Александр Леонидов. Маленький рай
09.08.2017 15:27МАЛЕНЬКИЙ РАЙ
Ольга Анатольевна Имбирёва с давних пор занимала при муже вакансию «женщины с пониманием». В этом с ней никто, даже мать Ивана Сергеевича Имбирёва, соревноваться не могла. Да и не пробовала. Ольга знала, чего хочет муж – раньше и отчётливее, чем он сам. Всегда безошибочно угадывала. Складывала паззл из полунамёков и туманных фраз…
Вот и теперь она видела, чего молча хочет Иван Имбирёв. Он хочет, чтобы рабочие их семейной пекарни создали профсоюз и провели маёвку. Желательно с красным знаменем. Проблема заключалась в том, что сами рабочие об этом не догадывались, и если хотели чего – то совсем не этого.
Иван Сергеевич Имбирёв прожил трудную жизнь, как и все в поколении предпринимателей 90-х годов, нёс в себе трагический разрыв времён, эпох, Эдипов комплекс предательства предков…
Как в песне прежних лет:
Сам себя считаю городским теперь я,
Здесь моя работа, здесь мои друзья,
Но всё так же ночью снится мне деревня,
Отпустить меня не хочет родина моя…
Чего греха таить – ему нравилось тратить деньги, ему нравились все преимущества положения хозяина… Как и любому человеку – ведь слаб человек… Но для психологического комфорта этого мало. Психологический комфорт – такая штука, когда можно и капитал приобрести, и невинность соблюсти. Одним капиталом психологический комфорт не добывается…
Говоря в двух словах: бывший октябрёнок, бывший пионер и комсомолец Имбирёв «носил партбилет под сердцем», совмещая это с бурной и порой жуликоватой коммерческой деятельностью.
Бизнес есть бизнес: его в белых перчатках не сделаешь. Но тягучее подвывание советского ребёнка в Имбирёве сохранялось: ему противоречиво хотелось бы, чтобы «было как сейчас» – и в то же время, чтобы было, как он в детстве запомнил…
– Ну, а чего тут особенного? – цинично рассуждала «понимающая женщина», читавшая во вздохах мужа, как по писанному. – Повесим на стену вымпел с Ильичом, на входе советский флаг с серпом и молотом – вот и будет, как в детстве…
Ведь, если по совести говорить, «пролетариату» пекарни он ничего плохого не сделал: создал им рабочие места, зарплату платит, да и вообще никогда за рамки советского директора не выходит… Даже, наверное, повежливее того типажа будет: чует кошка, чьё сало съела, в чьём пушку рыльце-то…
* * *
Поскольку Имбирёв никак не боролся с пролетариатом – пролетариат тоже никак не хотел бороться с угнетателем Имибрёвым. Олины тонкие намёки тут не помогали, на неё смотрели тупо и непонимающе. Пришлось взять дело в свои руки и выдать на правах владелицы в приказном порядке:
– Так, братцы-кролики! До 1 мая создаёте профсоюз, и никаких гвоздей! Проводим маёвку в парке лесоводов, шашлык с меня, спиртное сами добавляете по вкусу… Вызываем Ивана Сергеевича и выдвигаем ему требования от трудового коллектива…
– Да зачем? – удивлялась уборщица Тоня, не выпускавшая швабры из рук во время разговора. – Он ещё обидится…
– Он не обидится, он наоборот, с пониманием…
– А требования какие выдвигать? – недоумевал один из двух пекарей, Борис. Второй, Володя, ему кивал.
– Ну… – Ольга Имбирёва хорошо понимала мужа, но плохо понимала Маркса. Поэтому она не знала, какие требования должен выдвигать «проснувшийся пролетариат». – Ну… Эта… поднять зарплату…
Казалось бы, беспроигрышный ход, кто же против лишних денежек? Однако вперёд от равномерно жужжавшего агрегата, занятого расстойкой теста [Расстойка теста – технологический этап подготовки теста к выпечке, выправляющий пористость структуры теста], выступила работавшая по совместительству, на полставки, бухгалтер Елизавета Валерьевна, и стала объяснять своим экономистским речекряком:
– При наших объёмах… выпечка станет нерентабельной… Закроется пекарня – и мы все безработные…
Сама она безработной не осталась бы, ведь она – приходящий кадр, но, видимо, и половиной ставки дорожила. Тут и технолог производства Валент Андреевич встрял, тоже что-то добавил из расчётов, и пролетариат решил проявить сознательность, большего не просить: от добра добра не ищут. Вышибет Иван Сергеевич на улицу – ищи потом работу, кризис, как-никак…
– Ну что вы за люди такие! – расстроилась владелица пекарни. – Неужели ничего в голову не приходит? Там эта… сокращение рабочего дня…
Валент Андреевич при поддержке упаковщика Серёжи, рыжего лопоухого веснушчатого парня-«солнышка», на пальцах объяснил, что никто никого лишнего не держит. Ему, как технологу, было даже обидно, ему казалось, что его подозревают в тайном садизме:
– Ольга Анатольевна, я разве ж стану зазря держать?! Сделал дело – вали… Да никто и не жаловался… Вот Серёжа – ему сколько на упаковку надо, столько и работает… С утра не ходит – потому что хлеб ещё не печён, дома спит…
– Я не сплю… Я учусь заочно, – девицей зарубинел Серёжа.
В этот момент мелодичный звонок автоматизированный печи оповестил, что партия булочек «созрела» и по всей сверкающей белым кафелем пекарне поплыл дурманящий запах горячего хлеба с хмельком…
– Расширение штатов? – неуверенно предположила Ольга.
– Нафига? – возмутился Михаил, водитель «Газели», развозивший выпечку. – Новых набрать, и с ними фонд заработной платы делить? Нет, Ольга Анатольевна, у нас тут каждый свой манёвр знает, лишние нам ни к чему…
– Ничего не знаю! – употребила Имбирёва хозяйскую строгость. – К 1 мая придумайте профсоюз и задачи, не моё дело… Может, новые блендеры и миксеры нужны?
– Зачем деньги тратить, когда старые фурычат? – недоумевал технолог.
* * *
Эти люди, сблизившиеся в тёплом пшеничном благоухании пекарни «Имбiрный хлебъ», жили небогато и трудно. Не стоит думать, что они любили своих хозяев – начальство никто никогда не любит, и умные люди понимают это, даже став начальниками.
О семейке Имбирёвых коллектив – когда оставался наедине сам с собой – говорил разное, и прикладывал порой крепким словцом… Однако эти люди, ещё не старые, были уже изрядно побиты жизнью в рыночной России. Они прекрасно понимали, что искусственно выдумав проблемы пекарне – они создадут проблемы не «зажравшейся» семейке Имбирёвых, а самим себе.
И они откровенно не хотели создавать проблемы самим себе, им хватало проблем, прилетающих с ветра, чтобы к ним выдумывать дополнительные трудности…
Зачем чинить то, что не сломалось? Пусть рычит только дорогая импортная тестомеска, пусть брюзжит только старенький мучной просеиватель в артритных суставах своих шарниров… И пусть раскатывает губу на миражи и химеры огромный агрегат для раскатывания теста, откуда вылезает бесконечная кремовая лепёшка будущих булок!
Люди нашли здесь, в пекарне, то, зачем они зашли в неё с улицы. Они не ждали найти в ней золота и бриллиантов, сокровищ Эльдорадо или пиратских сундуков Флинта. Чего хотели – то и нашли. Пусть так и будет…
Ольга Анатольевна поняла это и больше не приставала.
«Надо будет со свекровью посоветоваться, – мстительно подумала она. – Вот уж кто мастер всякие претензии выдумывать и предъявы кидать…»
* * *
Свекровь как раз и поджидала Ольгу дома, в ближней черте «загорода», на кухне скромного, однако же двухэтажного, и с декоративной башенкой коттеджа.
– Оленька, я гуся замочила в ведре… – елейным голоском начала хитрая бабка, Наталья Степановна Имбирёва. – Чтобы тебе на завтра полегче было… Ты его яблоками нафаршируй, да и запеки завтра, свояки же приедут…
«Свояками» свекровь не очень грамотно, но упорно называла Олиных родителей: Анатолия Эдуардовича и Нину Павловну Тумановых, скромных, давно уже пенсионного возраста старичков. Олина свекровь постоянно подчёркивала своё к ним почтение, часто пересаливая, и всегда за счёт сына со снохой. Замочить гуся – не велик труд, а вот возиться с фаршированием и духовкой, с подтёками жира из вечно рвущихся пластиковых «рукавов» для дичи…
Папа Толя и мама Нина, в общем-то, и без гуся обошлись бы, но гусятинкой любила лакомиться сама Наталья Степановна, никогда ни в чём себе, в отличие от других, не отказывавшая…
– Только ты Раде своей не поручай! – давала «ЦУ» – «ценные указания» свекровь насчёт домработницы-гастарбайтерши. – Рада у вас такая безрукая, и неаккуратная… Я Ивану говорю – зачем ты, Иван, берёшь в дом прислугу? Олечка и сама со всем справляется… А чужой человек что-то и украсть может…
«Хоть бы вас чужой человек украл!» – подумала Ольга, сверху вниз глядя на кубическую свекровь, но вслух, конечно же, этого не сказала. Наталья Степановна самой себе казалась хитрой, но все её хитрости были хитры только в её воображении. Окружающие прекрасно видели: старуха ревнует к прислуге, потому что у неё самой нет прислуги…
Собственно, из-за этого гуся и начались проблемы на следующий день. Ольга честно его достала на зелено-мраморный разделочный столик, выставила и миску с яблоками… Проверила духовку…
Тут, как на грех, в соседней, самой большой, каминной зале их дома по телевизору стали показывать дамский сериал «Медовая капель». На широком, плюшевой подковой раскинувшемся диване устроилась «с ногами» дочка Наташа, названная в честь капризной бабушки (капризов бабушкиных это, впрочем, не убавило) и с пульта зарядила звук погромче…
По обоим сторонам дивана были встроены полированные микробары… Оттуда появилось в узорной матовой бутылке хорошее «Эрети», бокалы, привычные к алым отпечаткам губной помады, катушки сухого сыра «Курт» в деревянной расписной башкирской мисе…
– Я только посмотрю сцену свадьбы… – врала себе Ольга Анатольевна, подсаживаясь к дочке под бочок и принимая гранатовых оттенков бокал. – Там как раз сейчас Энрике Гомес женится на Патрисии…
– Рада! – позвала хозяйка домработницу. – Убавь, пожалуйста, духовку там… И начинай чистить яблоки…
– Да, да, Ольга Анатольевна… – зачарованно пообещала статная черноокая брюнетка из Кишинёва, Рада… И подсела к Натке под другой бок. – Конечно… яблоки… вырезать сердцевины…
Поскольку серии «Медовой капели» были кульминационными одна за другой, то в каминной зале наблюдались странные сомнамбулические движения: то одна, то другая женщина периодически вставала, чтобы сблизиться с гусем на разделочном столике… То Ольга, то Рада… Два раза даже Наталка… Иногда им удавалось дойти до края пышного хорасанского ковра… В удачных случаях – даже до тёмного полированного вишнёвого косяка… Однако всякий раз в «Медовой капели» случалось что-то очень драматичное, и попытка «сблизиться с гусем по-родственному» срывалась…
– Да есть же ещё время! – уверяла себя порой, словно бы проснувшись от дрёмы, Ольга.
Сериал победно завершился. Старая негритянка Женуария умерла, Патрисия держала её руку в своей до последнего, Энрике всё же нашёл в себе силы дать пощёчину подлецу Рамиресу, но самое трогательное – Мария-Хуанита всё же встретилась с сестрой после стольких лет разлуки…
Три женщины разных лет дружно, словно одногодки, утирали слезинки к носу… Да, да, только так это и могло закончиться, и как хорошо, что Пабло с Эстурией-Леонсией написали завещание вовремя и доверили его верному старому Хуану!
Посмотрев на медный лоб напольных часов-курантов с бронзовыми гирями, Ольга первой поняла: заседание мужа в Горсовете, посвящённое судьбе гаражного кооператива «Обдергайский», уже завершено… Сейчас муж, скорее всего, матеря пробки, едет на заднем сидении своего служебного «хундайки», чтобы забрать тестя и тёщу… Обязательно сперва их – ведь не будет же ждать в машине её величество мать депутата! Тесть с тёщей могут подождать её торжественного выхода, но не наоборот же!
Конечно, по дороге Наталья Степановна Имбирёва расскажет «своякам», что приготовила им сегодня прекрасного гуся в яблоках, а «Оленьке его только на стол выставить осталось»… Это совершенно однозначно. Как и то, что сырой гусь в неприятной бледной «гусиной коже» с пупырышками лежит на разделочном столе, явно уступив в личном обаянии Энрике Гомесу, Пабло и даже подлецу Рамиресу…
– Ой, что же делать, что же делать?! – заметалась домработница Рада, очень боявшаяся грозную мать хозяина.
– Мам! – напряглась бабушкина тёзка-вертихвостка Наталка. – А если его в микроволновку?!
– Спокойно, девочки! – самая старшая из поклонниц «Медовой капели» была и самой опытной. – Если проблему можно решить за деньги, то это не проблема… Это расходы…
Тут же, уже привычно, Оля (решительно откинув за спину длинные волосы) нажала на забитый в «айфон» контакт: «Служба доставки ресторана “Золотой гусь”. Болгарская кухня».
– Никогда не подводили, и сейчас не… – бормотала Имбирёва, мысленно считая минуты, и умоляя свекровь подольше повозиться, выбирая эти жуткие, старомодные и аляпистые, но неизменные броши…
– …Нам нужно срочно… Да, гуся в яблоках… Посмотрите, покрупнее чтоб был…
– А этого куда? – волновалась Рада.
– В морозилку! – быстрее соображала Наталка. – Бабушка туда никогда не лазает…
* * *
…Гуся в прямоугольной картонной коробке с проступавшими пятнами жира привёз курьер-молдаванин. Встречала его Рада, и что-то спросила у него по-молдавски, а он неожиданно-красноречиво начал отвечать… Рада уже и сама была не рада, потому что Имбирёв со свитой должен пожаловать с минуты на минуту, а тут этот бессарабский цицерон вздумал на землячку впечатление производить…
Когда курьера, улыбавшегося вдогонку, удалось выставить – Ольга невзначай спросила:
– О чём он?
– Спросил, откуда такой дивный цветок… – зарделась Рада. – Я ответила, что из Кишинёва… Он обещал, если нужно, помочь получить русское подданство… Я сказала, что подумаю… Я неправильно сделала?
«Парень выяснил, что она не родственница хозяев и не гражданка России…» – мельком пронеслось в голове Имибрёвой, но тут же мысли собрались в пучок на другом: сервировка, гарниры, приборы…
…Они почти успели: когда Имбирёв ввёл в залу под руку свою мать – они втроём раскладывали салфетки: завершающий, так сказать, штрих…
– Доченька! – растроганно обнял «Оленёнка» отец. – Зачем же было так беспокоиться?! Стол, как будто на свадьбу приехали…
«Базаров нет, – подумала Ольга, – приехали бы вы одни, мама-папа, я бы так не шуровала»… И неприязненно сбоку глянула на свекровь…
Мама-Нина, в полной уверенности, что дочка провела всё утро на кухне, стала пересказывать завершающие серии «Медовой капели»…
– …А он всё-таки сумел… Подошёл к Рамиресу на негнущихся ногах, весь бледный, и как…
– А я всё-таки не понимаю, как это Пабло с Эстурией так доверились Хуану! – поджала губы Наталья Степановна. – Очень неосторожно, а если бы он, не будь дурак, деньги себе забрал?! Ну ладно Пабло, сразу видно, что он дурак, но Эстурия-Леонсия такая была солидная женщина, и вдруг…
– Гаражи в «Обдергайском» сносить не будут, – поделился Иван Сергеевич новостью, как будто не он сам решал – сносить их или не сносить. Подсел к большому овальному семейному столу, потирая руки. – Не зря я там боксы на волне паники купил…
– Прошу, гости дорогие… – былинно поклонилась Ольга. – Не побрезгуйте, чем Бог послал… Мы старались… Садитесь, и по рюмочке для начала…
Наталья Степановна тут же «завела шарманку» про дороговизну на базаре. «В своём амплуа» – покачала головой Ольга, покорная судьбе.
Гусь из ресторана болгарской кухни всем понравился. Особенно понравился тестю с тёщей – ведь они свято верили, что готовила их дочь. Иван Сергеевич умял ножку и крылышко, мыча что-то невразумительное.
Ольга, увы, уже знала, что он от природы невелик гурман и вряд ли различит варёных угрей по-ирландски от варёных ремней по-гайдаровски… Беспокойство Ольги вызывала свекровь, ковырявшаяся с румяной гусиной грудкой…
– Хорошо… – вынесла вердикт вредная старуха. – Но не Оленькина рука, что не говорите… Рада делала! Так и знала – но Рада растёт, как хозяйка…
Рада в кукольном клетчатом передничке захлопала длинными ресницами, не зная, как реагировать…
– А у меня все банки из подвала украли! – перекинулась Наталья Степановна на безответную Нину Павловну Туманову. – Замок навесной сломали и залезли… Я их всю жизнь собирала! Я Ваню давно просила, чтобы он замок поменял на врезной… Но ему же ничего не нужно! Ваня у меня такой неприхотливый, знаете, Ниночка, я ни разу не слышала, чтобы он Оленьке поставил на вид, что…
Имбирёва вышла на кухню за графином морса, и не услышала, что должен был ставить ей на вид Иван. Да, по правде сказать, не сильно и хотела…
* * *
…В доме у детей Анатолий Эдуардович Туманов обычно занимался тем, что ходил по пятам за любимой, единственной доченькой, подглядывал и подслушивал – ни словам, ни внешним эффектам не веря.
Всё фальшиво в этом мире, изнутри всё не так, как снаружи! Вот взять даже сам этот дом, который построил зять: денег у Ивана не так много, как он изображает «на понтах» – и «дворец с башенкой» Имбирёв построил из… силикатного кирпича! Мол, он дешевле…
Конечно, с годами в стенах снаружи появились промоины, рытвины: дешёвый силикатный кирпич для свинарников, для коровников, но не для коттеджей. Анатолий Эдуардович пробовал говорить об этом с дочкой, но та только отмахивалась и смеялась…
Подозрительному тестю казалось, что дочь сидит на транквилизаторах: он заставал её сонной, забывчивой и весёлой, и только потом понял, что дело вовсе не в таблетках…
…Этот кабан скакал на ней полночи верхом, вот она и выглядела утром, как наркоманка: не выспавшись и в полной эйфории! Палец ей покажи – рассмеётся, как дурочка…
Когда маленькая Натка восковыми мелками разрисовала дорогой гипсокартон в гостиной, Анатолий Эдуардович ждал, что дочь накажет внучку, отругает, хотя бы в угол поставит: только-только пресловутый «евроремонт» сделали, убытки-то какие! Вместо этого Ольга стала хохотать, как сумасшедшая, над каракулями Натки и, взяв у той мелок – сама начала подрисовывать какие-то детали…
Анатолий Эдуардович с годами всё меньше уважал зятя-торгаша, всё больше побаивался его и ненавидел. Да, дети помогали пенсионерам материально, но не всё же измеряется в деньгах!
Анатолий Эдуардович был убеждён, что Иван растлил и испортил его интеллигентную доченьку. Его бесило, что Ваня с Олей, куда бы ни поехали с родителями – везде оказываются в обнимку, словно подростки на задних рядах кинотеатра...
Это дико и неприлично – обоим уже «сорокет»… И Оля не только не одёргивает Ваню – сперва тесть надеялся на силу заложенного в неё воспитания – но, растлившись и морально разложившись, игриво пищит и хихикает. Можно сказать – поощряет его лапать и дальше, причём в людных местах!
Когда они ездили всей семьёй на юг, к морю, под пальмы, курортный рай превратился для стариков Тумановых в ад: бесстыдство «обнимашек» зятя и дочери плескалось сильнее морской волны. О том, что в номере-люкс маленькой частной гостиницы каждую ночь оргия, знали все постояльцы из-за хорошей звукопроводимости стен… Тесть и тёща по утрам не знали, как незнакомым загорелым людям в глаза смотреть… Хорошо хоть всем было пофиг, не заморачивались…
Анатолий Эдуардович пробовал вразумить Ольгу, пояснить, что приличные женщины так себя не ведут в общественных местах… Но Оля, вместо того, чтобы смутиться, как положено почтительной дочери, стала удивляться бестактности нотаций:
– Пап, ну чего ты придумываешь?! У нас уже трое детей больших, ты не знаешь, откуда дети берутся? Мама не поделилась?!
Отцовская трагедия – видеть перед собой распутство взрослой, замужней дочери – усиливалась склонностью тестя к шпионажу. Если бы он меньше подглядывал из-за углов и в приоткрытые двери коттеджа Имбирёвых – меньше бы страдал…
А иногда случайно получалось оказаться не там, где нужно – как вот сегодня. Парились с зятем в их домашней сауне не первом этаже… Сауна знатная, конечно, царская, досочка к досочке, шайки-лейки бондарями из дуба сработаны, стягивающие обручи хромированным глянцем блистают…
Но, как на грех, стоило выйти пожилому тестю в предбанник раздышаться (здоровье уже не позволяло потеть долго) – как показалась эта бесстыдница, Олька. Нимало не смущаясь родного отца, она проскользнула к мужу с узорным хохломским ковшом, в котором плескался квас…
«Моя дочь не официантка ему…» – стрельнула в седой и плешивой голове несчастного пенсионера первая обида. Но тут же её перекрыла другая: ужас даже не в том, что дочь, как горничная, этого бугая обслуживает!
Не сразу, постепенно, до Анатолия Эдуардовича доходило, что его сперва инстинктивно шокировало… На Ольге ничего не надето, кроме рубашки полупрозрачной!!! И рубашка-то не её, мужнина, наверное, мужская… И сверху всё просвечивает, а снизу ещё хуже: вообще всё видно!
Нет, ну как вам? Родители, старички, приехали в гости, а она при них… При живых ещё… В парную к этому своему охальнику… В одной рубашке, причём с чужого плеча!
А рубашка-то куцая, бёдра и те едва прикрывает… И даже мысли нет – что тут вот отдувается замотанный в простыню папуля, не о такой судьбе дочери мечтавший! Ни грана, ни капли смущения… Вот сейчас останови её, спроси дрожащим голосом:
– Ты что, с ума сошла?! А если мать увидит, как ты по дому разгуливаешь?!
Она наглая, «как пить дать», ответит: я, мол, к мужу иду, дать ему пить… И посмотрит наивными глазками – мол, чего такого?
Господи! Растили, воспитывали, сам лично за рученьку махонькую в музыкальную школу водил! Книжки её перед сном детские читал… А выросла бесстыдница, дрянь: отец с матерью гостят у неё, а она к голому мужу в баню в одной рубашке шныряет…
Не удержавшись, Анатолий Эдуардович вытянул голову, как гусак, и из предбанника заглянул в лакированный полумрак сауны. В глаза ему первым делом бросилась неприятная, большая рука зятя с толстыми и короткими пальцами гангстера. И вот этой квадратной рукой зять схватил Ольгу пониже поясницы, скалясь и пыхтя… Но не это самое страшное…
Дочь Анатолия Туманова – наверняка ведь догадываясь, что папа может из предбанника подглядывать – с распутным смехом повела бедром встречь… И подсела на эту пятерню, жадно впившуюся в её ядрёную, подтянутую «ягодку»…
– Какая грязь! – отшатнулся от зрелища тесть, и капля холодного пота побежала у него, распаренного, по лбу.
Гнев на зятя, вспыхнувший в сердце при виде этой сцены, помог Туманову преодолеть давно въевшийся, словно мучная пыль в мельника, страх перед «гангстером» Имбирёвым. Расхрабрившись, Анатолий Эдуардович при следующем заходе в парилку (сердито косясь на хохломской ковш с квасом, оставленный дочерью) стал вызнавать то, что давно требовала вызнать тёща Имбирёва, Нина Павловна. Сама спросить тёща тоже трусила и подвесила дело на мужа…
И муж не подкачал! Набрался мужества и спросил прямо в потную харю зятя, погрузившего экс-Туманову в эту обстановку глубокого и постоянного разврата:
– Вань, тут такое дело… И Нина беспокоится, да и я сам тоже… Ты мужик с головой, но почему у тебя хлеб дешевле получается, чем у хлебозаводов? Главно, и качество получше, и цена ниже… Пекарня-то официально на Оленьку записана… Вань, я тебя, как сына прошу – если там какой-то криминал, ты Оленьку не втягивай… Лучше меня подставь, я за ваше счастье в тюрягу пойду, мне жить недолго осталось… Только чтоб не Оленёнок…
– Анатолий Эдуардович! – оскорбился Имбирёв, который – это даже ревнивый тесть вынужден был признать – любил Ольгу сильнее, чем наркоман наркотик. – Даже не думайте, обидно, чесно слово… Какой может быть криминал, а тем более чтобы на Ольгу падало?!
– Ваня, я конечно, не экономист, я геологом работал… Однако любой человек скажет, что просто так хлеб дешевле, чем у других, быть не может… Работяг вы не «кидаете», левака не ведёте? Откуда тогда скидка?!
– Я вам скажу, как родному человеку! – подобрался Имбирёв, и стал кутаться в простыню потуже. Прикрыл, наконец, срамные места, на которые тесть искоса смотрел, как на страшные орудия пыток: «вот этим… в дочу мою маленькую… всё как если живого человека – на кол сажать…»
– Скажу, но условие: это должно остаться между нами, чтобы конкуренты не воспользовались… Наш хлеб, как вы знаете, состоит из муки, масла, яиц, сахара, дрожжей, соли, мака, тмина… Всё это покупается у фермеров.
– Весь вопрос – как купить… – закивал тесть, предполагая, что у зятя, наверное, какие-то прихваты на оптовом рынке. Но не угадал.
– Вот именно. Банковские кредиты для фермеров очень дорогие, и отдавать их очень тяжело… По весне у них часто солярки нет, трактор завести, сами знаете… И они весной берут кредит у меня. Деньгами. А возвращают с урожая, осенью. С процентами. Но не деньгами, а продуктами своими. Хлебозавод покупает яйцо за два рубля, а я за рубль. Потому что я на сезон вперёд покупку оплатил. Плюс цены подросли за год, так что мне яйцо обходится не просто в два раза дешевле. Больше, чем в два раза. И так по любому ингредиенту… Что мука, что укроп посыпной, что сыр для начинки сырных булочек…
– Ага, понимаю, – въезжал Анатолий Эдуардович во всю эту алхимию. – Фермеру, чтобы вернуть кредит тебе, достаточно просто отдать тебе часть урожая натурой… Зашибись удобство!
– Вот к нам с Оленькой фермеры в очередь и стоят! – весело подмигнул Имбирёв. – Но это тайна! Считайте, волшебство, философский камень! Все компоненты дешевле, чем на самом дешёвом оптовом рынке. И что мы имеем? Наш хлеб самый лучший в городе, и он дешевле любого другого!
* * *
Уже на улице, стоило только подойти к крыльцу пекарни – Оле в ноздри ворвался предательски (для женщины, сидящей на строгой диете) манящий запах свежей выпечки…
Она, не первый день милостиво хозяйствуя в этом коллективе пекарей, уже различала струи ароматов. Вот кисленько дышат булочки с имбирем, вот саксофоном звучит французский багет, а сбоку – конечно же, покашливает тмином черный, бородинский…
Имбирёвы делали самый экзотический, вкусный и необычный хлеб в городе. Это они привезли на Урал рецепты знаменитого французского рогалика-круассана, это они первыми начали печь хрустящий и очень нежный итальянский хлеб чиабатту, главная отличительная черта которого — тонкая, присыпанная мукой, очень аппетитная корочка…
Ольга решительно тряхнула головой, отчего прямые светлые пряди волос разлетелись по сторонам, и вернула мысли в пучок малопонятных марксистских хлопот: как мужу на радость организовать маёвку с требованиями пролетариата к буржуазии?
Вечерком, под зелёной хрестоматийной «ленинской» настольной лампой, в комнате под крышей, с косым потолком, старший сын-студент Олег выписал для матери целый список рабочих нужд из какой-то своей университетской книжки.
Но разговор с коллективом пекарей снова не заладился: Олежка записал что-то совсем уж архаическое и чрезмерно теоретическое, к маленькому предприятию совершенно непригодное… «Это не пойдёт», «Это у нас уже есть», «От этого нам только хуже будет» и так далее…
– Да вы что, издеваетесь?! – рассердилась Ольга Анатольевна, обладавшая по молодости взрывным, правда, позже поутихшим, характером. – Что за несознательность такая?! Вам сказано, чтобы маёвка была – выньте да положьте! Я сказала!
Когда хозяйка удалилась, и цокот её высоких каблучков сменился звуком отъезжающей Олиной розовой «мазды» – пекари разговелись от молчания, и выдали всё, что думают про угнетателей:
– Наше требование – чтобы они прекратили нас заставлять выдвигать требования! – нелогично, но эмоционально басил технолог Валент. – Мы что, клоуны им, под красным знаменем 1 мая ходить?! Зажрались совсем, уже не знают, что выдумать…
– Видишь, как надо замуж выходить! – поучал уборщицу экспедитор. – У тебя тоже ноги длинные, мотай на ус… Один раз кому надо дала – теперь ходит, всеми командует…
– Но она хороша, стерва! – не удержался пекарь Володя. – Что спереди, что сзади…
– Стыдись, извращенец! – укорил коллега Борис. – Ей уже за сорок, мать троих детей…
– А хороша… – не сдавался Вова, оттирая руки от муки гжелевых расцветок рушником. – Понимаешь, Боря, «Кадиллак» – он и семидесятых годов всё равно «Кадиллак»… Это не китайская машина, пять лет и рассыпалась… Я бы вдул!
– Так и напиши! – хохотал Серёжа-«солнышко». – Требование пролетариата к хозяину: вдуть хозяйке…
– Я не подпишу! – возмутился пекарь Борис.
– Боишься, уволит? – поддел Серёжа.
– Нет. Я по сорокалетним не прикалываюсь…
* * *
Самый младший Имбирёв – Савва – вымогал по телефону чипсы у дедушки с маминой стороны:
– Только, дед, учти, это должен быть большой пакетик! Ладно? Договорились?!
Дед, Анатолий Эдуардович Туманов, на другом конце линии млел и таял: давно ли требовательные вопросы внука звучали с детским акцентом»: «Яно? Багаились?!» А вот теперь уже все звуки так чисто произносит, архаровец!
Наталья Степановна, к печали Ольги, всё никак не могла «убыть» в свою пыльную старушечью квартиру с паутинками между завитками лепнины на потолках, и продолжала «разведку» в доме Имбирёвых. Забыв, что у неё по благочестивой легенде «ноги больные», раза четыре сходила по спиральной резной дубовой лестнице на второй этаж, и даже зачем-то слазила на чердак…
– …Там я у вас вешала лук в чулках… Оля, он весь жухлый… Нельзя же, доча, быть такой бесхозяйственной…
– Бесхозяйственно, Наталья Степановна, в мои новые чулки было засовывать луковицы с колхозного рынка! – огрызнулась Ольга.
– А зачем тебе чулки?! – вскидывалась свекровь. – Ты, чать, замужняя женщина… В чулках только распутницы ходят, а ты носи колготки…
Ну, не объяснять же этой старой ведьме, что чулки были французскими, покупались мужем для «особых» игр и стоили дороже целого прицепа репчатого лука! Если она узнает их стоимость – её ещё удар хватит…
– К Раде вашей молдаванин какой-то приходил… – перекидывалась свекровь на новый объект претензий. – Или румын… Оленька, радость моя, вы её совсем распустили, эту девку, на ней пахать можно, а она у вас дракул каких-то принимает…
– Где?! – обрадовался Савва, освободив, наконец, телефон и деда. – Где Дракула?!
– А этот маленький засранец, – сыпала свекровь инвективами, – сегодня мне сказал, знаешь что? – она скривила рот, передразнивая Савву: – «Бабка, дай бабки, в магазин пойду!»
«Ну, по крайней мере, понятно, в кого у меня Савва уродился…» – устало подумала Ольга Анатольевна. Понимая, какие чувства рождает в сердце неугомонной свекрови, повалилась на плюшевый диван, закинув на минибар-подлокотник уставшие на каблуках ноги… «бесконечные, как прямая линия…» – говорил об этих ногах муж… Пусть и мамаша его полюбуется…
– Я домой поеду… – затосковала как-то сразу Наталья Степановна. – Вызови мне такси…
«Давай, я тебе сразу оплачу его до Америки», – подумала Ольга, но прокричала совсем другое:
– Савва, принеси трубку телефонную, сынок!
* * *
Оптимистично встретив удаление свекрови, и несколько более энергично маша ей ладошкой вослед отъезжающему такси – Ольга сразу повеселела и полезла узнавать «сериальные подробности» жизни своей домработницы:
– Ну, Радка, колись, какой там молдаванин к тебе ходит! – сверкала она безупречными, жемчужными зубками в голливудской улыбке. – Лёд тронулся…
– Нет, нет, что вы, Ольга Анатольевна! – смеясь, отмахивалась Рада. – Никаких амуров… Просто, понимаете, земляки… Хоть речь родную послушать… Они тут недалеко от коттеджного посёлка, знаете, котлован возле гастронома «Байрам»? Целая бригада, живут в вагончиках, строят кафе «Маленький рай» там… на трассе… В основном там ребята каушанские [Город в Молдавии, центр Каушанского района. Расположен на реке Ботна, в 88 километрах к югу от Кишинёва], но есть и двое из моего Кишинёва… Sud nefericită Distant [Молд. – «Далёкий несчастный юг»]! Скучаю, Ольга Анатольевна, всё-таки полжизни там…
– Какие твои годы, Радка! – веселилась Имибрёва, наливая вина себе и домработнице. – Вся жизнь впереди… А я вот старая… Я ещё помню, как однокомнатные «хрущёвки» в вашем Кишинёве можно было поменять на наши уральские трёхкомнатные полнометражные…
– Вы меня разыгрываете! – вырвалось у жгучей брюнетки с берегов реки Bîc.
– Нет, девочка, советская Молдавия – туда перебраться с Кувы было верхом престижа! И не мечтали! У нас что было? Большой рабочий посёлок… Заводы и серость… Миллион жителей в бетонных однообразных пеналах…
Ce varsta ai [Молд. – «Сколько же вам лет?»]? – чуть не вырвалось у Рады, но девушка, к счастью, сдержалась. Во-первых, она прекрасно знала, сколько лет хозяйке, а во-вторых, интересоваться у женщины возрастом – век бестактности… Особенно когда интересуется женщина помоложе…
Ольга думала о своём. «А вот не надо было от России отделяться» – сказал бы имперский орёл Иван Сергеевич Имбирёв, проявив мужскую глупость и мужскую бестактность. Чего уж теперь про это говорить? И тем более девчонке, родившейся много позже того кошмара? Не она присоединялась, не она и отделялась…
* * *
Апрель выдался невероятно жаркий и душный, снег не успел сойти – а пыль зудела в солнечных столпах, как в июле… Иван Сергеевич Имибрёв прел в геральдическом зале Горсовета, пытаясь как-то нащупать здравый смысл в прениях.
Прения шли по поводу правил эксплуатации городского общественного транспорта. В этих правилах следовало заменить слово «СТО» на обозначение «100», выделив определённую сумму на перепечатку должностных инструкций и регламентов в системе Гортранса.
Депутаты не хотели выдавать сумму на перепечатывание инструкций и регламентов. Они не хотели понимать актуальности смены слова «СТО» на число «100» и витиевато, начиная с древних летописей, доказывали, что слово «СТО», в общем и целом, обозначает то же самое, что и число «100».
– Конечно, в слове «тысяча» шесть знаков… А в числе 1000 их четыре. Понятна экономия! – вещал зампредседателя Горсовета. – Но мы же, коллеги, говорим не о тысяче! Мы говорим о слове «сто», в котором три знака, и в цифре 100 тоже три знака, так что не получается никакой смысловой или полиграфической экономии…
– Сто – не цифра! – орал с места оппозиционный депутат Арефьев.
– А что? – недоумевал оратор.
– Число! Цифры только до десяти!
– Уважаемый господин Арефьев, я не хотел бы, чтобы мы уходили в юридическую казуистику, мы же не для себя работаем, а для людей… Цифра это или число – наших избирателей мало волнует…
– Ваших – может быть! А за меня голосовала интеллигенция!
– Факт остаётся фактом: и слово «сто» три знака, и число 100 три знака. Где вы видите экономию места?!
Выходил взволнованный транспортник в отраслевом мундире с серебряными галунами и петличками, в которых сверкала инженерская эмблема.
– Уважаемые депутаты, число 100 означает для нас, работников городского транспорта, 100.
– А слово «сто» означает двести?! – издевательски кричал кто-то из «Единой России».
– Слово «сто» не означает «двести»… – шёл транспортный начальник пурпурными пятнами от волнения. – Слово СТО означает у нас в отрасли «Станцию Технического Обслуживания».
«Век живи, век учись… – думал Иван Сергеевич посреди этого бреда. – Никогда не понимал – едет автобус, табличка с номером 12 и табличка со словом «СТО»… Вот и пойми, какой маршрут… В чём-то этот генерал от инженерии прав, надо голосовать за замену слова числом…»
На балконе геральдической залы сидели журналисты. Они бы давно оттуда сбежали, но выход был лишь один и его закрыли смотрители. Поэтому журналисты там мучились сильнее всех – депутаты люди привычные, закалённые, бред каждый день слушают, а писаки – от бреда вянут, теряются…
Молодая журналистка на балконе в итоге не выдержала и задремала под монотонное брюзжание сторонников слова и сторонников числа. Задремав, подалась вперёд, столкнула с широких, обитых, как в театре, бархатом, перил свой ноутбук…
Это и прервало затянувшиеся прения – потому что ноутбук грохнулся аккуратно на депутата-оппозиционера и смутьяна Арефьева (Бог шельму метит!) – и бормотание сменилось взвизгами, криками, метаниями и подозрениями в теракте…
– Господи, как хорошо! – вздохнул Иван Сергеевич, покинув удушливую залу и вырвавшись на свежий воздух. – Домой, домой!
* * *
– …Она сказала, что ей привезли письмо от родителей, из Кишинёва… – объясняла встревоженная Ольга – Весёленькая такая побежала… Ну, ты знаешь, там вагончики стоят, строят этот… комплекс «Маленький рай», на повороте к нам… Там целая бригада молдаван… Кто-то туда и привёз письмо…
– Другой почты в России нет, конечно… – хмыкнул Иван Сергеевич, раскуривая сигару, швырнув толстую охотничью спичку в хрустальную пепельницу посреди стола.
– Я не об этом… Иван, тут что-то нечисто! Она убежала весёленькая, потом звонит оттуда – и говорит мне, что с родителями очень, очень плохо… И что она должна немедленно к ним ехать… Мол, есть оказия: автобус в Молдавию отъедет через две минуты, так что к нам она уже вернуться не успеет… Просит извинить, что так внезапно сбежала, мол, верьте, есть причина так поступить…
– А расчёт? Мы ей, по крайней мере, за две недели должны… – недоумевал Имбирёв.
– Я тоже ей сказала… Она отвечает – мол, не надо, сейчас ей не до этого, очень извиняется ещё раз и желает всего наилучшего… И после этого телефон отключился…
– И всё…
– Ну, в целом… – Ольга закатила глаза, вспоминая.
– А не в целом?
– Был такой странный эпизод в разговоре… Она сказала, что якобы должна мне три тысячи шестьсот рублей… И что она их вышлет из Кишинёва на мою карточку…
– Сумма невелика, но хорошо, что девочка помнит долги…
– Иван! Она не должна мне ни три тысячи, ни шестьсот, ни миллион, ни копейку! Она никогда у меня в долг не брала… Может, у тебя?
– Нет, – покачал головой Имбирёв.
– Наталья Степановна сразу отпадает… – усмехнулась Ольга кривовато. Сама мысль, что домработница из всех хозяев выберет просить денег у свекрови, была смешна.
– А потом, Иван, она настаивала, что должна именно мне. И почему-то именно три тысячи шестьсот… Не тебе, не Олежке, не Натке – а мне… А она у меня их не брала! Что это может значить? Три тысячи шестьсот?
– Сто-число и сто-цифра… – пробормотал депутат Имбирёв.
– Что?!
– Не обращай внимание, сегодня меня в Горсовете доконали цифровыми загадками… Пардон, числовыми… Три тысячи шестьсот… Некруглая сумма… Занимают обычно или три, или четыре, правда? А она не занимала нисколько… Перешлёт на карточку, сама больше не появится… Почему? Что, в Кишинёв самолёты больше не летают?
– Думала, Вань… Она небогатая девчонка, гастарбайтер без гражданства… Если земляки предложили её бесплатно довести, то всё складывается. Билет-то дорогой, а она сказала, что едет с оказией…
– Не собрав даже личные вещи? – почесал за ухом Имбирёв. – Не забрав расчёт за две недели? Конечно, мы не знаем, что там именно стряслось с её стариками, но тут что-то нечисто…
– И я о том же! Вань, понимаешь, мы с ней общались довольно тесно… Ну, как подруги… МНЕ бы она обязательно сказала, что именно случилось. Я уверена. А так у меня сложилось впечатление… Ну, словно она текст по бумажке прочитала… И только про три-шестьсот от себя добавила!
– Знаешь, Оленёнок… – обнял Иван рукой собственный подбородок. – Она взрослая женщина, иностранка, она вправе сама принимать решения… Нам она не должна – наоборот… Она уехала к своим землякам, которые привезли ей письмо от родителей… Знаешь, что я скажу: это не наше с тобой дело…
– Знаю, Ваня… – кивнула Ольга, но лицо её стало печальным, а взор – потухшим.
– Считай меня последним дураком, Оленёнок, – довесил Имбирёв, хрустко, с разломом бычкуя недокуренную длинную сигару в хрусталь, – как моя мать всю жизнь меня считала… Но я съежу в этот «Маленький рай» и осмотрюсь на месте!
Оля сразу повеселела, обняла мужа, чуть не придушив:
– Иван, я с тобой!
– Нет, женщина! – строго возразил Имбирёв, вытягивая из-под воротничка небрежно полосатый галстук. – Это дело не для тебя. Я сам.
Иван очень редко обращался к ней «женщина». Ольга знала, что в этом случае перечить мужу категорически нельзя…
* * *
– Ну, вот и молодец! – щебетал канарейкой по-молдавски щербатый земляк Раде, когда заплаканная девушка положила надтреснутую трубку телефона. – Чисто сработала! Отпусти её, Драгош, не тискай!
Мрачный Драгош с демоническими тенями под глазами, подлинный, почти киношный трансильванец – опустил щербатую опасную бритву, которую держал у Рады под кадыком.
– Ты не бойся, frumusețe [Молд. – «красавица»], мы же не людоеды! Потом сама спасибо скажешь! Ты только представь – Париж… Элитный бордель, там как в Версале… С каждого клиента тебе процент начисляться будет, у европейцев с этим строго! Обслужила – получи! В тридцать выйдешь на «пенсию», считай, парижанка, в банке счёт…
– Ачаста нумь плаче [Молд. – «Мне это не нравится»] – с плачем говорила Рада. И мысленно проклинала тот день, когда впервые увидела этого цыганистого щербатого курьера из ресторана, явно (теперь-то она понимала) искавшего хорошеньких девчонок-нелегалок… И на провокационный вопрос «грэешть ла молдо лимба [Молд. – «ты говоришь по-молдавски?»]?» – она, дура, радостно закивала земляку…
– Ачаста нумь плаче…
– А тебя, câine [Молд. – «сука»], никто и не спрашивает, что тебе нравится! – скалился щербатый соплеменник, и в его волчих глазах искрами мерцала жестокость загнанного зверя. Он говорил на всё том же родном языке – но теперь этот язык Рада возненавидела. – Меня и то никто не спрашивал, что мне нравится! А уж тем более тебя, б**дь! – последнее слово прозвучало по-русски.
– Меня искать будут! Меня так не оставят! – рыдала Рада, и сама понимала абсурд, веселящий банду молдавских поставщиков «живого товара». Кто и зачем будет искать прислугу-нелегалку, которая позвонила и объяснила свой уход?! Да хоть бы и не звонила… Кому она нужна из этих самодовольных, обустроенных, благополучных и эгоистичных «граждан РФ», обладателей заветного краснокожего паспорта?! Матей и Драгош промышляли секс-рабынями давно… Это гораздо безопаснее, чем «дурью» или «стволами», хотя на первый взгляд кажется, что наоборот… Нет, Матей и Драгош знали, что в путинской России с наркотой или оружием лучше не баловаться… А вот с девчонками…
Ну, естественно, не с местными, этих только дурак тронет! А вот со своими, как Рада, которых некому искать… Вроде бы, живой товар, хлопот больше, чем с мешком героина… Но как бы не так! Русские полицейские чаще всего сами клиенты борделей, на проституцию издавна смотрят сквозь пальцы: мол, общественно не опасное, и даже приятное баловство!
Пару раз Матея даже ловили. Но за бабло – отпускали. Посмеивались и по плечу хлопали. С наркотой бы так не вышло. А с бабами в фургоне… Ну что, полицаи не мужики, что ли?!
А вот кто никогда не пытался ловить Матея и его банду – так это хозяева похищенных горничных. Для них такая девчонка из «ближнего зарубежья» – расходный материал: уехала, ничего не украла – и ладно. Другую найдём. Драгош – он поглупее Матея, он вообще предлагал увозить без разговоров. Но Матей – придумал «последний звонок» с «бритьём» девичьего горла. Так умнее. Девушка позвонила хозяйке – и объяснила, что уезжает. Вопрос исчерпан. Он и так был бы исчерпан, но тут – особая гарантия. Матей любит гарантии…
* * *
Выйдя из машины возле вагончиков будущего «Маленького Рая», Иван Сергеевич посмотрел на небеса. Казалось – молится, но всё было прозаичнее: на вечереющем горизонте громыхало, собирался весенний ливень, а они холодные бывают…
На петле вокруг кисти Имбирёва болтался складной компактный чёрный зонтик. Иван Сергеевич думал его раскрыть – но не стал: гром есть, но не капает пока…
Местность была в лучах заката абсолютно тихой и спокойной. Строители «Маленького Рая» расползлись по своим вагончикам, только маленькая собачонка выскочила к Имбирёву показать дворняжье усердие… Имбирёв нестрашно замахнулся на неё сложенным зонтом – и она убежала.
Из крайней времянки на заливистый лай дворняжки выбрался щербатый молдаванин, широко улыбнулся незваному гостю.
– Что ищете, уважаемый? Воровать тут нечего, но строительство, как-никак, охраняемый объект…
– Вы из Молдавии? – поинтересовался Иван Сергеевич, встречно улыбаясь и не зная с чего начать.
– Так точно! – отрапортовал Матей. Когда-то он служил в советской армии, и Имбирёв напомнил ему его лейтенанта в воинской части. – Из неё, cea mai mare parte din inima [Молд. – «из неё самой, из самого сердца»]…
– А вы, случайно, девушку Раду, из Кишинёва, не знаете?
Матей не перестал улыбаться. Ничем не выдал, что руки и ноги напряглись, одеревенели.
– Как не знать? – он сделал щербатую улыбку ещё шире, ещё радушней… Пусть этот хороший костюм с пузатой начинкой видит, что перед ним лишь строитель-гастарбайтер, униженный бродяга…
– Как не знать, господин, не знаю вашего имени! Рада вот только недавно уехала… Письмо она получила, из дома, родители помирают, ухода нет… Лежат, не встают… Со знакомым послали ей весточку… Тут один из наших домой поехал, на микроавтобусе, к семье… Уговорила её с собой прихватить! Очень в Кишинёв рвалась… А вы почему интересуетесь?
– Дело в том, что Рада у нас работала… Вдруг сорвалась и уехала… Странно как-то… Без паспорта…
– Почему без паспорта?! – удивился Матей. – Паспорт у неё с собой был. В сумочке. Ну, а если пару трусов с лифчиком оставила – так говорю же, родители, родная кровь… Рыдала тут… Головой билась о дверцу… – Для убедительности Матей постучал сбитыми костяшками тяжёлых кулаков по дверце вагончика.
– Мы ей денег должны остались… – ещё радушнее стал улыбаться Имбирёв. – Солидную сумму… Не передадите?
В первую секунду Матей думал отказаться. Пронеслась мыслишка про ловушку… Но деньги… Просто так… От этого лоха… Почему бы нет! Ну не будет же он, этот суконный пиджак из бутика, всерьёз искать пропавшую служанку, нелепо даже думать! Отдаст деньги, раз такой совестливый, и уедет. А если не брать…Начнёт приставать, то да сё…
Имбирёв протянул деньги, и Матей взял, обещая передать.
Имбирёв схватил его за руку и пристально заглянул в волчьи глаза:
– А как ты передашь, если, говоришь, она уехала?!
«Не надо было брать!» – тоскливо подумал Матей. Потом ещё подумал – «Вот привязался, клещ! Сроду такого не было!» И начал врать дальше, раз уж вляпался…
– Я ей на карточку перешлю. Она номер землякам оставила, тут, в вагончике…
– А ты мне номер дай, ромми, я сам перешлю, – лез настырно Имбирёв. И это был плохой знак. Чокнутый русский назвал его ромми – цыганом. Подозревал…
– Да не помню я… – вырывался Матей. – Говорю же, в вагончике, на бумажке записан…
– Тогда пошли в вагончик! – решил Имбирёв.
И Матей понял, что отсюда придётся сворачивать удочки. Потому что в вагончике, конечно же, нет ни бумажки, ни номера карточки. А значит – увы! – чокнутый русский не должен выйти из вагончика… Хорошее было место, много девушек брали… А теперь придётся срочно бежать в соседнюю область, или подальше…
* * *
Под занавес рабочего дня в «Кулинарии» семьи Имбирёвых, арендовавшей крыло в «Байраме», на повороте трассы, рядом со стройкой «Маленького рая», за прилавком отпускала товар давно уже тут работавшая Гульнара. Болтливая, как канарейка, она всем покупателям рассказывала, куда делась её напарница Айша:
– В Ташкент уехала! Моментом! Раз – и след простыл… Я её всегда прикрывала, а она даже попрощаться не приехала, по телефону позвонила… Ну, нормально, да?!
– Жалко Айшу, – сказал старый молдаванин Мирче с негнущимися, словно из асбеста слепленными руками. Он запомнил узбечку молчаливой и доброй, она не раз давала Мирче покушать в долг, не то что эта бойкая местная.
– Нам Имбириха сделала нормы усушки-утряски самые большие в городе! – продолжала Гульнара тараторить своё. – Ну, чтобы мы могли покушать сами, бесплатно… И чё ты думаешь, старый?! Я ради неё согласилась отдавать ментам патрульным каждый день по пирогу, чтобы они на неё в миграционную службу не стуканули… И вот благодарность!
Помяни чёрта – он и появится. В стеклянные двери маленького кафетерия вошёл патрульный Василий, мятый, но модный, в сержантской форме со многими неуставными пижонскими детальками…
Отодвинув от прилавка старого Мирче и пришедшего с ним штукатура Класу, парня придурковатого от природы, Василий развязно улыбнулся Гульнаре фиксатой пастью хищника.
– А давай-ка, Гулечка-красавица, мне сегодня осетинский пирог! Да поторопись: смена кончилась, жена-детки очень дожидаются, свежей выпечки желають…
– Да пожалуйста! – в ответ ухмыльнулась Гульнара, и указала на ценник. – Триста семьдесят с тебя!
Патрульного Василия это несколько озадачило. Брать выпечку здесь после смены он привык, а вот платить…
– А чё ты так? – забормотал патрульный, сбитый с толку. – Вдруг триста семьдесят… У меня семья большая, а зарплата маленькая…
– Не моё дело! – поджала губы Гульнара. – Хочешь, бери по акции, три осетинских пирога за 999 рублей!
– А раньше меня тут любили... – расстроился Василий. – Отпускали даром…
– Даром за амбаром! – отмахнулась Гульнара. – Айша уехала, меня одну на точке бросила, а у меня всё в порядке: прописка, санитарная книжка, трудовая…
– А чего же Айша так вдруг уехала? – недоумевал Василий.
– А я почём знаю?! Лавочка закрылась, Вася! Нет Айши – нет бесплатной пиццы… Знала бы, что она такая неблагодарная – я бы и раньше ей не разрешала мою долю мучного тратить… А я, вишь, ей навстречу, всей душой, думала, подруги…
– Ну… – Василий мялся тревожно. – Может, хоть по старой памяти… Маленький пирог… Или рогалик…
– Дверь в подсобку починишь, – тут же сообразила Гульнара, кивая на болтавшуюся без фиксатора дверь. – Тогда пожалуйста…
Василий пожал плечами. Он не гордый. Ему хоть так, хоть этак… Спросил инструменты, и зашёл за прилавок, чинить. Оказался на редкость рукастым и справным мужиком, растопив сердце непреклонной продавщицы…
– Не будет нам добра с этим Матеем! – тихо, допивая за круглым столиком кефир с булочкой, пожаловался Мирче Класу. – Зря мы его приняли, сердцем чую… Всех под монастырь подведёт… Тёмный он какой-то, и бабы всё время какие-то вьются у них в вагончике…
– Слушай! – осенила патрульного, возившегося у нижнего шарнира с отвёрткой пинкертоновой идеей. – Гулька, а эти, – он небрежно указал на молдаван. – Тут руку не приложили? Ну, что Айша вдруг пропала?
– Эти точно нет! – покачала головой Гульнара. – Уж открою секрет: мы с Айшой к ним вдвоём мотались… Они нам там «поляну» накрывали, неплохо так… Повеселились… Ты скажи, Вась, кто из нас симпатичнее?
– Ну, естественно, ты! – даже не задумался патрульный.
– Вот! И я моложе на семь лет! Если бы похищали – или бы двух, или ту, что пофасонистей, правда? Но, как видишь, я жива, здорова, и тебя всегда рада обслужить! Так что молдаване тут точно ни при делах… Просто совпало так, у Айши дело срочное в Ташкенте…
…С трассы на поворот, в сторону стройки «Маленького рая» мимо кафетерия-«стекляшки» пронеслась кавалькада полицейских машин.
«К нам! – тоскливо подумал старый Мирче. – Я так и знал, чуяло моё сердце, наделал дел этот чёртов Матей!»
Побледнел и патрульный Василий. Но думал он совсем не о молдавских строителях. Машины были ОСБ – отдела собственной безопасности УМВД, отдела внутренних расследований и ловли «оборотней в погонах». Василий решил, что эта кавалькада по его душу…
* * *
В тесноте вонючего временного жилья Имбирёва встретили четыре молдаванина. Двое встали за спину. Двое – как раз Драгош и Матей – перед ним. Имбирёв всё понял. Да и мудрено не понять…
– Где она? – мрачно спросил он.
– А тебе зачем? – сплюнул Драгош жёлтой, прокуренной слюной прямо на пол.
– Просто интересно…
– Ты зря в это полез, рус! – мрачно сказал Матей, а сам уже прикидывал, что брать с собой, что бросить из нехитрого бродячьего скарба бригады. – Мы, рус, с местными никогда не ссорились… Вони много… У нас свои дела, молдавские… Мы к вам не лезем, и вы к нам не лезьте… Чего ты попёр на рожон, трахал её, что ли?! Ну, обновил бы версию, мало ли их?! А теперь, рус, ты слишком много знать стал… И нам придётся пойти против наших правил. Понимаешь? Ну, блин, ведь позвонили вам, как людям, сказали – уехала девочка! Домой уехала! Нахрена тебе были эти все приключения?!
– Я спросил, где она… – не меняя тона, прорычал Имбирёв.
– Да чёрт бы тебя… дурак ты, рус… Но последняя просьба… мы не дикари, мы потомки римлян… Читал, наверное? Последняя просьба – закон… Драгош, Виорик, откройте наш погребок, покажите ему его шмару драгоценную…
Двое бандитов подняли резиновый коврик. Под ним был хромированный лючок, второе дно вагончика. Крышка поднялась, показалась заплаканная Рада в наручниках и со скотчем на губах…
Увидев Ивана Сергеевича, бывшая домработница зарыдала и бросилась к нему. Прижалась лицом к плечу, вздрагивая всем телом, а Имбирёв левой рукой гладил её чёрные волосы. И подумал – как взревновала бы Ольга, увидев такую сцену… И Рада к нему прижимается, и он к себе Раду прижимает… Явно неспроста мужик с бандой в перепалку за неё вступил…
– Теперь мы уйдём… – сказал Имбирёв как можно спокойнее. – А у вас будет время сбежать, минут двадцать, я думаю… Больше не будет, но и это подарок судьбы, как вы считаете?
– Другие варианты имеешь? – осклабился Матей, вбивая правый кулак в ладонь левой руки. Он начинал уважать этого чокнутого толстяка…
– А ты знаешь, какой другой вариант… – ощерился Иван Сергеевич бирюком. – Я вас тут вчетвером положу, и всё…
– Ты – нас?
Четверо подтянутых, жилистых гастарбайтера, закалённые тяжёлым физическим трудом… Один дядька посреди них, оплывший от хорошего питания и сидячей работы… Казалось бы, смешно… Но Матей не смеялся. Матей был умным и битым волком. Слишком уж уверенно говорит этот рус. Это не блеф. «я вас тут вчетвером положу»…
– Ну чё, договорились? – торопил Имбирёв, и предательская капелька пота побежала у него с залысины на бровь. – Разбегаемся? Или укладываемся?
Что-то щёлкнуло в его правой руке. Зловеще сверкнул депутатский значок на лацкане пиджака. Этот забавный пельмень вдруг доказал, что не просто так, не случайно в этом городе его слушается так много народу… Пельменем по фигуре он остался, а вот забавным и нелепым – уже нет…
Зонтичная часть зонта – упала на прорезиненный пол вагончика. Из рукоятки зонта выглянул длинный, страшный гранёный, сизый стилет. Длинный. Длиннее, чем нож в кармане у Матея, да ведь нож ещё доставать, раскладывать…
Глядя на Ивана Сергеевича, Матей понял, что этот «рюс» не шутит. И не блефует.
…Им не нужно было драться на самом деле – достаточно было смотреть друг другу в глаза. И видеть там возможности друг друга… Сошлись два степных волка: отощавший, поджарый, бессарабский – и матёрый, шкура с отливом, оренбуржский…
Бессарабский видел в глазах уральского коллеги страшную и злую уверенность. Он, словно в экран машины времени разглядел, как этот странный рус наносит два удара за спину, роняя пока ещё ничего не понимающих задних, а потом делает два точных, выверенных выпада вперёд… И, как обещал, в итоге «кладёт всех четверых»…
– Давай не будем горячиться, дорогой! – предложил Матей, отодвигаясь корпусом назад. – Ты я вижу, большой человек, за тебя по всему Евразийскому союзу шарить будут… Мы же не «мокрушники», у нас бизнес нежный, дамский, на терпимости построенный… Давай от греха разбежимся, рус, ты со шмарой своей в одну сторону, мы в другую… А?
– Я тебе про то и толкую! – подмигнул Имбирёв.
– Давайте, ребята, отойдите от двери! – приказал Матей своим амбалам по-русски, чтобы Иван понял. А потом, видя, что они не торопятся – повторил по-молдавски:
– Мерджець дрепт ла стынга, ла дрепта!
– Пойдём мы, ромала! – пожал плечами Имбирёв и потянул за собой в обнимку дрожащую Раду.
– Я про то и говорю! – пристально, прожигая, как жука под лупой, взглядом, отвечал главарь. – Понравился ты мне, рус, отчаянный ты… Родился бы в Молдове – сейчас бы вместе в рейсы ходили…
– На моё счастье – я родился не в Молдове! – развёл руками Иван Сергеевич, и его стальной клык зловеще сверкнул, попав под луч тусклой голой лампочки.
* * *
Вместо тусклого света заката в раскрытую дверь вагончика ударил слепящий свет полицейского прожектора. И тут же загремел мегафон:
– Это полиция! Вы окружены, сопротивление бесполезно! Выходите все по одному, с поднятыми руками!
Закрываясь левой рукой от слепящего света, Имбирёв разглядел давно уже неприятного ему «друга детства» жены капитана полиции Игоря Каюрова. Ольга встревоженно тянула голову у того из-за пижонского, белого с красным кантом, погона…
Не менее десятка ОМОНовцев в черных балаклавах уткнулись прицелами в несчастный приют гастарбайтеров – в пошарпанный вагончик… Оказавшийся с двойным дном… Как и вся ситуация…
Отпустив Раду, убежавшую, мыча под скотчем, к Ольше Анатольевне, Имбирёв мрачно поравнялся с капитаном Каюровым и застыл, вглядываясь тому в душу.
– Стилет такой длины, Иван Сергеевич, холодное оружие… Могу привлечь…
– Ну, привлеки! – с вызовом выпятил Имбирёв нижнюю губу и стал похож на обиженного ребёнка.
– На первый раз, – играл в благородство «друг детства жены», – ограничиваюсь предупреждением… Но в следующий раз…
– Ах, она тебе ещё и следующий раз обещала?! – вызверился Имбирёв, тиская в дрожащей руке рукоять гранёного стилета.
Они стояли друг перед другом набычась, два серьёзных мужчины, которые когда-то любили одну женщину.
– Мне не нравится, Ольга, что ты всё время звонишь этому человеку! – строго сказал Имбирёв жене, не глядя на неё.
– Но что мне оставалась делать?! – почти плакала Ольга Анатольевна. – Ты уехал… Один… Как я могла… Я металась по дому… Я не знала, что…
Напуганные и молчаливые молдаване стали сдаваться ОМОНу, выходя с поднятыми руками и почему-то на цыпочках…
Не слушая её бормотание, Иван, пристально вглядываясь в изнанку глаз Каюрова, мрачно предложил:
– Ну давай, мент, отойдём, поговорим!
– Ваня, – вдруг завизжала Ольга, словно бы с катушек соскочив. – Отдай мне штырь!
Оба – и Каюров, и Имбирёв, не сговариваясь, но в унисон, обернулись на её истошный бабий визг. И сказали в два голоса – как будто давно репетировали:
– Да помолчи ты, женщина!
Смешно получилось. И потихоньку все стали смеяться. Отчасти нервно, от пережитого стресса, но отчасти и в силу нелепой ситуации. Смеялись ОМОНовцы под масками. Истерически смеялась Рада со ртом под скотчем… И сами Каюров с Имбирёвым поневоле пару раз хихикнули. Грустно было только молдаванам – и судя по всему, лет на десять ближайших…
Капитан и депутат отошли в сторонку, Имбирёв достал сигареты и дрожащей рукой предложил сопернику. Тот великодушно принял.
– Ты прости меня, мент… – постепенно приходил в себя Иван Сергеевич. – День у меня просто сегодня какой-то не задавшийся… Главное, с утра началось… «Сто» буквами, «сто» числами…
– Что? – вытаращился Каюров. – Какое ещё «сто»?
– Да неважно, забудь… Короче, прости, перенервничал я сегодня, погорячился…
– И ты меня прости… Если что – не надейся… Я женат, у меня двое детей, и на твоих троих менять не собираюсь… Мы с ней просто друзья. Старые друзья. А старая дружба не ржавеет… Она мне позвонила, потому что не знала что делать, очень за тебя боялась…
– Ладно, что так обошлось… – развёл руками Имбирёв. – А если бы я четырёх жмуров бы нашинковал? Тут-то меня ОМОН и взял тёпленьким, с поличным… А благодарить – жёнушку родную… Дура она!
– Но, согласись, Иван Сергеич, красивая… – мечтательно улыбнулся «друг детства».
– Кто бы спорил! Ладно, время позднее, забирай моих жмуров несостоявшихся, может, начальству твоему дачу построят! Они рукастые, молдаване, у меня на коттедже плиточниками такие работали…
– Мне с Рады нужно показания снять… – извиняющимся тоном попросил Каюров.
– Давай не сегодня! – отмахнулся Имбирёв. – Такое пережила девчонка, пусть отдохнёт, в себя придёт… Успеет ещё со следователем полалакать…
– Не процедурно, Иван Сергеевич…
– А отряд ОМОНа поднимать по первому звонку школьной подруги – процедурно? – прищурился Имбирёв.
Каюров промолчал. Отвернулся.
* * *
Ольга пыталась снять с губ Рады скотч – и при этом не сделать девушке больно. По мычанию Рады было понятно, что задача невыполнима.
– Ладно, оставь, как есть… – посоветовал Имбирёв, подходя. – Домой приедем, размочим под краном…
Безымянный ОМОНовец нашёл в кармане у одного из молдаван ключ от наручников, освободил Раде руки.
Она вдруг – как была немой, так немой и упала на колени. Одной рукой обнимала ноги Ивана, другой – Ольги. Тыкалась обоим в брючины и плакала…
По дороге домой Иван мрачно молчал. Смотрел на жену сурово, пока, наконец, не вырвалось у него:
– А если бы я их в вагончике замочил четверых?! А ты ментов пригнала целый автозак! Совсем ума нет, женщина!
Оля, глядя на мужа по-собачьи умильным взглядом, начала причитать, догадываясь, как всегда, что ему будет в такой ситуации приятнее всего:
– Ой, Ваня, прости дуру набитую, ума нет, ума нет, откуда его блондинке взять?! Ой, испугалась за тебя, испугалась, а потом тебя испугалась… Ты, Вань, такой страшный вышел, со штырём, такой страшный, я чуть не описалась, когда тебя увидела! Глазами – зырк, губами – фырк…
– Испугалась, значит? – наслаждался Имбирёв женским пониманием. Не хотел улыбаться, но самодовольная улыбка уже змеилась предательски по суровой маске лица.
– Ой, Ваня, какой ты страшный у меня, глаза не подымешь… И штырь этот такой страшный…
Ольга, казачка, прекрасно знала, как называется «штырь» в зонтике. Но если бы она сказала «стилет» – эффект был бы не тот. Говорить глупое слово «штырь» устами блондинки было в этом случае умнее…
– Ну то-то же! – совсем размяк Имбирёв, принимая утешительно ласкающие его руки жены. – Смотри у меня! У меня, знаешь, эге! Не забалуешь! Да, Рада?!
Он подмигнул напуганной домработнице. Та торопливо, с готовностью, закивала.
– Я строг, Оля! – наслаждался покорной виноватостью жены Имбирёв. – Строг, но справедлив. Гарик хороший мужик, мы с ним поговорили… Я, в принципе, не против – что вы там на встречах одноклассников видитесь, возле пекарни здороваетесь… Раз уж там РОВД через дорогу, не твоя вина, место я сам выбирал… Но из телефона ты его фамилию сотри…
– Ага, ага! – с одержимой готовностью кивала Ольга. Тут же доставала сотовый, и на глазах у мужа демонстративно стирала контакт с фамилией «Каюров И.». Конечно, только она знала, что это старый телефон Игорька, и что его новый, действующий сотовый набит под именем «КиКа». Но Ольга всегда подозревала, что старый номер, хоть уже и не работающий, для чего-нибудь понадобиться – вот и дождалась…
* * *
Дома Ольга Анатольевна сделала нетерпеливый жест дочери и старшему сыну – мол, в ванную, помогите Раде рот разлепить, а сама метнулась к бару, выполненному над камином в виде стилизованной винной бочки, достала можжевеловый джин и стакан богемского стекла.
Подала с почтением мужу наполненный стакан, он выпил с чувством глубокого удовлетворения и пощёлкал пальцами. Молча – она же «понимающая женщина»: метнулась чуть вбок и вот уже закуска в руке мужа…
– За одно благодарю тебя, Господи! – шептала Ольга, кося на драгоценные оклады домашних икон семьи Имбирёвых – Что Наталья Степановна не знает об этом приключении! Ох, будь она у нас в гостях – со всеми кишками бы меня съела…
И тут же заверещал звонок городского телефона. Помяни кое-кого, он тут же и появится:
– Вы почему трубку не берёте?! – визжала на том конце провода свекровь прямо в ухо Ольге. – Ни один телефон не берут! Я тут с ума схожу, думаю, что-то случилось, валидол глотаю, корвалол капаю… А они там гуляют, плевать им на мать… Вы знаете, что я тут пережила, пока вы там, отключив телефоны, прохлаждались?!
– Догадываюсь, Наталья Степановна, каких вы страхов натерпелись, – извинялась Ольга, не в силах скрыть иронии в голосе.
– Что там Савва? Он с утра проглотил Мерлина…
– Кого?
– Ну, игрушку, Мерлина из «киндер-сюрприза»… Ну из яйца этого шоколадного… Он выкакал?!
– Честно сказать, Наталья Степановна, не знаю…
– Ты посмотри в горшочке, какашечки разбери, такая пластмассовая игрушка… Она мелкая… Мерлина изображает! Не поленись, береги мне внука!
* * *
Прошло несколько дней. Савва благополучно выкакал Мерлина, а Рада благополучно дала показания следствию по делу похитителей девушек-нелегалок. Чету своих хозяев она теперь просто боготворила, и не давала Ольге делать по дому буквально ничего, перехватывая любое бытовое дело…
На третий день за завтраком, дождавшись, пока Ольга уйдёт на крыльцо провожать Олега в Университет, Иван Сергеевич поймал Раду за смуглую руку и притянул к себе. Прошептал на ухо:
– Сознайся, Рада, в тот раз, когда маминого гуся готовили… Вы же не запекали его?! По телефону заказали, да?! Я клянусь, никому не скажу, но мне важно знать – наврала мне Олька в тот раз или нет!
Рада смотрела на своего спасителя изумлёнными, выпученными глазами, пёсьим взглядом, готовая ради него прямо тут умереть, не сходя с места. И этими честными-честными глазами глядя, понимая, что им нельзя не доверять – заговорила со сбивчивой искренностью:
– Как вы могли такое подумать, Иван Сергеевич?! Конечно же, это Ольга Анатольевна делала, а я ей во всём помогала… Вот этими руками! – и Рада с детской наивностью крутила перед Имбирёвым руками, словно вещественными доказательствами…
– Хм! – покачал головой Имбирёв. – А я был почти уверен…
И улыбнулся широко. Это был ответ, которого он втайне очень ждал. Рада ценила его, уважала, боготворила, но понимала, чего он ждёт. И к тому же: есть такие женские тайны, которые, случившись на кухне, никогда не должны покидать этой самой кухни…
* * *
Иван Сергеевич на полянку в парке лесоводов, где жались, словно бы в очереди в единственный туалет, рабочие его предприятия, явно стеснявшиеся кумачового флага над головами – прибыл весёлым. День был восхитительный, истинно-майский, птицы леса превратились в симфонический оркестр, а ласковый ветерок казался курортным приморским бризом…
Однако увидев маёвку, почти совсем натурально выглядевшую, Имибрёв потерял улыбку и впал в лирическое настроение. Рабочие вручили хозяину требования, всё, что выдавили из себя после нескольких дней работы с марксистскими источниками: вернуть на предприятие советский КЗоТ и расширить производство.
– А что нам добавляется по советскому КЗоТу? – спрашивал рыжий Серёжа-«солнышко», когда цидулю малевали в пекарне.
– Не знаю, – отмахивался технолог Валент. – Тебе не один хрен? Чего-нибудь, наверное, добавится…
– А может, лучше про «санитарные книжки» потребовать? – спрашивал Серёжа. – Ну заколебали в санинспекции с этим оформлением, ну вот взять меня…
– Серёж, не брызгай! – осекала бухгалтерша, хоть и приходящая, но душой сросшаяся с коллективом. – Ну что тебе, хозяева санитарные книжки нам отменят?! Тогда их пекарню закроют, и будешь опять искать «требуются…»
– А насчёт расширения линии – это дело! – весело встревал экспедитор. – Я, братцы, свидетель лично: улетает наш хлебушек, как будто в парке голубям накрошили! Привезти не успеваю в магазин – уже «имбирный хлеб» весь расхватали…
Рабочие были современными людьми из 2017 года, и они, при всём их униженном положении рабочего человека, понимали нелепость мизансцены. Даже Ольге стало стыдно за спектакль. Один человек был рыбой в воде и в своей тарелке: Иван Имбирёв!
Он очень торжественно пожал руки напуганным «старшим от коллектива», вручавшим ему требования (и проклинавшим в этот миг мысленно навязанную роль), несколько раз со значением произнёс слово «товарищи, товарищи…»
Глаза его увлажнились и смотрели на мир взглядом советского ребёнка 70-х… И всем казалось, что Иван Сергеевич или дурак, или свихнулся. Одна только жена знала, что тут, зачем и почему…
Сколько лет он жил и спал с этим гнётом измены отцу и дедам, как он жертвовал своими убеждениями, ради семьи, чтобы в семье была полная чаша – брал на себя смертный грех «обуржуазивания»… Как постепенно его засасывала трясина европейского комфорта, привычки жить и действовать по-европейски, как необратимым становилось его пристрастие к роскоши… И как внутренне он разрывался, ненавидя самого себя…
Сладко ли варенье мальчишу-плохишу? Это не столько от варенья зависит, сколько от мальчиша. Варенье может быть очень даже сладким, но если, надевая на тусовку Горсовета символику «Единой России», мальчиш в зеркало называет себя «власовцем», и отнюдь не шутя – значит, в душе у него не только кошки скребут, но и черви грызут…
Он родился от вполне конкретных родителей, чтобы продолжать их вполне конкретное дело. Он чтил обоих дедушек – в погонах и с орденами за финскую, германскую, японскую, корейскую – они висели «маслом на холсте» на самом почётном месте в доме…
В глубине души он мечтал, как дед по отцовской линии, до старости ходить в зелёной военной рубашке (а если в отставку – то в той же рубашке, только без погон) и пить крепкий грузинский чай из гранёного стакана…
Однако деньги и комфорт имеют над человеком страшную силу. Постепенно они подменяют личность. Вначале ты говорил себе – это я только для жены, для детей хитрю и изворачиваюсь, набиваю карманы… Потом постепенно приходит понимание – ведь и сам подсел на роскошь, как наркоман на героин… Дед в галифе и зелёной армейской рубашке всю жизнь «Беломор» смолил, а ты привык к «Доминикане» с золотой маркой… А лиши тебя сейчас «Доминиканы», подсунь беломор… Что запоёшь? Власовец, власовец… Начинал бизнес – как и большинство власовцев, надеясь «при первом удобном случае к партизанам перебежать»… Мол, оружие возьму, а сам в лес смотреть буду… Постепенно втянулся, да и дел за плечами уже столько, что партизаны, пожалуй, если и появятся – тебя конкретно не примут…
Сигары вытеснили папиросы, и нет душе покоя. А ведь так хочется, чтобы вкус – как у сигары, а вид, как у дедовской папиросины… Вот тогда сердце и успокоилось бы…
Всё это понимала только Ольга. «Ночная кукушка» не только всех перекукует, но и знает о человеке больше него самого. Вряд ли сам Имбирёв так внятно понимал свою нутряную скорбь. А вот жена понимала. Повезло ему с женой, чего уж там говорить?
– Товарищи! – срывающимся голосом прокричал заветное слово Имбирёв в бутиковом двубортном костюме и золотом, горящем на солнце, галстуке за 300 долларов. – Да… – и он сжал кулаки. Потом размашисто подписал требования коллектива, и пригласил рабочих к уже пыхавшему угольным жаром мангалу…
Сам пошёл впереди. Он не поднял красное знамя над собой. Он обнял знамя, как обнимают ребёнка, прижимая его к груди. Шёл с этим знаменем – и в глазах у него блестели слёзы.
Он был счастлив. Он не изменил стране, в которой родился. Он не предал своих предков, шедших на труд и в бой под этим знаменем. Даже сам Ленин – восстань он вдруг из мавзолея – не сумел бы упрекнуть Ивана Сергеевича Имбирёва в смене вех…
Вот он идёт, под красным знаменем, а за ним идут рабочие, и он ведёт их к лучшей жизни, безраздельно слившись с пролетарской массой. Кто из наставников прошлого теперь посмеет говорить, что он перевёртыш, перерожденец, что он обуржуазился…
Скажем по секрету, иногда Имибрёву снились страшные сны, в котором ему предъявляли такие обвинения то знакомые, то незнакомые люди, то живые, то мёртвые. А теперь, думал Иван, таких снов больше не будет…
…Рабочие кушали отменный шашлык и, успокоившись, привыкнув к этой нелепой инсценировке, говорили о своём, прозаичном, бытовом. А думали – про себя, естественно, что у богатства есть свои минусы. Например, когда ты богат – с жиру бесишься. Как Имбирёв. Ну вот, скажите, зачем это ему?! Ну потратила его жена кучу денег на пикник для коллектива – дело доброе, но пикник можно и менее политизированным изобразить…
– Иван Сергеевич, шашлычок вам, с пылу с жару! – подхалимисто предлагал единственный «белый воротничок» среди «синих воротничков», технолог Валент. – Самый сочный выбрал!
Шашлык на шампуре и вправду играл жировыми отблесками всех оттенков, словно ювелирное изделие драгоценными камнями…
Имбирёв отдал знамя не сразу. Знамя предков было ему важнее какого-то шашлыка (зажрался, буржуй – ещё раз подумали рабочие).
Прежде, чем отдать кумачовое полотнище былых баррикад, Имибрёв поцеловал его окантованный краешек так чувственно, что жена стала его ревновать к этому флагу…
– Да здравствует 1 мая, день труда! – провозгласил хозяин тост, который вряд ли в 2017 году пришёл бы в голову его рабочим. Всё меняется местами, такова уж жизнь…
И чувствовал он себя в этот момент, овеваемый советским флагом, как человек, который очень долго носил перелом под гипсом, а потом гипс сняли и можно почесать, где так долго зудело….
* * *
Дома оставили Раду и Наталью Степановну Имбирёву. Поручили им сделать первую в этом году летнюю окрошку.
– Там на повороте центр сейчас строят, назвали «Маленький рай»… – делилась своими путевыми впечатлениями пассажирки такси Наталья Степановна, ловко и умело кроша лук и свеклу на своей особой, никому не доверяемой, разделочной доске. – Центра-то ещё нет, а вывеску-указатель они уже поставили… А в чём мораль, Радочка?
– В чём?
– Что всюду ложь и обман! Центра-то нет, котлован один, а вывеска-указатель уже заманивает!
– Конечно, обман! – улыбнулась Рада, разливая по хромированным кастрюлям с золочёными ручками и стеклянными крышками кефир и квас – чтобы окрошку предлагать двух видов. – Какой у них там на повороте может быть «Маленький Рай»? Маленький рай – он тут, в вашем доме…
31.07.2017 г.
© Александр Леонидов (Филиппов), текст, 2017
© Книжный ларёк, публикация, 2017
Теги:
—————
