Александр Леонидов. Повелитель пыли

Из цикла "Легенды и сказки Вышнего Рарога"

ПОВЕЛИТЕЛЬ ПЫЛИ

 

От беса крестом, а от свиньи пестом [1]…

 

Эдгар Сайков никогда не думал, что увидит своего давнего оппонента, Хусая Мандаринова, в неожиданной роли щедрого дарителя. После многих лет упорной борьбы за место главного редактора «Рифейского Родника» Сайков и Мандаринов рассорились, казалось бы, навсегда…

Но теперь Хусай Мандаринов принес самое ценное, что было в захваченном им с помощью министерских крыс кабинете главного редактора… Уникальное, неизвестно как туда попавшее издание одной из первых книг в истории книгопечатания…

– Вы держите в руках одну из старейших книг в истории человечества, Эдгар Архитектурович… – смущенно говорил Мандаринов. – Это книга Ромуальда Салернского Quodlibeta septem, издана в Париже в 1487 году…

– Вижу, вижу… – деловито кивнул Эдгар, трепетно приняв старинный фолиант. Он ожидал ожесточенного торга, и надеялся порядочно скинуть цену на антикварное сокровище, за которое любой московский антиквар отдаст и жизнь, и свою столичную квартиру…

– Сколько вы за неё хотите получить, Хусай Приватирович [2]? – спросил Сайков, по-старушечьи скаредно поджимая губы, и глядя на старого врага сурово (во взгляде читалось – «допился, дозанимался ипотек – активы распродаёшь, охламон!»).

– Учтите, Хусай Приватирович, – величественно отчитывал падшего противника Сайков, – если я и возьму у вас это старьё, то только в память о покойном нашем общем благодетеле Анаксимандре Павлиновиче (имелся в виду бывший главный редактор «Рифейского Родника»)… – Сайков с жестом очевидного превосходства поправил очки в золотой оправе. – Так-то вам не старьёвщик, и свои финансовые проблемы в следующий раз предложу вам решать в киоске быстрозаймов…

– Я знаю… – залепетал Хусай Мандаринов с устало-пепельным и обвислым лицом страдальца (Сайков тогда думал, что от запоя – ох, как он ошибался!) – Эдгар Архитектурович, между нами в прошлом не раз пробегала черная кошка…

– И даже персона «черного кобеля, которого не отмоешь добела», – поговоркой ввернул Сайков, торжествуя унижение бывшего соперника.

– Да, да… Может быть, вам трудно в это поверить, но… Эдгар Архитектурович, независимо от того, как сложились наши отношения в прошлом… Поверьте, я честный, порядочный по-своему человек… И я готов отдать вам эту инкунабулу совершенно бесплатно!

– Бесплатно?! – растерялся Сайков. Он готовился к ожесточенному торгу – а теперь, при капитуляции противника, совершенно не мог понять – в чем подвох. И невольно стал подыгрывать Мандаринову:

– Хусай Приватирович, эта книга стоит целое состояние… Мне было бы неудобно, особенно учитывая наши отношения в прошлом… взять у вас её просто так… Да и с какой стати?!

– Как порядочный человек, Эдгар, я отдаю вам её за очень и очень существенную плату: если вы согласитесь её принять! Другой бы наврал, скрыл – я скрывать не буду: читая эту инкунабулу, человек сходит с ума… Я это проверил на себе, и очень напуган, Эдгар Архитектурович… И если у вас достанет мужества её принять в дар – помните, что я честно вас предупредил, сразу же, при передаче…

«Как Хусай мог читать Ромуальда Салернского?! Ведь он же не знает латыни!!!» – пронеслось в голове Сайкова. Или он пытался читать по-русски книгу, написанную латиницей, оттого и с ума сходить стал? Да было бы с чего сходить-то!!!

 

*  *  *

 

Хусай Мандаринов, между тем, думал о своём. Конечно, всё было не так, как он обрисовал. Никакой Quodlibeta septem Хусай Приватирович, конечно же, и не думал читать – удовлетворившись поблекшим тиснением на обложке свиной кожи: название не только не русское, но даже и в словаре латинского языка слова «Quodlibeta» нет! Это специально проверял ещё при просвещённом абсолютизме Павлиныча зам редактора полиглот Ляпис Денисский…

Слово вышло из употребления в мертвом языке уже в средние века, а когда-то обозначало – «обо всём», «всякая всячина»… Получается, что знаменитый чернокнижник написал книгу «Семь раз обо всём». Но как можно насчитать семь раз в отношении вещи, существующей только в единственном числе?! Ведь «всё» – оно же в себя включает, извиняемся, всё… Где же ещё место для шести подобных состояний?!

Такими вопросами, впрочем, мучился Денисский, ушедший из редакции вместе с Сайковым. Деревенского выходца Хусая такие вопросы особенно не волновали. Равно как и то – переводить ли имя Romuald Salerno [3] «Ромуальд из города Салерно (т. е. «Солнечного»), или «Ромуальд Солнце»…

«Какая разница? – решил Мандаринов. – Всё равно культур-мультур…»

И упёр раритет сомнительного происхождения, непонятный в провинциальной редакции, к себе домой. Тут-то и начались страдания немолодого Хусая!

С приходом ночи в квартире Мандаринова раздавались теперь странные охи и стоны, а порой зловещее плотоядное хрюканье. Казалось, что по дому ходит и чего-то ищет, вынюхивает черная инфернальная свинья… Несколько раз нечеловеческий голос весьма явственно требовал у Мандаринова:

– Отдай мою кожу! Отдай мою кожу!

Конечно, как и все старинные книги, творение Ромуальда Солнечного (Romuald Salerno) было в переплёте натуральной кожи. Но где это видано, скажите, чтобы свиньи или волы являлись через века за своей шкурой, которую выдубили в парижской типографии?! И – оцените несправедливость – являлись не к своим покойным резникам, мясникам, не к типографам, любившим (за отсутствием выбора) натуральные переплётные материалы – а к далёкому обладателю старинного фолианта?!

Терпение главного редактора окончательно лопнуло и нервы совсем сдали, когда за окном (а жил он на пятом этаже) послышался перестук как бы каблучков (копыт?!) и некто высокий, недобрый встал тенью так, как будто бы Хусай живет на первом этаже… Заглядывая в открытое по поводу летней июльской духоты окно Мандаринова, этот Некто теперь уже лично потребовал:

– Отдай мою кожу!

Тут показалась из-за тучек жёлтая, как зубы курильшика, Луна, особенно крупная, наливная в июле – и седеющий Хусай (спасло его только полное отсутствие мистического воображения) увидел, что у пришельца, несмотря на вполне рыцарский черный плащ – свиная голова!

Со страху Мандаринов нырнул с головой под нанковое одеяло – а когда выпростался из простыней – странного визитёра, опиравшегося задними копытцами о воздух, уже не стало… Как и не стало у Хусая Приватировича желания хранить дома инкунабулу покойного народного поэта Павлиныча….

Но наивна была теория, что возвращённый в редакторский шкаф комнаты отдыха служебного кабинета редактора «Рифейского Родника» фолиант избавит от нежелательных визитов. Стоило главреду по каким-то маловажным делам задержаться на работе (кажется, на кого-то живого некролог пропечатали, и в новом номере нужно было, не роняя лица, как-то объяснить, что насчет смерти этого заслуженного работника культуры есть и альтернативные мнения) – как к нему заглянул странный посетитель.

Секретарша уже ушла до наступления сумерек – а гость вошел в приёмную вместе с сумерками. Прошёл к Хусаю Приватировичу, принёс какую-то рукопись в потёртой папке… Но смотреть на рукопись Мандаринов не мог – слишком уж завораживало лицо посетителя. Поросячьи маленькие, глубоко посаженные глазки, неестественно вытянутые вперёд челюсти, нос пятачком… Мандаринов списал все эти аллюзии на недавнюю нервную дерготню…

«Мало ли что… Вот писатель Алексей Нионилов – он тоже на раскормленного борова похож, а какие сонеты пишет! – уговаривал себя Хусай. – И ведь главное – с Ниониловым совсем нестрашно, хоть от него и прёт перегаром… Почем с этим страшно?!»

И Хусай уговаривал себя не бояться. Но напрасно. Странный пришелец действительно был похож на кабана – в том числе и небритой щетиной своей, и клыками, порой влажно-слюнно поблескивавшими… И говорил какие-то странные, постоянно повторявшиеся слова:

– Я надеюсь, мы станем теперь друзьями… На крепкую дружбу я надеюсь… До конца, вместе – навсегда…

Мандаринов говорил что-то насчет необходимости прочтения рукописи перед крепкой дружбой навсегда, мол, я не такой, чтобы дружить после первого свидания с человеком, надо пообщаться, перед дружбой-то, сходить вместе пообедать и всё прочее…

Но свиновидный кабаноид настаивал на какой-то нерушимой дружбе, словно его заклинило. Мандаринов открыл папку… и похолодел, алогично вспотев (обычно потеют от жары): на множестве машинописных страниц в тёртой и дряхлой папке были пропечатаны одни и те же слова:

– Давай будем дружить! Навсегда и нерушимо! Давай дружить! Дружить! Будем друзьями!

– Давайте будем отныне и навсегда неразлучными друзьями! – предлагал где-то за кадром свиновидный гость. Скрипнул стул – это визитер поднялся… Чтобы откланяться? Или… наброситься?!

Подняв глаза от текста, позеленевший от ужаса главред «Рифейского Родника» увидел перед собой протянутую для дружеского рукопожатия руку. Всё, вроде бы, как обычно, как тысячу тысяч раз протягивалось: чуть согнутая в локте рука в плаще, из-под плаща выглядывает рукав пиджака… Под пиджаком – несвежая манжета сорочки… Из манжеты… Вот тут-то самый афронт! Из-под манжеты не человеческая кисть руки протянута, а свиное розово-бурое копытце!

– Да что же это такое! – завопил Мандаринов дурным голосом, и в обход предлагаемого копыто-пожатия, кругом вдоль окон побежал на выход. – Отстань! Я не знаю, где твоя шкура! Я не сдирал с тебя кожу!!!

– Беги, беги… хрюкнула совершенно расплывающаяся образина. – Всё равно не скроешься, мы всё равно будем дружить… Неразлучно и навсегда…

 

*  *  *

 

Это и стало последней каплей для Хусая Мандаринова. Он не был настолько подл, чтобы продать адскую книгу несведущим антикварам, хотя и мог бы за такую низость выручить хорошие деньги. Припомнив, кто из знакомых бегло читает по латыни (а читал по ней один лишь Эдгар Сайков), Мандаринов решил отдать раритет бывшему конкуренту, честно объяснив: книга стоит несколько миллионов, и может быть, даже не рублей… Но если соглашаешься принять её – будь готов и к разным неприятным последствиям – за окном и в чулане…

 

*  *  *

 

Суеверного страха у Эдгара Сайкова отродясь не водилось, жаба же душила: такое сокровище, хоть на гараж «мерседесов» обменять легко! С чертями Сайков был знаком только заочно, от писателя Нионилова, да и то с маленькими, зелёненькими и смешными, штатными сотрудниками антиалкогольной пропаганды…

От того Сайков без особых сомнений дал облегчиться Мандаринову «по большому», решительно, и с нескрываемым удовольствием избавив его от Quodlibeta septem 1487 года.

– Почитаем, почитаем! – сказал давно покойному Ромуальду Солнечному нынешний Эдгар Сайков, как он говорил всем живым авторам, приходившим к нему в редакторские кабинеты. – Интересно, интересно! Как это у вас, батенька «всё и вся» в семи экземплярах, когда оно может быть только в одном-единственном!

И, не откладывая в долгий почтовый ящик, – Эдгар в то время (только-только начиная на общественных началах свой издательский супер-проект – пока без названия, ибо никак не мог придумать достойное) как раз тогда состоял в начальниках почт – засел Сайков читать латинский старинный текст, в котором заглавные литеры глав, как в рукописных хрониках, ещё были киноварью прорисованы. И каждый – был образцом миниатюрного художественного искусства средневековья!

Побежали перед глазами Эдгара загадочные строки:

«Omnis qui est displicentia. Et Immobilitatem est absque satisfactione. Non turbet umbrarum caliginis…» [4]

Читая первую страницу, Эдгар понял, что читает совершеннейшую бессмыслицу. Покойный Ромуальд-Солнце писал на «кухонной» латыни, считающейся порчей средневековья, тогда как классической латынью принято считать речи Цицерона.

Но кто знает: может быть, это Цицерон был косноязык, а средневековый Ромуальд писал как раз на самом верном, самом исходном латинском языке?! Ведь живых современников мёртвой речи римлян – не осталось…

…Дойдя до «тёмных теней», «umbrarum caliginis», современный Эдгар с удивлением обнаружил, что за окном уже смеркается. А ведь он ещё и страницы не перевернул, и точно помнил, что сел читать инкунабулу пополудни…

В дверь стали трезвонить. «Заснул я, что ли, над книгой? – недоумевал, направляясь в прихожую и шлёпая тапочками без задников, Эдгар Сайков. – Читать кухонную латынь тяжело, это и не совсем латынь, по большому счету, а что-то вроде татарского «айда» в русском языке… Но не настолько же, чтобы битый день сидеть над первой страницей! Видимо, этим звонком в дверь и разбудили…»

Заглянув в дверной глазок, Эдгар увидел с обратной стороны стального полотнища свиную голову. Обладатель свиной головы вполне человеческой рукой нажимал на «пуговку» электрического звонка…

Другой бы удивился, но не Сайков. Он решил, что это допившийся до свинского состояния писатель Алексей Нионилов пришёл занять на опохмел. Данный же факт был хоть и прискорбным, но нисколько не мистическим…

– Нет, нет и нет! – крикнул Сайков зычно свиной голове с человеческими руками, бубнившей что-то про кожи и шкуры (ибо речь алкоголиков бессвязна и бессмысленна – решил про себя Эдгар). – Даже и не говори ничего, Лёха! Я не куплю ни шкур, ни кож, и саблю твою в залог тоже не возьму! Ступай и проспись!

Огорошив столь решительной реакцией свино-упыря (попросту перепутав его со старым знакомцем, что был ненамного красивее, особенно с похмелья), Эдгар вернулся на кухню, где возле чашки остывшего чая читал творение мага из средневекового Салерно…

«Et dominus veniet et erit terra limo magister – id quod non dabit tibi dabo caro viva…» [5]

 

*  *  *

 

…Есть у иных книголюбов такая дурная привычка: спать над книгами… До того зачитаются, что и сами не заметят, как смежатся веки, как придёт зыбкое марево сновидений… Увлеченный, поглощённый чтением невиданно-древней книги, Эдгар Сайков (начинающий издатель, перековавший редакторские мечи на книгоиздательские орала) далеко за полночь стал различать буквы всё хуже и хуже… Они плыли перед глазами – но очень хотелось рассмотреть каждую букву, каждую миниатюру…

Эдгар пытался поднять тяжёлую книгу ближе к глазам – но её было очень тяжело держать на весу. А оторваться страстный любитель книг и латыни уже не мог. Тогда он снова положил книгу на стол и опустил к ней взгляд, лицо, всем корпусом склонился над творением старого чернокнижника Ромуальда…

Чем больше троилось в глазах от усталости – тем острее обнимал азарт дочитать, обязательно дочитать завораживающие формулы покойного Гварны из Салерно…

И так получилось, что, заколдованный таинствами мертвого языка, Эдгар приблизил взгляд почти вплотную к страницам…

Тут усталость взяла своё. Сайков уснул. Его голова не упала на раскрытые страницы – потому что ей неоткуда было падать. Она лишь снизилась ещё чуть-чуть… Легла на жёлтую бумагу, как на подушку…

Сайков спал. Спал сном праведника… Но зловещая книга не спала. Что-то шевелилось в ней, в толстой корке обложки, в свиной коже переплёта…

И вот на поверхность из глухих и узких бумажных ходов вылез крохотный, но омерзительный книжный червь. Веками спал он в глуби переплёта, выедая ткани премудрости, но теперь его пробудило молодое и свежее дыхание совсем рядом…

Книжный червь пополз по буквам. Добрался до лица Сайкова. Дальше скользил склизким мерзким телом по лицу Эдгара – отчего даже глухо спящий Сайков застонал, заскрипел зубами от содроганий…

Но ничто уже не могло спасти книгочея. Книжный червь забрался к Эдгару в ухо и нырнул куда-то глубоко в мозг. И стал точить там плоть – как точил он плоть старого свиного переплёта… Только жрал он интенсивней. Много интенсивнее… В тысячу раз активнее, чем на полках сонных библиотек… И кричал во сне, от не до конца осознанной боли несчастный библиофил…

 

*  *  *

 

Уже с червоточиной внутри, глухой ночью спал пожираемый изнутри Эдгар Сайков прямо над пентаграммами загадочных формул и инфернальных рисунков чернокнижника раннего средневековья…

Страшное дело вершилось над колдовским фолиантом…

Эдгару (не Ромуальду ли?) снилось старое Салерно, мужчины в позолоченных, инкрустированных драгоценными камнями кирасах, в плюмажах над рогатыми шлемами, дамы в островерхих колпаках со шлейфами, снилось погребение усопшего автора, состоявшееся много веков назад…

Эдгар (или Ромуальд?) видел, что не старого чернокнижника, а его, уральца, уроженца СССР, Сайкова, положили в узорчатый, с насеченными сложными каббалистическими символами каменный ларь, и стали опускать глубоко-глубоко в каменистую почву, сложившуюся в нижних слоях пластами ещё до появления всякой жизни на Земле…

И слышал отчетливо, явственно, всю жизнь работавший редактором Сайков, как на каменную крышку его замысловатого гроба гулко падали комья земли, шумели ниспадающим, навеки погребающим потоком…

И такой страх, такой ужас обуял несчастного читателя ромуальдова фолианта, что проснулся Сайков в холодном поту, и стал отрывать лицо от жёлтых страниц Quodlibeta septem… Но пот стал словно бы клейстером, и страницы тянулись за щеками, за лицом Ромуальда… пардон – Эдгара, щупальцами хватали его, пытались врасти в него грибными корнями, просочится ему вовнутрь…

Далее Сайков уже не контролировал себя. С жутким ухающим выпью криком он выскочил с кухни, прихватил одежду и деньги – и малодушно бежал из разом ставшей зловещей и проклятой квартиры в подъезд… Оттуда, уже не в силах удержаться, сел в первое же попавшееся такси (это было чёрное такси) – и потребовал везти его на вокзал…

За рулём черного такси сидела свинья. Она, тем не менее, говорила по человечески и попросила оплатить маршрут её же собственной кожей, некогда содранной на переплёт Quodlibeta septem…

– А то не повезу! Зачем мне твои деньги – без моей шкуры?!

Эдгар уже мало чего соображал и слишком торопился бежать. Он отдал свинье (у свиньи были странные, однако же пятипалые руки) ключи от своей квартиры, и объяснил, где свинья может найти желаемое.

В благодарность свинья за рулём более ни о чем не спрашивала Сайкова и мигом, словно черный вихрь, довезла его до ж/д-вокзала. Была глухая черная ночь, три часа пополуночи, час вампиров…

Но никто не помешал Сайкову в пустом зале касс купить билет куда-то за скромную цену…

Никто не задержал его в пустом подземном переходе с тусклым и зловеще-зеленоватом светом продолговатых пластиковых плафонов…

Никого не было и на седьмом перроне, куда выскочил потный и измученный бегством Эдгар …

Проводница помогла ему забраться в вагон и указала на его спальное место:

– Господин Сайков, к сожалению, у вас верхняя полка… Летом там очень душно, и неудобно… Но ничего не поделаешь, купе есть купе, нижние полки купили до вас…

 

*  *  *

 

Спал уральский город, спала вся страна. Час вампиров подмигивал жёлтыми дорожными прожекторами на стрелках, подвывал паровозными гудками, скрежетал ребордами, словно стиснутыми зубами чудовищ…

А Эдгар Сайков всё ехал и ехал куда-то, придремав на верхней полке купейного вагона. Лишь бы подальше… Лишь бы подальше… На верхней полке было душно и тесно. Эдгар постоянно попадал локтем то в переборку, то в потолок, то в цепь, крепившую полку со стороны спуска.

– Надо бы спуститься… – уговаривал себя Сайков. – Зачем я улёгся спать?! Надо спросить у проводника, докуда я взял билет… Надо попросить у проводника чаю… Почему так хочется спать?!

Безмерно-сонный, словно бы в дурмане или под воздействием наркотиков, Эдгар не мог найти выход с верхней спальной полки… На него нашло – и тут же отпустило – жуткое ощущение замкнутости ящика… Ему показалось, что он отделён от вагона пластиковой переборкой купе не только слева, но и справа… Снизу матрас полки, а сверху крыша вагона… Но так ведь не может быть – говорил себе Эдгар. – Совершенно очевидно, что я в поезде, слышу стук колёс, еду куда-то… Просто я устал или заболел… Или меня опоили… Я просто немножко посплю, а потом спущусь и пойду разговаривать с проводницей… Господи, как же душно… Совсем нечем дышать… Нечем дышать… И так тянет спать, непреодолимо тянет спать под стук колёс…

 

*  *  *

 

Это и был стук колёс. Это методично и ровно ехали вагонетки в итальянском Салерно, над метровой толщей окаменевшего грунта, укрывшего усыпальницу чернокнижника Ромуальда Гварны. Каменный ящик, в котором спал вместо колдуна совсем другой человек, всё ещё надеясь в смутных снах слезть с верхней полки и пойти за чаем в купе к проводникам… Поезда, идущего из ниоткуда в никуда…

Больше не было в мире Эдгара Сайкова. Не было и Ромуальда Гварны Салернского. Один заступил на место другого, и мир услышал самыми чуткими ушами колдуний железную поступь Ромуальда Сайкова, гулко, как крышку гроба, захлопнувшего книгу собственного сочинения в окладе натуральной пергаментной кожи…

Эта книга была ему больше не нужна. Пусть себе спит в сундуке старья до следующего раза…

В новом теле Ромуальд-Солнце вышел на улицу уральского города… И после веков отсутствия в обществе тёзки-светила подслеповато прищурился на золотые лучи щедрого лета в чужом для него XXI веке…

«Вышний Рарог» – подумалось ему, – да, именно так он и назовет свое детище. Это будет издательство, собирающее мудрость текстов и слов со всего мира… да что там – со всех миров необъятного Мультиверсума. Дело оставалось за малым: просто взять и начать…

Да, но сначала нужно войти в местный бомонд – а поможет ему в этом… Так, где там этот свин Нионилов?..

 

Уфа, 20–21 июля 2016 г.

 

Примечания Смотрителя

 

[1] В. И. Даль, «Собрание пословиц и поговорок русского народа», 1862 г.

[2] Автор намекает на ситуацию, сложившуюся в 2012 году, когда А. Г. Хусаинов стал главным редактором («приватизировал») газеты «Истоки» («Рифейский родник» в версии А. Иликаева).

[3] Ромуальд Гварна Салернский — знаменитый средневековый чернокнижник, придворный доктор, архиепископ Салерно в 1153—1181 годах, государственный деятель Сицилийского королевства, хронист. Учился медицине, изучал богословие, право и историю. Ромуальд играл важную роль в жизни Сицилийского королевства. Являлся фактически теневым правителем за спиной короля Вильгельма I Злого, лечил его от болезней, считавшихся неизлечимыми, а после короновал в кафедральном соборе Палермо нового короля Вильгельма II Доброго. Примирил Фридриха I Барбароссу с папой Александром III и Ломбардской лигой. Написал Chronicon sive Annales, начинающаяся с Сотворения мира и охватывающая период до 1178 года, в которой безмерно восхвалял свою роль в мировой истории. Хроника Ромуальда является ценнейшим источником для изучения царствования Вильгельма I Злого и Вильгельма II Доброго.

[4] «Omnis qui est displicentia. Et Immobilitatem est absque satisfactione. Non turbet umbrarum caliginis…» – (лат.) «Каждый явленный являет неудовлетворенность. Лишь полная неподвижность полностью удовлетворена. Не беспокойте темные тени…»

[5] «Et dominus veniet et erit terra limo magister – id quod non dabit tibi dabo caro viva…» – (лат.) «И придет Господин пыли, и он будет хозяином слизи земной и праха… И даётся то, что не даёт вам живая плоть…»

 

© Александр Леонидов (Филиппов), текст, 2016

© Книжный ларёк, публикация, 2016