Александр Леонидов. Коктебель человечества

 

Из цикла «Мезениада»

КОКТЕБЕЛЬ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА,

ИЛИ О ТОМ, ЧТО НЕЛЬЗЯ ВЕЧНО ЖИТЬ В КОКТЕБЕЛЕ

 

– …Семь раз отпей, один раз отъешь! – учил академик Виталий Николаевич Мезенцев о закуси. Его разлапистая, проборная борода обильно кустилась в оклад кудлатой головы с сократовским лбом мыслителя. А острые кабаньи глазки молодо, весело посверкивали «на розливе». Академик, как Ленин, «сидел в разливе», то есть самолично, не доверяя катедер-прислужникам, разливал по серебряным герблёным стопкам «Абсолют-цитрон» из атласно-матовой, запотевшей с мороза бутылки.

Действо производилось в уютном хаосе охотничьего домика, теремнисто-выделанной из цилиндрованного бревна избёнке. Здесь всё было жарко, пáрно и парно́, охотникам Мезени было тут просто, душевно и удобно.

Эта увитая, как лаврами, рогами охотничьих трофеев изба хранила в себе только необходимое. Вдоль стен стояли деревянные кровати, а у их спинок – сложенные про запас, для большой компании, раскладушки. В центре красовался грубо, но стильно сколоченный стол с такими же искусно скривобоченными стульями.

Жарко и весело попукивали сучками дрова в печке, а на плите в кухонном углу шкворчала на голубом газу огромная кастрюля для выпаривания рогов. Всё, как у людей! Возле на приставном столике лежали пинцеты для очистки черепов, мерцала, отражая огни, большая бутыль с перекисью водорода.

Над плитой располагалась украшенная шокирующими вологодскими коловратами (Коловрат – древнеславянская руна, представляющая из себя обратную свастику – Прим. автора) полка для посуды, стенной шкафчик. От них тянулась лавка, упиравшаяся в ящик для дров.

Мезенцев загулял задолго до моего приезда, и потому в домике царил уже свойственный академику творческий беспорядок: прямо на полу из мощных досок были раскиданы пила, топор, долото, сверла, точило, рашпиль…

Возле окна, словно постовые, стояли черенками в потолок лопата и коса, а вокруг них – молоток, клещи… И в великом множестве какие-то гвозди, гайки, ключи…

В воздухе пахло кислой овчиной, чаем и уксусом. Мезенцев и его катедер-прислуга рассыпали повсюду, то ли нечаянно, а то ли в рамках очередного гениального эксперимента, немудрёные охотничьи припасы: муку и манку, рис, соль и сахар, чечевицу, макаронные изделия… Некоторые вещи плавали в луже, образовавшейся на месте крушения бутылки с растительным маслом.

– А поди-ка, поди-ка сюда! – сказал мне Мезенцев, исподлобья прищурившись, и громко икнул. – А скажи-ка мне тему твоей диссертационной работы?!

– «Правовые коллизии при бесплатном назначении авокадо подозреваемому, который в силу психических недостатков не может самостоятельно осуществлять свое право на защиту», – кратенько и сдержанно пояснил я.

– Ну и какие там могут быть правовые коллизии?! – суровел Мезенцев на глазах.

– Ну, вопросы оплаты авокадо… К тому же это экзотический фрукт, и в случае нехватки подозреваемый может остаться без авокадо… В таком случае он начинает беседу со следователем без своего авокадо…

– Вы только посмотрите на этого подлеца! – загремел академик, обращаясь к подвыпившим катедер-прислужникам. – Иметь такую прекрасную тему, «Число Авокадо в одной моли вещества (Юмор здесь связан с «числом Авогадро». Это физическая величина, численно равная количеству специфицированных структурных единиц (атомов, молекул, ионов, электронов или любых других частиц) в 1 моле вещества – Прим. автора) шерстяной и трикотажной промышленности»! И на что поменял? Это ты всё делаешь в угоду Ромуальду Сайкову…

Тут нужно заметить, что я переменил тему вовсе не в угоду академику Ромуальду Архитектуровичу Сайкову, замещавшему Мезенцева в Академии Всех Наук на период запоев. Я переменил тему потому, что шерстяная и трикотажная промышленность умерли, уступив место китайскому ширпотребу, а подопытные моли сдохли, не выдержав ГМО в китайских и турецких свитерах. А моё блестящее знание проблем авокадо жаль было оставлять втуне…

Но и суть претензий Мезенцева я тоже хорошо понимал: Мезенцев с некоторых пор считал, что Сайков его подсиживает. Он почему-то связывал долгие периоды «и.о.» у Сайкова не с учащением своих запоев, а с коварными замыслами молодого и перспективного учёного…

Ревнуя к Сайкову, Мезенцев мог иной раз несправедливо срезать его аспиранта и потом мстительно наблюдать, как тот корчится в муках неостепенённости.

– Понимаете, Виталий Николаевич… – степенно начал было я, но Мезенцев вспомнил о более важном, чем я: не желая открываться от научной работы, он отошёл к сказочному окошку с расписными ставенками, открыл его раму и помочился наружу, в зыбкой дымке вырывающегося из натопленной избы морозного пара…

– Не уважаешь ты меня… – подвёл печальный итог академик Мезенцев, стряхнув кропящие подоконник последние капли неотложного дела. И я приготовился к самому страшному: доказывать Виталию Николаевичу, что я его уважаю…

Этой процедуры научные работники боялись, как допроса инквизиции: немало астматиков и сердечников увозили с неё прямо в реанимацию, Мезенцев запивал их до полусмерти…

Трудно сказать, чем закончилось бы моё угодничество перед Ромуальдом Сайковым, связанное с гибелью ручных молей на шерстяном поле, соседствовавшим с брезентовым, где по методу Цоя аспиранты Сайкова пытались растить алюминиевые огурцы…

Но на выручку мне пришли мезенские казаки. Ввалившись в охотничий домик гурьбой, эти колоритные воины окраины нечаянно уронили меня и, поднимая за шкварник в исходное положение, доложили:

– Виталий Николаевич, как знали, на зорьку пожаловали… За Мезенью зведолёт свалился, жирный, матёрый, вот как будто для вас берегли…

– Молодцы! – гаркнул на них академик.

– Любо! – гаркнули казаки в ответ и шлёпнули по серо-буро-малиновым мезенским лампасам стёганых ватных штанов. Щёлкнули войлочными каблуками строевых валенок.

Мезенцев велел поднести им по чарке «Абсолюта», они выпили с клинка, выхватив сизые с мороза шашки из ножен. Одна шашка в тесноте рубанула меня по уху, и совсем бы отрубила его, но к счастью, шашки были игральные. И я отделался испугом с царапиной…

– Звездолёт-то чей? – интересовался Мезенцев, наспех застёгивая вонючий полушубок на груди. – Серых? Или зелёных?

– Не могём знать, вашество! – тянулся в струнку носивший на витом наборном поясе таксистские шашечки подъесаул.

– По сезону-то должны быть серые… – задумчиво чесал Мезенцев что-то в бороде.

 

*  *  *

 

– Э, брат! – молвил академик, глядя, как в прокуренном казачьими дыханиями ветреном морозе у меня зуб на зуб не попадает. – Тут тебе в твоём городском полупердене не сладить! Дайте-ка яму тулупу с моего плечевого сустава!

Казаки с весёлым гомоном накинули поверх моего китайского пуховика, заменяющего спецовку научным работникам в РФ, кисло вонявшую овчиной шубейку грубой выделки. Ощущение было такое, как будто ты провалился в свеженаваленное слоновье дерьмо: тепло, зловонно и стошнить тянет…

– Ступай за нами, меньше рцы, больше зри! – посоветовал суровый наставник академической молодёжи, легендарный Мезенцев. – Это мать-Мезень, сынок! Это тебе не киберпространство твоего Сайкова… Тут маленько хрипи да валенком скрипи…

– А давно тут эти… инопланетяне? – робко поинтересовался я у краснорожего куражливого подхорунжего, смазывавшего салом погоны.

– Испокон веку! – радостно отозвался этот народный типаж фольклорного облика. – Деды-прадеды наши на Мезени стояли, да нам отстояли постоять… Вечно тут всяка дрянь с Косматуса лезеть: и рептилоиды, и длинноносые серые гуманоиды, и группы с Сириуса, и ещё кого эфир не принесёт, мама родная!

– А мы их с винта… А быват, и шашками порубаем… – кивал пожилой урядник.

– Шашкой-то гуманоидов всякий дурак порубит! – капризничал их почётный предводитель, бородатый старик. – А вот ты попробуй, как предки наши: чоппером (Чоппер (от англ. chopper — рубщик, ударник) — одно из древнейших орудий труда эпохи палеолита. Относится к т. н. «галечным орудиям» (англ. pebble-tool, фр. galet amenagée). Чоппер был крайне прост в изготовлении и представлял собой заострённую гальку или валун размером до 7,5—10 см – Прим. автора) и чоппингом (Одно из древнейших орудий. Представляет собой гальку (желвак, обломок) с оббивкой края с двух сторон – Прим. автора)…

– Поторопиться бы надо, Виталий Николаевич! – умолял сивоусый, весь курной и индевелый с мороза есаул мезенского казачьего войска в затейливых галунах, которые лизни на холоде – непременно язык примёрзнет. – На такой курме инопланетяне дойти могут, получим не трофей охотничий, а глыбу льда… А когда «серый» доледит – из него уж кисель, а не чучело при разморозке выйдет…

«Доледить» – то есть дойти до состояния куска льда, понял я, сожалея, что не фольклорист! Сколько народных узоров я тут узрел! А Мезенцев, с его волшебной проницательностью прочитавший мои мысли, уже показывал мне обледеневшие куски заказанной недавно пиццы:

– Редкая пицца доледит до середины Мезень-реки…

– Ну давай, дурилка (это он мне) – хряпнем по маленькой, чобы не замерзать!

Достал из своего тулупа две пустых стопки, одну мне сунул, другую сам ловко зажал клешнёй из двух пальцев, указательного и большого (оба у него были артритно-кривоваты), и вроде как собрался чокнуться (хотя чокнут был давно и безнадёжно).

– Ну, давай…

– Виталий Николаевич… – робко сказал я, и облачка пара разлетались от моих слов во все мезенские пределы. – Так ведь стопочки, извольте видеть, пустоваты…

– Не бывает на свете пустых стопок! – сурово ответствовал мне предводитель. – А бывают только тупые аспиранты!

Я понял свой прокол. Понадеявшись на команду мезенских казаков, я не взял со стола любимый академический «Абсолют-цитрон». А казаки, как после выяснилось, его не жаловали, и распихали по карманам галифе своих бутылки с первачом, заткнутые пучками гагачьего пуха…

Тем более, как узнал я по тихим заспинным разговорам – среди казаков появились и диссиденты.

– Надоело мне на охоту с Мезенцевым ходить… Лучше бы на рыбалку с Ромуальдом Сайковым сходил… Вчера на берегу Мезени подстрелил я лису, её с гребня сбило – и бултых в прорубь… Ну, не нырять же! Домой пришёл – жена изводит: дурак, зачем ходишь, только патроны тратишь! Она ж кержачка у меня, патроны очень дорогими считает… И всё этот твой бородатый! Вот наш сосед Митяй на рыбалку с Сайковым сходил – так ему лиса в сеть попалась, будет жене воротник!

Из этого шероховатого шёпота сделал я вывод, что дела у корифея всех наук из-за пьянки плоховаты, и молодёжь дышит ему в спину как на кафедре, так и в алко-тестер ГИБДД…

– Всех вас записываю в аспиранты! – орал, между тем, старый академик, искавший дешёвой популярности. – Казаков считают по пикам, пехоту по штыкам, а академиков по членам! Одно другому не мешает!

Большой плакат над крутояром суровой реки гласил золотом по красному кумачу: «Мезень – Коктебель человечества». Я уже знал, что это означает – мезенское происхождение всей науки, а где наука – там цивилизация, а где цивилизация, там курорты, а курорт – как говорил Мезенцев – «это вам, суки, не Хургада, а Коктебель! Мы там ишшо с поэтом Волошиным (Волошин Максимилиан Александрович – русский художник-пейзажист, критик, переводчик и поэт. 1877–1932 гг. – Прим. автора) оттягивались… Или то был глава ельцинской администрации Волошин (Волошин Александр Стальевич (род. 3 марта 1956 года, Москва) — российский политический и государственный деятель. Руководитель администрации Президента России с 19 марта 1999 по 30 октября 2003 года – Прим. автора)?! Точно не помню, но какой-то Волошин пил со мной в Коктебеле…»

 

*  *  *

 

Прекрасна Мезень на отлёте её излучин, посреди суровых берегов, ярким солнечным бриллиантово-сверкающим днём, отражающим лучи неистового света в белом зазеркалье снежных покрывал! Леса кержацкие, дремутные, у Мезени особенно прекрасны: ведь у воды воздух влажный и инея на деревьях много больше.

Сразу за мостиком через малый приток Мезени – Виталовку-речку открылась такая сказочная картина, что проехать мимо этой красоты было просто не возможно…

И Мезень, и дочь её приёмная, Виталовка – давно подо льдом, но остались небольшие полыньи на поворотах, где течение усиливается. Весело журчит вода в полыньях тонким звоном… От этой сказки морозного утра даже дыхание перехватило. Тихо. Кажется – волшебница-Мезень на кедры и сосны пушистый меховой воротник одела… А некоторые берёзки наклонились почти горизонтально над рекой, их, когда росли – мезенским сиверкой сдуло. И ветки, оказавшиеся в мезенской тёмной воде, покрылись льдом, примёрзли.

Прямо к месту крушения инопланетного звездолёта, уже не у самого берега-крутояра идет, бежит тропка. Мы все любовались лесом за Мезенью, укутанным морозным инеем. Ах, это небо, точно топлёное молоко разлили! Как оно веками опасно для мезенских сторожевых застав, стоящих на страже человечества от незваных гуманоидных гостей! Вот тебе и Небо!

Века встречает врага эта река, опушённая серебристым инеем. И увидел я посреди полян и долов загадочный объект. Он имел темно-красный цвет, форму в виде сигары и явно металлическую структуру.

– Его длина примерно в десять раз больше ширины, а форма имеет сложные, искривленные очертания, – стал вдруг увлечённо диктовать один казак другому (а тот в журнал наблюдений это записывал крупным детским почерком). – Длина объекта достигает… Ну, скажем, 400 метров… Йон имет металлический состав… И двигался… Думаю, на глазок… Со скоростью 90000 км/час…

– Ну вот с чего ты взял, дуралей?! – рассердился на казака академик Мезенцев. Он не терпел в научной работе такой халтуры приблизительности. – Чего ты там за анонимки пишешь?!

– Журнал ведём! – обиделся диктовавший казак. – Хотим яго в Военно-Воздушную Академию сдать, чтобы нас взяли военными летчиками...

Мезенцев не потерпел. Отобрал журнал наблюдений, достал из рукава тулупа мятый «Плейбой» и сунул курсантам:

– Нате! Для начала станьте-ка просто взрослыми!

И тут, в самый неподходящий воспитательный момент серый гуманоид, как мышь, выскочил из-под металлических обломков и зигзагами побежал от казачьих пуль. Умелый, сволочь, не первый раз высаживается…

А у академика в одной руке журнал учёта вторжений, в другой – порнография, и стрелять он сам не может… Орёт:

– Е**т вашу мать, бейте, уйтить могёт!!!

Бах! Бах!

У казаков ружья 4-го калибра, это почти пушки или базуки. От их промахов поднимаются на снежном насте большие и праздничные белые султанчики. Можно точно видеть, где разорвалась пуля…

Первый казак промазал на метр вправо. Второй – не учёл рукав зигзага гуманоида – и промазал, как назло, обратным порядком: на метр влево… Академик Мезенцев внимательно смотрел на все это, что-то прикинул в уме и радостно произнес:

– Всё хорошо! Ну, с точки зрения теории… Плюс-минус метр… Среднестатистически вы в него попали!

 

*  *  *

 

И вот я уже снова в тепле сторожки, обтираю смерно-замёрзшие руки-ноги чистым спиртом… Мезенцев наливает мне «Абсолют-цитрон» и почти насильно вливает между лязгающих зубов, будто «Арго» проскочил меж смыкавшихся скал…

– Живой он ишшо… – радует Мезенцев обступивших нас с ним мезенских казаков, за погонными плечами стёганых ватников которых торчат крупные калибры нарезного оружия. – Поспели мы, ва-время́ поспели…

Постепенно живое тепло наполняет моё исстрадавшееся Мезенью тело, и я начинаю осознавать, что я вовсе не в сторожке. Я посреди метельно-свищущего кержацкого леса, и лежу я почему-то в трупном мешке, который академик вспорол по боку своим казачьим кинжалом…

– Где я? Виталий Николаевич? – слабым голосом спрашиваю я.

– Молчи да пей! – ругает меня Мезенцев, шелестя густыми пучковатыми бровями. – Серый тебя в желудину захватил по дороге… Тропы у нас опасны́я… Мы серому брюхо распороли, тебя вот достаём…

– Волку? – глупо спросил я.

– Из него такой же волк, как из тебя работник кафедры! – ругнулся Виталий Николаевич, и прибавил крепкое диалектно-кержацкое словцо. – Серый гуманоид тебя, как удав, переваривал, латна мы ва-время́ подоспели… Ты щаз не еропойся, мы тебя на плащ-палатку, будто ты герой войны, и в сторожку… Там, на водочке, отойдёшь, хучя… ну, волос у тебя, дурака, точно уж не будет, а вот кожа, может, и восстановится…

И казаки потащили меня в свою лесную заимку. Мне было хорошо в ожидании водки и мудрости Мезенцева. Одно лишь страшило меня, непрошенно заглядывая в голову: ведь я уже, как мне казалось, в этой сторожке был! А не второй ли это круг того, что называется…

 

11 января – 12 февраля 2018 г., г. Уфа

 

© Александр Леонидов, текст, 2018

© Книжный ларёк, публикация, 2018