Инна Адлер смотрела на девушку. Девушка – на Инну Адлер. Неужели ждала, пока Адлер выглянет? А если бы Адлер вовсе не выглянула? К столу подали вальдшнепов по-охотничьи, под соусом «торталь», и если бы не бред старого алкаша Нионилова про гиматрии – Инна бы и не отошла от стола…

Девушка-доходяга улыбнулся Инне вымученной улыбкой. Похоже, девушка верила, что Инна выглянет – а Господь иногда делает по вере нашей… Улыбка девушки была страшной: стало видно, что ей выбили передние зубы…

Шок от вида молодой, с остатками женской красоты, но беззубой девушки быстро перешел в другой. Девушка достала из-за спины листок бумаги в пластиковом файле, с которого кричали криком огромные принтерные буквы:

«Инна Адлер! Перепишите мне жизнь!»

Она, эта побитая собачонка, униженно улыбалась, не пытаясь скрывать выбитых передних зубов, и было в её облике столько детской, беззащитной надежды, что Инну пробило ледяным ознобом. Что это за фигня? Как можно переписать кому-то жизнь? Инна Адлер – молодая, подающая большие надежды писательница, имеет в активе два бестселлера «Рарога», но… Может, это чудо без перьев деньгами помочь просит?!

Не обращая внимания на вальяжные призывы издательского босса Сайкова («Эй, Инна, ты куда? Мы только начали…» и т. п.), Адлер выскользнула в просторный мраморный холл «Рарога», быстро накинула тонкую дублёнку и выпорхнула на крыльцо… В кармане лежали крупные купюры… Было жалко и обидно: крупную купюру отдавать побирушке не хотелось, а мелких не находилось…

– Новая порода появилась… – ругалась Инна по-булгаковски, запахивая полы длинной дублёнки, – уличные угодники…

– Инна? Инна Адлер?! – бросилась к ней навстречу девчушка.

– Так, девочка моя, я не хочу ничего слышать о проблемах, сразу скажи, сколько тебе надо, и если я смогу…

– Инна, вы о чем?

– О деньгах, детка… Поверь, слухи о гонорарах у Сайкова сильно преувеличены, но помочь в пределах разумного я…

– Инна, при чем тут деньги?! Я вас очень прошу – перепишите мне жизнь…

Час от часу не легче. То казалось, что девушка без зубов – новая порода уличных угодников, загорающихся звездочек шоу-бизнеса, а вышло, что она просто тронутая… Да и немудрено! Вблизи прекрасно видно, что девушка – наркоманка… Потасканная, затёртая жизнью, бордельная наркоманка, у неё поехала крыша, и она решила, что Инна Адлер… Почему именно Адлер? Наверное, под кайфом дурочке попалась книжка Адлер, вызывающе-сказочная «лав-стори», которая не хочет и не стремится быть хоть сколько-нибудь правдоподобной…

Насколько Инна помнила истории о психах – им не рекомендуется противоречить. Особенно, если вы не психиатр и не обучены с ними разговаривать…

– Как тебя зовут? – спросила Адлер.

– Таля…

– Хорошо, Таля, и как ты себе представляешь переписанную жизнь?

– Вам это нетрудно, Инна! Напишите, что у Тали всё стало в жизни по другому, и подпишите… Вселенная услышит… Чтобы у меня всё было, как у вас в книгах…

– А если всё будет по-другому, но ещё хуже? А, Талочка?

– Хуже уже не будет, Инна!

– Ладно, давай твой листок… Я напишу тебе с гарантией… Чтобы всё было, как в моих сюжетах… Если ты считаешь, что я колдунья…

– Не я одна… В «Рароге» все маги…

– Пусть так… Смотри, что я тебе пишу, Талочка… «В жизни Тали гиматрия»… Подпись… Дату надо ставить?

– Я думала, вы знаете…

– Конечно, знаю… Я тебя проверяла… Ну, вот тебе и дата! Теперь всё будет по-другому, Таля! Только верь! А для начала тебе вот… билетик в будущее… (черт, как жалко пятитысячной оранжевой бумажки, но девка же явно тронутая, нельзя её просто так бросить!) Держи! Будешь делать покупки этой купюрой – и сама увидишь перемены…

– Спасибо, Инна! Спасибо!

– Ладно, извини, меня там ждут…

– Я понимаю…

– Ты заходи, если припрёт! Только на улице не стой, через вахтёра в приёмную передай, что к Инне, мол… Ладно, прощевай на добром словце…

– Спасибо, Инна!

И снова банкетная зала, как ни в чем не бывало. Снова у стрельчатого высокого окна… Но на улице уже никого… Совсем никого… Может, привиделось?! Бубнил, бубнил Нионилов про свои гиматрии (знать бы ещё, что это такое!) – и вздремнула… Стоя?! У окна?! Ну, может и так бывает… Откуда Инне знать, она ещё так молода…

– Чего ты там всё высматриваешь? – подошел импозантный, чуть седеющий Ромуальд Сайков. – А, Инночка?!

– Да так… Показалось, кажется…

– Бывает… Такое уж у нас ремесло… Я хотел сразу с тобой переговорить, относительно следующей книги… Давай, не тяни, потому что, сама понимаешь, если в серию попала – гони…

– Ромуальд, а что такое гиматрия?

– Ты голову всякой чушью не забивай… Ты лучше сорта шампанского учи, для проработки светских диалогов…

 

*  *  *

 

Таля была не просто наркоманкой. Она была в категории смертниц – полинаркоманок. К тому моменту, когда ей взбрело в голову просить о помощи сочинительницу дамских романов, она уже горстями жрала смешанные «колёса» (таблетки), и шла у сутенёра по самой низшей, вокзально-туалетной планке. Все в этом грязном подзаборном бизнесе знали, что Таля скоро сдохнет. Интрига была только в том, какой недуг добьёт Талю первым… Уже ведь живого места нет – влагалище порвано, анальный проход порван, зубы выбиты – чтобы, когда «торчит» – не прикусила ненароком… От тела – кожа да кости, словно после тюремной голодовки, ничего, кроме дозняка – уже и в голову не приходит…

Но сутенёр у Тали был человеком опытным, и кое-как даже для этой «дважды сваренной курицы» находил каких-то забулдыг-клиентов. Денег в виде пятитысячной купюры (гиматрия, гиматрия – воспалённо бормотала про неё Таля) у конченой девки давно не водилось. И потому с такой купюрой Таля сразу же «перебрала»…

Она обширялась так, что превратилась просто в шматок мяса, и сутенёр взбесился. Каких трудов было найти этой шлюхе на вечер непритязательного мужичка с лампового завода, в спецовке и с виноватой улыбкой – а она, видишь, ли, даже говорить не в состоянии! Нет, Таля, девочка моя раздолбанная со всех концов, есть предел и ангельскому терпению….

Сутенёр (звали его Толик, что, впрочем, неважно, ибо более он не появится на нашем горизонте) загрузил полутруп заезженной жизнью кобылки в багажник своего не очень дорогого, но приличного авто. Отвёз за город и там, возле свалки, выбросил в канаву додохнуть. И даже долгов, доброе сердце, не спросил, хоть за Талей их немало висело… Но с такой какие долги уже взыщешь – я вас умоляю… Если только к мяснику её отвезти, на рагу, сдать, как корову… Да веса в ней осталось, как в кролике, много ли «в корыте корысти»?

Короче, недаром Толик был пионером и даже комсомольцем: всё простил этой дуре, ещё и пять литров бензина на неё извёл, до могилки подбрасывая по старой дружбе… «Не оценят люди, – думал Толик, – так что ж… За откинутыми копытами будут респект и уважуха… Скажет этот, как его… Бог… «собачья была у Анатолия работа… Но чувств человеческих не растерял, хвалю…».

И поехал Анатолий назад, обдумывая, кем закрыть часы покойной Тальки, потому как мужичок с лампового завода и всё такое…

 

*  *  *

 

– Гляди-ка, не один я трупаки выбрасываю… – мрачно сказал за рулём большого черного джипа, напоминающего катафалк, массивный человек с резаным лицом. Такой жуткой физиономией обладал этот человек, что казалось: его, как Франкенштейна, сшили из кусков, да так грубо…

И, когда Толик-сутенёр отъехал, Франкенштейн притормозил возле канавы и пошел посмотреть – какой мусор на его дорогу принесло прибоем…

– Живая ещё… – скалился страшными жёлтыми клыками резаный человек над Талиным полутрупом. – Ну, значит, так тому и быть… Ритуал есть ритуал… Сам ад срыгнул тебя мне из утробы, бедовая девочка, значит…

Человек с лицом в страшных шрамах поднял Талю и отнёс её почти бездыханное тело в свой багажник. Отвёз в далёкий, одиноко у хвойного леса стоявший коттедж. В коттедже этом мрачном, романского стиля, похожем на чёрную толстую башню исчезнувшей крепостной стены, был подвал-матрёшка.

Спускаешься по лестнице – глубокий подвал. Винный погреб. А в дальнем углу погреба – неприметный стальной люк. Оттуда – лестница вниз, и ещё более глубокий подвал… Мимо стеллажей с пыльными бутылками пронёс черный человек Талю именно туда, поближе к самому аду.

Там он крепко принайтовал бесчувственную девушку к стальной панцирной койке, растянул ей кожаными ремнями руки-ноги, словно лягушке, которую собирается препарировать… И ушел… По дороге взял в винном погребе бутылочку «Шато-трезо», обмыть странную находку для его непонятных опытов…

 

*  *  *

 

Таля очнулась, только когда кончилась дурь. А дурь кончилась к обеду следующего дня. Девушка лежала в совершенно замкнутом, без окон, как прозекторская, просторном и пустом каменном мешке, растянутая на ремнях. Ничего не помнила, кроме прилипчивого словечка «гиматрия»…

Несколько часов Таля кричала, звала на помощь, потом совсем сорвала голос и стала умолять отозваться хоть кого-нибудь… Сейчас она обрадовалась бы не только помощи, но и своему убийце – лишь бы не оставаться в жутком подвале одной…

Но никто не шел. Ближе к вечеру Талю посетил громадный мужчина, смахивающий на упыря, с лицом, сшитым, словно лоскутное одеяло… Он кормил Талю сырым мясом и поил кровью… Таля была так голодна, измучена, разбита, что съела и выпила… Вкус мяса был тонок и сладковат… Человечина…

– Развяжи меня! – умоляла Таля упыря. – Я тебе и так дам, как захочешь… Хоть в ухо, если другие отверстия разонравились… Я тебя по полной обслужу… Только развяжи – руки совсем онемели… Холодно тут, слышь, мужик?

Но мужик, подтверждая худшие опасения Тали, не развязывал её, не трахал вообще никак и в переговоры не вступал. После человечины и чаши крови – кормил какой-то тухлятиной, вонючей и вызывающей рвотные спазмы, но Таля покорно сглатывала – самой профессией обученная всё сглатывать…

В первые сутки Таля боялась, что упырь в чёрном, с резаным лицом, расчленит её, как на скотобойне. На вторые сутки она уже спокойно думала об этом. На третьи сутки она мечтала о том же самом, как путник в пустыне мечтает о глотке воды…

– Сука! Гондон! – ей казалось, что она кричит, но она шепеляво шептала. – Зарежь меня! Ну, пожалуйста! Тварь поганая! Убей меня, ну я прошу тебя… Я умоляю тебя… Режь сверху, снизу, как захочешь, хоть пластами… Только убей уже… Убей!

Он не убивал. И никто не приходил на шепелявый шёпот. И никто не разговаривал. А ведь это третьи сутки, привязанной к койке… Вы представляете, что такое для полинаркоманки трое суток без дозняка?

Тале казалось, что её жгут заживо, что под стальной панцирной сеткой этот маньяк с кусковым лицом разжег большой костёр… Потом она теряла сознание, проваливалась в какие-то фиолетово-зелёные разводы, и там мчалась, кружилась, блевала от карусельной укачки и снова кружилась… Потом открывала глаза – и снова, прямо в луже собственной рвоты – видела проклятый подвал-морг, давящую тишину подземелья… Всё тело тряслось, словно его засунули в камнедробилку… Углы комнаты прыгали и плясали, завивались завихрениями, рассыпались в песок – и снова собирались в кладку дикого камня…

Приходил арктический холод. Талю знобило, она чувствовала, как застывает и разрывает своим расширением льда – кровь. Она становилась ледяной фигуркой, а иногда – снежной бабой из давно забытого детства… Она снова умоляла её убить, расчленить любым способом – только поскорее, потому что терпеть это было невозможно… Но это были адские муки ещё и по времени: они были вечными…

Наконец – когда всю душу уже свернуло в тысячу жгутов и разорвало на тысячу ветошей – убийцы сжалились и пришли. Таля с любовью и благодарностью видела их – уже знакомого упыря и маленького, шустрого маньяка в белом халате, с целым чемоданом пыточного инструмента… Сейчас, о Боже! Смерть! Желанная смерть!

Но изверги начали совсем не с того, на что рассчитывала Таля. Они открыли ей рот, вставив туда что-то жесткое, кислое, металлическое – и начали возиться с её зубами… Сомнений быть не могло: они вырывали ей оставшиеся зубы! Таля сама видела боковым зрением белые маленькие зубки, которые маленький маньяк держал в пинцете, доставая у неё изо рта…

Тале стало смешно. Ей совсем не было больно! Если эти дураки думали напугать её рваньём зубов, то они жестоко просчитались! После пережитых ею ломок давно потерянного времени она вообще не чувствовала удаляемых зубов – только какие-то, почти ласковые, прикосновения к дёснам…

Они не убили Талю. Сколько не умоляла она – не убили. Удовлетворились зубами на первый раз. Ушли. Ад продолжился в одиночестве. Талю рвало на части, рвало гнилой пищей упыря, рвало невидимыми, но острыми щипцами, впивавшимися в соски грудей, в кожу бёдер, в пальцы на руках и ногах…

Потом они опять пришли. Упырь снова тот же, а человек в халате – другой. Они осматривали её влагалище, и что-то там кроили и резали, видимо, скальпелем – но Таля ничего не поняла, потому что боли от их действий не ощущала. Её боль была огромна, как океан, и те вёдра боли, которые они в этот океан сливали – её совершенно не трогали…

И снова бесконечность, вечность одиночества… Муки, переходящие в обмороки и обмороки, переходящие в муки…

Они пришли в третий раз. Упырь – традиционно собственной персоной, а маньяк в халате – уже третий по счету. Этот извращенец попкой интересовался: иглы туда какие-то вставлял, нити какие-то натягивал… И всё тоже без боли, детский сад какой-то, а не маньяки, не умеют девушке больно сделать…

– Господи-и-и! – раненой псиной выла по ночам Таля. – Ну когда же они уже убивать будут?! Ну когда, я вся готовая, перезрелая… Ну, сколько же это может продолжаться?!

И снова фиолетовые круги-лабиринты, зелёные гнилые глюки, провалы, вязкая тина болотного провала, небытие – без чувств, без глаз, но с болью…

 

*  *  *

 

Неизвестно, сколько времени прошло. Но однажды упырь явился с четвертым по счету человеком в белом халате, и тот, в отличие от всех предыдущих маньяков, зачем-то представился:

– Нарколог Белоглазов! Ну-с, сударыня, вы совсем у нас хороши стали, давайте-ка проверим вас на реакцию…

На Талю надели какой-то прибор, и доктор Белоглазов стал показывать ей картинки. Странные картинки: разные виды «дури», за которую Таля когда-то готова была жизнь отдать… Но, видимо, сварившись много раз в бульоне страдания, Таля совсем потеряла всякие чувства с эмоциями и вообще никак не реагировала на виды дури. Упырь что-то смотрел на экранчике прибора и удовлетворённо хмыкал…

– Доктор, она излечилась?

– Судя по показаниям приборов, да… У неё больше нет тяги… даже психологической… Но понаблюдаться, Хлодвиг Маркович, ещё несколько месяцев не помешает… Знаете, в моей практике разное бывало… А наркотик, такая мразь… умеет ждать…

– Ну, на ваш взгляд, её уже можно отвязать и пригласить в дом? Как вы считаете?

– Осторожно – можно, – улыбнулся доктор Белоглазов доброй и открытой улыбкой жизнелюбца. – Но мой совет: не отходите от неё ни на шаг… Сейчас её нужно окружить теплом и заботой, потому что – поверьте моему опыту – бывшие наркоманы часто срываются, если чувствуют свою ненужность людям… Так что вы её балуйте, Хлодвиг Маркович, больше балуйте, покажите, как она вам нужна – тогда мы закрепим результат… Что проктолог говорит?

– Вот с проктологом у нас вообще всё хорошо, анус стал, как новенький… С влагалищем хуже, но Арсен Тигранович работает, говорит, не всё потеряно… Ну, а первым делом мы зубки вставили, видите, какая у неё теперь голливудская улыбка?

– Да, замечательно Моисей Эльхович поработал… Согласитесь, стаж ничего не заменит…

Таля лежала и ничего не понимала в этих сумасшедших диалогах. Точнее, понимала, что, видимо, они, наконец, решили, что она созрела для «мочилова»… Чего-то эти маньяки её вертели-крутили, пока ломки не сошли, а как сошли – обидно стало умирать… Не могли, суки, резануть по первачку, дождались, что она уже и болей никаких не чувствует…

Вместо ножа Талю ждала… свобода. Ей отвязали руки и ноги, позволили встать, походить по комнате. Ходила она ещё плохо, но в теле почувствовала какую-то неведомую новую силу, тонус жить…

Упырь был уже не в черном. Упырь – который столько времени мучил её – был в пятнистом камуфляже, на груди – скромная, но широкая, в четыре ряда, орденская колодка…

– Ну, будем знакомиться? – предложил он Тале и почему-то подмигнул. – Меня зовут Хлодвиг Маркович, я полковник в отставке… А тебя как зовут?

– Таля…

– Вот и хорошо, Таля. Теперь мы и знакомы. Давай поднимемся наверх, посмотрим дом, познакомишься с прислугой… Ну и комнату тебе выберем поуютнее этой…

– Так вы чё… мочить меня не будете? – глупо спросила Таля.

– Я? Тебя?! После того, как я в тебя триста штук вбухал?! – расхохотался Хлодвиг Маркович. – Нет, девочка, так не пойдёт, давай без глупостей… Я тебя из ада выковыривал для долгой и счастливой жизни… Телом кормил, кровью поил…

– Чьей? – не выдержала Таля, хотя и уговаривала себя поменьше удивляться и не выдавать своих чувств.

– Как чьей? Христовой! Телом и кровью господней, прямо с причастия…

Таля вспомнила ужасные видения – человечье мясо в тонких прожилках, сладковато-приторное, кровь в чаше… Неужели?! Это просфорка была и вино церковное?!

 

*  *  *

 

Из мрачного подвала под руку с галантным полковником Таля поднялась в роскошный особняк. Здесь пахло сигарами и цитрусовыми, мебель зеркально отражала человека, а на окнах росли лавровые деревья в огромных, стилизованных под супницы, горшках…

Подойдя к одному из шкафов-барокко, Таля стала смотреть на чуть мутное отражение, выглядывающее из красного дерева. Перед ней была хорошо одетая, вполне благополучная красавица, и – самое потрясающее! – с ровным рядом жемчужно-белых маленьких зубов…

«Неужели это я? – думала Таля. – Как такое может быть?! Там, в подвале… Ну, они меня передержали, я «ломки» «сварила», так бывает, я слыхала… Редко, но бывает… Допустим, на «дурь» меня больше не саднит, зашибись… А зубы откуда выросли?! У меня те, которые Толик выбил – молочные, что ли, были?!»

– Мать честная… – не сдержалась, вскрикнула, оказавшись у настоящего зеркала, венецианского, в бронзовой витой оправе. – Это… Я?!

Она была совершенно новой. То есть – узнаваемой, но словно бы искупавшейся в волшебной эдемской реке… Посвежевшая, с лёгким здоровым румянцем во всю щёку, в красивом платьице с оборочками, словно куколка… С полным набором зубок, без фингалов под глазами, без… Вообще, без предыдущей жизни…

– Позвольте предложить вам лёгкий завтрак, моя прекрасная госпожа… – галантно предложил полковник, кланяясь церемонно. Совсем как в романах Инны Адлер – почему-то пронеслось в голове Тали. И потом что-то вспомнилось, смутно, но вспомнилось… Улица… Бумажка… Перепишите мне жизнь…

Так она что, действительно, переписала? Гиматрия? Что такое гиматрия?!

Теперь у Тали была необыкновенно ясная и свежая голова. Теперь идея пойти к модной дамской писательнице и попросить переписать жизнь казалась ей дикостью и безумием. Тогда-то она обожралась полисорбом, горстями «колёса» запихивала в рот, тогда-то она могла не то что к Инне Адлер, а и к крокодилу в зоопарк пойти просить новой жизни… Но теперь, без «дури», без «глюков» Тале её бредовая затея казалась немыслимой…

– Но ведь сработала! – бормотала Таля, делая книксены и реверансы перед венецианским стеклом. – Сработала… Переписала мне Инночка жизнь… Переписала… Гиматрия…

За «лёгким завтраком», оказавшимся не таким уж и лёгким, парочке прислуживала весёлая толстая пожилая женщина, экономка полковника. Она как-то с первого взгляда привязалась к девушке, приняла её всем сердцем и с тех пор не упускала случая получше Талю накормить, обогреть, побаловать…

 

*  *  *

 

– … Мне очень жаль, Хлодвиг… – сказала ставшая напоминать тургеневскую барышню Таля, прогуливаясь с полковником в буковой аллее его ухоженного сада. – Но твоё предложение невозможно… Ты же понимаешь, что так не бывает…

– Ты не любишь меня? – спросил он упавшим голосом, и его лицо, расчерченное шрамами, как тетрадка в клетку, отразило страдание.

– Дело не в этом, Хлодвиг… Просто в сказке о красавице и чудовище, чудовище – это я. Я понимаю, что не по сюжету получилось, но – жизнь не дамский роман… В этой жизни я – отработанный шлак, милый мой Хлодвиг… Я получила новую, переписанную с черновика на чистовик, жизнь, и я не могу воспользоваться твоим безумием… А это безумие, Хлодвиг, и не спорь со мной… Твой брак со мной был бы чистым сумасшествием…

– Но Таля, я…

– Слушай, полковник, тебе нужно было делать предложение раньше, когда я ещё сидела на «колёсах»… Я тогда думать не могла и ничего не соображала, любому клиенту поддакивала и подмахивала… А раз ты меня вылечил, я начала думать… Твои родственники…

– У меня не осталось родственников…

– Твои друзья! Они не поймут! Это ведь не сказка о красотке с Джулией Робертс, не Америка… Я не студентка, слегка продающаяся на каникулах, я прокуренная вокзальная шалава, понимаешь? Я до фильтра выкуренный окурок жизни… Я не знаю, куда пойду от тебя, может быть, в монастырь… Но воспользоваться благородным порывом единственного человека, который по человечески ко мне отнёсся… Нет, Хлодвиг, ты не моя партия… Ты штаб-офицер, герой Чечни и Сирии, ты миллионер, наконец, с дворцом настоящего принца…

– Но ты мне нужна, Таля…

– Если я воспользуюсь твоим помешательством, Хлодвиг, я попаду в ад… снова… А я там была, Хлодвиг, и я не хочу туда больше возвращаться…

– Ну почему?! – вскричал полковник в отчаянии. – Почему? Люди не могут быть просто счастливы? Вытащить с того света – могут, а быть просто счастливыми – не могут?!

– Хлодвиг, милый, любимый… – Таля прильнула к нему, обнимая, усыпая поцелуями. – Ну, неужели кроме меня на свете и женщин больше нет? Да любая за тебя пойдёт, хоть босиком по стеклу веди…

– Любая не подходит. Мне ты нужна.

– Зачем? Хлодвиг, зачем?!

– Попробую объяснить. Я был на войне, Таля… Не просто был, а… Я не только медали оттуда привёз… Короче, я был в аду… Самом настоящем аду, который снится мне каждую ночь… И женщина, которая не побывала в аду – меня никогда не поймет… А это ты, Таля. Больше никто. Только с тобой полковник Хлодвиг, позывной «Копыта», может поговорить на равных… Я должен был там умереть… И ты могла умереть – там у себя… Но мы выжили. Оба. Оба должны и оставаться…

– Если так, то останемся…

– Ты согласна стать моей женой?

– А куда мне теперь деваться?

– Я не хочу, чтобы так, по принуждению… Если хочешь – я буду ждать…

– Ладно, Хлодвиг, я всё поняла, и не будем уже чертей в нашем аду смешить… Я влюблена в тебя, как кошка – неужели ты думаешь, что если бы я тебя не любила, я из этого санатория согласилась бы в монастырь переезжать! Да, Хлодвиг, да, черт возьми, да…

 

*  *  *

 

Завидная красотка и умница, светская львица Талия притащила своего мужа, полковника в отставке, удачливого предпринимателя Хлодвига на очередную презентацию в издательство «Вышний Рарог». Они сидели в огромной книжной зале, на первом ряду, и ждали выхода Инны Адлер. Пока маэстро Адлер пудрила носик – речи в её честь закатывал Ромуальд Сайков.

– В новом романе Инны Адлер мы раскрыли… да открыли… да взвейся… да развейся… – и прочая пурга.

– Она великолепная, правда, Хлодвиг? – спросила мужа Таля, глядя ему в глаза глубоким и пронзительным взглядом. – Я имею в виду, она бесподобная, эта Инна Адлер!

– Наверное… – пожимал привычными к погонам плечами пёс войны Хлодвиг. – Рарог вообще интересное, ни на что не похожее издательство… Сайков умеет подбирать авторов, что ни говори… Мне больше нравится у них Алексей Нионилов…

– Кто? – удивилась Таля.

– Ну, как писатель он, может быть, и небольшой… Впрочем, не разбираюсь… Мы с ним как-то в казачьем полку выпивали, когда я совсем доходягой стал… Спать вообще не мог, ходил, как сомнабула… Глазюки красные… Со мной уже и пить все брезговали, а Нионилов – душа-человек, сел… Видит, «дохожу» я совсем… Он мне и подписал…

Острое чувство догадки обожгло Талю изнутри. Она почувствовала себя бабочкой, проткнутой булавкой в гербарии. Она набрала побольше воздуха, уже зная, какой ответ получит, и тем не менее, мужественно спросила:

– Что… он тебе… подписал?!

Хлодвиг грустно улыбнулся, и сказал хорошо знакомое уже Тале слово:

– Гиматрию…

 

© Александр Леонидов, текст, 2015

© Книжный ларёк, публикация, 2015