Александр Леонидов. Симметрия счастья

СИММЕТРИЯ СЧАСТЬЯ

 

 

– …Мам, ты можешь отложить свой обруч и поговорить со мной нормально?! – приставала дочь. – Я не понимаю, что за манера такая?

– Когда родишь троих, как я, – поймёшь! – парировала Ольга Анатольевна Имбирёва, но тяжёлый, набивавший синяки на боках, обруч, с помощью которого она «держала форму», опал с её талии на ковёр. – Давай, валяй, чего там у тебя стряслось?

Дочка Наташа собралась с духом и выпалила торопливой скороговоркой:

– Мама, я знаю парня, который папе синяк набил. Это мой Славик. Это я виновата, он для меня бегал с выпускного, это я его попросила… А теперь, получается, он к нам зайти не может…

– Та-ак… – выдохнула Ольга Анатольевна, сдувая локон светлых волос со лба. – Парня своего, значит, за бутылкой посылала? А не рано ли ты, милая моя, выпивать-то стала?!

Огорошила дочь таким неожиданным видением проблемы: Натка собиралась обсуждать совсем не это. Она, действительно, на выпускном вечере в школе спровоцировала влюблённого в неё по уши Славика «сбегать за пузырём» – но только «чтобы проверить, на что он готов ради меня». А в дверях школы дежурили родители выпускников, как раз для такого вот случая, чтобы дети спиртное не протащили… Один из патрульных – папа Наташи, Иван Сергеевич Имбирёв, уважаемый человек, депутат Горсовета и владелец нескольких юрлиц, кроме собственного физического… Который тоже очень сильно любит Наташу Имбирёву, но совсем не так, как Славик…

Ясен перец, Славик, обходя кордоны бдительной родни, полез через окно первого этажа, которое располагалось чуть дальше каптёрки завхоза… А Иван Сергеевич, который тоже в этой школе учился (и даже висел в ней светлым обликом на доске почётных выпускников) – прекрасно помнил лаз, через который сам доставлял бухло одноклассникам на выпускном 1988 года…

– Тогда конечно, совсем другое время было! – рассуждал Имбирёв. – Но вдруг и сейчас?..

И вот этот депутат Горсовета в парадном костюме-тройке фиолетовых глянцевых тонов попёрся не вовремя проверять запасной лаз. Славик с бутылкой уже почти пролез в школьный коридор, где его радостными воплями приветствовали одноклассники, а радостнее всех – Наташка Имбирёва…

Пока Славик, наполовину всунувшись в проём, улыбался всем победно, а Наталке – особенно, коварно подкравшийся сзади её папаша схватил контрабандиста за ноги, и стал тянуть на себя, чтобы незамедлительно и всенародно разоблачить…

Славику ничего не оставалась делать, кроме как лягнуть чрезмерно бдительного «отца города» и по совместительству отца своей возлюбленной, каблуком в глаз… Высвободившись таким образом, он с ловкостью тюленя втянулся через подоконник в школьный тёмный коридор и, грохоча туфлями, вместе с остальными ликующе сбежал…

Случай очень насмешил Наташу Имбирёву, потому что она не знала, кого из стражей постигло каблучное возмездие за излишнюю бдительность. После волшебной ночи и прогулки на городской мост, где Славик нашёл время окончательно и бесповоротно признаться Имбирёвой в любви, и даже кое-что успел услышать в ответ – Ната в ужасе обнаружила у папы роскошный фингал под левым глазом…

– Папе дали в глаз! – радостно сообщил маленький Имбирёв, младший брат Наташи, Савва. Ему хорошо кривляться – его-то это не касается… А вот Натка сразу всё поняла…

– …Он моё лицо видел, Наташ… – рассказывал Славик под звёздами на мосту. – Как на грех, я обернулся, и под фонарём всё было…

Разве могла тогда хохотавшая Ната сообразить, что «он» – «видевший лицо» – её папаша?!

Такое вот хмурое утро получилось у волшебной ночи объяснений и взаимопонимания! И теперь – о, верх цинизма! – мама, которая, вроде бы, нормальный человек – хочет обсуждать вместо примирения мужчин дурацкий вопрос: не рано ли доча начала парням спиртное заказывать?!

– …Я тебя отлупсачу, как сидорову козу! – мрачно пообещала Ольга Анатольевна, утирая лоб и до ненависти напоминая самой себе в этот момент собственную мать, Наташину бабушку. – Нет, ну ты посмотри, чего выдумала!!! Бутылку ей доставлять! Бутлегерша малолетняя…

– Ну, мама! – в отчаянии закусывала губу дочь.

– Ничего не мама! Я помню Славика… – в отличие от мужа, Ольга ходила и на классные собрания, и на школьные мероприятия. – Он хороший мальчик был, пока ты не испортила!

– Мама, ну я же совсем не об этом! Понимаешь, мы со Славой… Ну, короче, договорились никогда не разлучаться… Ты, как женщина, должна меня понять…

– Как женщина?! – рассвирепела Ольга Анатольевна. – Тебя?! Я тебе дам, «женщина»…

– Мама! – почти рыдала Натка. – Ну что же с папой-то делать?

– А чего с ним теперь делать? – сдала назад мать, вспомнив собственную бурную юность. – Лёд прикладывать и очки тёмные носить…

– Я не про это… Мам… Ну как они теперь встретятся? Понимаешь, Славик обернулся перед этим… ну… жестом своим… Он же ради меня… Чтобы мою просьбу выполнить… И папа лицо его увидел…

– Н-да… – проникаясь, Ольга Анатольевна приложила палец к скуле, призадумалась. – Кабы Ваня лица не видел – тогда бы, конечно, ерунда… Ему, в некотором смысле, даже полезно… С семьёй стал больше времени проводить… А с лицом-то, конечно, нехорошо вышло… Чего же твой Вячеслав крутится-то так, словно шило в одном месте… Лез бы головой вперёд, нафига оглядываться?!

Гнев на дочь моментально прошёл, мозги стали работать в совершенно другую сторону. Как отмазать перед Ваней эту «сладкую парочку»? Одна, дурочка, парней за водкой гоняет, которую сама же не пьёт (знаменитая женская непоследовательность), другой пяткой депутату Горсовета в глаз зафинтилил… Хорошенькое знакомство с предполагаемым тестем, ничего не скажешь, вершина «пиара»…

 

*  *  *

 

Семейство Имбирёвых собралось за обедом в полном составе. Ольга вместе с домработницей Радой разливала суп по тарелкам, Наташа расставляла их на столе, мужчины «ждали приступить».

Иван Сергеевич, с фингалом немного похожий на алкаша, в домашней «олимпийке» читал краевую газету, старший сын, Олег, молчаливо и скромно мечтал о чём-то, младший сорванец, Савва, ёрзал в нетерпеливой пакостливости.

– Пап, а Димка сказал, что ты внимателен к мелочам! – это, конечно, Савва, охламон, не молчится ему… – Даже каблуки так близко рассматриваешь, что отпечатки остаются…

– Что ты мелешь?! – рассердилась мать, и нашла время дать младшему подзатыльник между третьим и четвёртым суповым разливом.

– Я внимателен к мелочам! – мрачно согласился Иван Сергеевич. – Я его хорошо рассмотрел…

– Кого, Димку?

– Очень мне нужен твой Димка! Балабол этот! Я стервеца этого рассмотрел! Я его найду, пусть только на глаза мне покажется! Я ему покажу, как я к мелочам внимателен…

– А всё же, что не говори, Вань, а он храбрец, этот хулиган! – как бы между делом ввернула Ольга Анатольевна и незаметно подмигнула Натке.

– Как это?! – от удивления Имбирёв-старший чуть газету в суп не уронил.

– Ну, понимаешь, Ваня… – заискивающе начала Ольга. – Ты у меня такой представительный, грозный… Образец мужчины и казака для всех в городе… Я просто знаю по общению с Наткиными одноклассниками – молодь к тебе и подойти-то боится… А этот видишь, какой прыткий, негодяй… Не побоялся самому Имбирёву в глаз дать!

– Думаешь, он видел, кто перед ним? – приосанился Иван Сергеевич.

– А как же? – развела руками Ольга. – Ты же говоришь, что ему в лицо смотрел… Значит, и он тебе… Другой бы сник сразу, ты же у меня – скала… А этот живчик, прыткий…

– Ну, не знаю, не знаю… – пробормотал старший Имбирёв, несколько, впрочем, просветлев.

– Он – хулиган! – влез непрошенный Савва, которого хлебом не корми, дай побалагурить с взрослыми наравне. – Я бы никогда папе в глаз не дал…

– Молодец, сынок! – обрадовалась мать, но рано.

– …Я бы в нос прицелился, туда больнее!

Вся примирительная работа Ольги насмарку! А тут ещё Рада, дура из Молдавии, думая, как лучше сделать – влезла вдруг с советом:

– Иван Сергеевич, он же из выпуска этого года! Надо вам просто выпускные фотографии всех пяти классов просмотреть – вы его и опознаете сразу!

– Ну, уж ты, Рада, помолчи, пожалуйста! – строго осекла домработницу Ольга. – Это ни к чему! Молодому парню жизнь ломать! Ты же не знаешь, как Иван в его годы казаковал, и не такое делал… Да, Вань? – краем глаза Имбирёва-мама видела, как окаменело и побледнело дочкино лицо.

– Конечно, я в полицию обращаться не буду! – утешил женщин Имбирёв-старший. – Ещё позора не хватало, сопляка искать… Убежал – его счастье… Но если попадётся… Небо ему с овчинку покажется…

 

*  *  *

 

Сидя в кабинете, Имбирёв-старший никак не мог перейти к «работе с документами». Курил сигару, играл инкрустированной слоновой костью крышкой подаренного женой роскошного хумидора [Ящик для сигар со встроенными средствами поддержания температуры и влажности внутри – прим. Смотрителя], и мучительно думал, что «оно пришло»…

Ну, а как оно могло не прийти? Выросла дочка… Раньше-то, кроме папы, никто не нужен был… маленькая была, папина куколка… засыпать у него на руках любила… Птенчик папин! И, главное, не заметил… Ну совершенно не заметил… И вроде времени совсем ничего прошло…

Ну, седина появилась – Бог с ней, мужчины каждый по разному седеют, это ж не старость ещё… А вот деваться некуда: выросла из папиной куколки кобылица, шальным глазом косит, в степи на приволье рвётся… Знал ведь, что случится, куда без этого…

Первый раз сердце ёкнуло, когда она однажды летом вышла купаться в их маленький бассейн возле дома в двойном купальнике… То, маленькая была, плескалась в одних трусиках… А тут бикини появился… Ну, прикрывать-то пока нечего, утешался папа, игра детская, не более того… Год прошёл, и снова летний зной, и женский купальник, и уже есть чего прикрывать…

А куда денешься? Волком выть хочется, а ведь деваться-то некуда, растёт, и в том правда жизни, мгновению «замри» не скажешь…

Имбирёв сознался себе, что заранее ненавидит того мерзкого, чужого мужика, который однажды появится… Ненавидит всем сердцем и заранее подозревает во всяческом зле… Потому что мужик (он представлялся с белым пятном вместо лица, но с убийственно-подчёркнутой страшной деталью в плавках) – чужой, неведомый, полезет к ней в самые нежные и укромные места… К его, Ивана, девочке, лапушке невинной, на которую папа дышать боится, а чужой мужик… Нет, невыносимо даже думать об этом! Господи, пусть его не будет! Не будет, и всё… Будут только папа и дочка, и папа будет её купать в корытце, поддерживая головку со светлыми, льняными, мамиными волосиками…

Но ведь – говорил здравый смысл – она теперь кобылка, и в корытце-то, заботливо сохраняемое в гараже висящим на стене, – не влезет, как ни запихивай… И ничего тут, Иван, не поделаешь, ничего, можешь рыдать или грызть одеяло по ночам, воображая себе ужас появления чужого в доме… Но он появится так же точно, как ночь сменяет день…

А как иначе? Что её, в башне запереть? И какое она там счастье, в башне, обретёт? Она выросла, Иван, выросла похожая, к счастью, на мать больше, чем на тебя (потому что ты, будем честными, не ахти красавец), и она стала постреливать глазками, и улыбка у неё стала такой влажной, чувственной, а потягушки по утрам – жеманными, потерявшими детскую невинность… И это уже не отменить, потому что в этом вся жизнь, весь великий круг человеческого бытия…

Понимая неизбежность страшного – Имбирёв тешил себя надеждой, что «не сегодня». Он, конечно, появится, нужно смириться с этим, смириться, что в числе прочего – ты потенциальный отец невесты… Но потом, когда-нибудь попозже, не сегодня, ещё не в этом году…

А потом пришёл младшенький Савва, полный детской наивности и хулиганского задора. Словно кипятком по рукам плеснул пугающими вестями…

– Наташка дура! – ябедничал Савва. – Она весь «ММ-дэмс» съела, а свалила на меня… И вещи свои чужим людям раздаёт…

– Как это так? – изумился отец.

– А так! Давеча она шла со школы, а портфель её у какого-то незнакомого мальчика… Только перед самой дверью и забрала у него… А вдруг бы он украл чего?! Он отдал портфель и стал её целовать…

– Что?! – Иван Сергеевич содрогнулся от острого спазма отцовского ужаса.

– И не так, как ты нас перед сном, папа, а всю её измусолил…

– Ну, она хоть влепила ему «леща» хорошего? – с внезапно нахлынувшей ненавистью к чужаку спросил Иван Сергеевич.

– Нет, пап… Она только «ах!», «ах!» – Савва комично спародировал смущённую растерянность сестрёнки. – Прямо не знаю, папа, в кого она у нас такая глупая?

Видя, что отец совсем почернел лицом, заботливый ябеда утешил родителя:

– Я, папа, никогда никакой девчонке целовать себя не дам! Можешь не беспокоиться! Фу, гадость!

 

*  *  *

 

Старший, Олег, тоже наябедничал отцу, но уже на мать.

– Папа, я к тебе как мужчина к мужчине! Мама дверь захлопнула у Айгуль перед самым носом! Она Айгуль вообще не воспринимает, и глаза такие злые становятся, ледяные – ну, ты знаешь, как мама умеет, когда злится…

– А кто такая Айгуль? – думая о своём, поинтересовался Иван Сергеевич и тут же пожалел. Сынуля обиделся.

– Пап, ну ты чё, не помнишь! Я же вас знакомил! Моя Айгуль! Мама ведёт себя совершенно невозможно… Чего я только не наслушался: и что я яблочко от яблони, и что мы с тобой оба евразийцы, и что гены соплёй не перешибёшь… Для мамы Айгуль – «эта косоглазая»… Никогда не думал, что мама – расистка у меня…

Иван Сергеевич погрустнел: ну как такое объяснишь? Да, в общем, Олежка знает, что до мамы у папы была другая жена, и была она азиатской, скажем так, внешности, и много чего там вышло, пока у папы с мамой до Олежки дошло…

– Пап! – на всякий случай предупредил Олег, искоса поглядывая на отца. – Ты, если что, имей в виду: я её люблю! Если мама так дальше будет себя вести – я уже студент, я и уйти могу! Что это за выходки, а?! Папа, я тебя прошу, как мужчина мужчину, поговори с мамой с глазу на глаз (отец при этих словах невольно прикоснулся к фингалу под глазом), как-то объясни ей… Ну да, мы с тобой евразийцы, чего в этом плохого? Все говорят, что я копия отца, Иван Имбирёв номер два…

– Господи, этого только не хватало! – чесал затылок Имбирёв, оставшись в одиночестве и прикуривая сигару. – Нашёл себе монголку… Видать, на роду у нас написано… Ну, Бог даст, у него лучше моего получится…

Самое обидное – этот влиятельный и важный человек, привыкший, что к его мнению прислушиваются – совершенно не знал, как говорить с женой про сына и монголку. Про что угодно другое – пожалуйста, но именно, конкретно, выборочно эта тема… Увольте! Ворошить сложные прошлые отношения, первый брак, ту молодую ещё и пылкую ревность, доставать голыми руками битое стекло позабытых оскорблений…

 

*  *  *

 

Мать, Наталья Степановна Имбирёва, нагрянула, как всегда, неожиданно, на такси, которое тут же и потребовала от сына ей оплатить, и принялась метать из багажника ленивого таксиста пластиковые вёдра, тазики и иные ёмкости…

– Мамо… – недоумевал Иван Сергеевич, на уральский манер величая мать «средним родом». – Что это? Ну зачем это?

Пожилая, но всё ещё полная, как на Урале говорят, «сырая» женщина быстро затараторила:

– Так слива же и вишня у вас осыпаются! Мать не побеспокоится – никто и не почешется! Давай всех, надо собрать, я варенье варить буду! Зимой-то все варенье любите, а собирать одной мне нужно?!

Дело в том, что к средней руки коттеджу семьи Имбирёвых (но с башенкой – башенка была мечтой Иванова детства) примыкал большой и запущенный фруктовый сад. Обычно до него ни у кого руки не доходили, кроме «мамо» – Ивановой матери, Ольгиной свекрови. Врываясь в размеренный быт Имбирёвых, «мамо» ставила всех на уши, погружала в хозяйственные хлопоты. Спорить с ней было бесполезно.

Спорить с Натальей Степановой Имбирёвой – это всего лишь услышать десять раз «нерушимый» аргумент – «а зимой-то соленья-варенья кушать любите!», и ровным счётом ничего больше. Поэтому всей семье дешевле было выполнить бабушкины придури и поскорее её отправить на «обработку ягод» домой, чем спорить…

Собирали опадавшие вишню и сливу Ольга Анатольевна, домработница из Молдавии Рада и дочка Наташа, названная в честь бабушки. Сыновья-Имбирёвы тут же смылись, найдя убедительный (старший, которому приспичило в Университет) и не очень убедительный (от младшего) предлоги.

Пока вёдра и тазы таскали из тенистого от сорной травы сада, Наталья Степановна сортировала плоды, а Иван Сергеевич подле хитроумным прибором малой механизации выталкивал из вишен косточки…

– А чего ты хотел?! – подбадривала мать сына в его терзаниях насчёт дочи, коими Иван Сергеевич, за неимением лучшего собеседника, делился с «мамо». – Я тебя тоже не для этой профурсетки растила! А ведь вот терплю… Иван, ты смотри за Олькой, она блондинка… Блондинки дуры только с виду… Я в её годы уже килограмм 90 весила… А она видишь, как себя держит? В платья дочери влезает! Вот для кого, скажи, она старается?!

– Мамо, ну для меня… – пытался отмахнуться Иван.

– Ты, Вань, если дурак, то лучше молчи… Зачем ей для тебя стараться, когда ты окольцованный уже?! На стороне глаз положила, я знать не знаю, но сердцем чувствую… Вот ты мать никогда не слушал, потому и живёшь так, что матери помочь не можешь по-людски, как положено…

Сердце матери не лгало Наталье Степановне: разговор под тенистыми кривыми сливовыми ветвями Ольги Анатольевны и Натальи Ивановны переполнялся коварством:

– Вот что, Натка… Папка твой в Горсовете раздаёт грамоты этим… Ну, ГОБам… Все депутаты сдрызнули, как положено, а папка наш трудяга… безотказный… Его и воткнули председателем комиссии по ГОБам…

– Каким ещё ГОБам? – отмахивалась от осы и шумно отдувалась от зноя Натка с ведром, наполовину полным вишней.

– Ну вот, дочь называется… Должностей папиных не знаешь! Стыд! ГОБы – «Герои общественной безопасности»… Ну всякие там спасатели на водах, защитники девушек от хулиганов… Полиция даёт представление на них в Горсовет, а папка их торжественно награждает грамотой и часами…

– И что, мам? – лениво поинтересовалась Натаха.

– Я план придумала… Типа мы с тобой, Натка, шли по улице – ну, например, в нашу пекарню «Имбiрный хлебъ», а на нас хулиганы напали… А твой Славик нас спас, хулиганов прогнал…

– И чё? – услышав кодовое слово «Славик», Наташа смотрела уже заинтересованнее.

– У меня в полиции одноклассник работает, в РОВД как раз рядом с «Имбiрным хлебом»… Игорёшка Каюров… Он с наших слов представление в Горсовет сделает, а папе поручат Славика награждать… Вручать грамоту и часы спасителю жены и дочери… Под фотокамеры драться не полезет, как думаешь? Руку пожмёт и улыбаться будет, как миленький, так мы их и помирим…

…Говорят в народе, что долго прожившие вместе супруги становятся похожи, как родные брат и сестра. Верно подмечено: за многие годы жизни с Иваном Сергеевичем Ольга стала такой же хитрой лисой, как и её муж. С кем поведёшься, от того и наберёшься… Может быть, «мамо» на сверкающей кафелем и хромированным металлом большой кухне особняка Имбирёвых именно это имела в виду?

– …Ты, Ваня, аккуратнее косточки выталкивай! – брюзжала она, величественно принимая от снохи и внучки новый таз с плодами стихийного садоводства. – Ты посмотри, ты половину мякоти оставляешь… Экономнее надо быть!

– Зато, Наталья Степановна, вы гляньте, какая у Вани скорость! – лукаво вмешивалась Ольга, целуя мужа в лысеющий затылок. – Агрегат! Кто ещё так бы смог?!

– Вот она такая, лиса патрикеевна! – бормотала вечно всем недовольная «мамо», дождавшись, пока сноха с внучкой уйдут в сад через террасу. – Ты ей, Ваня, скажешь что-то сделать – она тут же глазки в пол, да-да… Сама ничего не сделает, что ты сказал, а тебе приятно… А потом скажет – как ты меня любишь, Ваня, я не сделала, а ты даже не сердишься! И тебе снова приятно… Два раза приятно…

– А в чём подвох? – скалился Иван Сергеевич.

– А в том, что она ни хрена не делала! – ярилась мать. – Два раза мужику приятно, и даже не приступала к тому, чего велели… Нет, Ваня, вот азиатские женщины – они иначе воспитаны! Они мужа почитают, а не играют с ним!

Мать, как это и бывает у свекровей, ревновала ко всем жёнам сына. Когда женой была Алсу ярко-выраженной монголоидной внешности, мать ныла через день, что «породу спортил, дурак», «внучата будут косоглазые»…

Но стоило развестись с первой женой и сойтись с Ольгой арийского склада – буквально через неделю начались уже жалобы: «эти европейские женщины все развращённые, испорченные, вот азиатки – они своё место знают, их с детства воспитывают…»

Иван Сергеевич давно смирился, что угодить «мамо» нельзя. Поэтому оставалось только слушать старушечье брюзжание, словно давно знакомую и притёртую к уху песню акына.

– Надо Олежке азиатку найти, казашку или башкирку, – бормотала Наталья Степановна, сама не ведая, что сыграла «бинго», потому что ей лишь бы околесицу нести. – Мусульманские жёны, Иван, они не такие, как Олька, они до сорока лет талию осиную не носят, задницей не крутят…

На кухню из залитого солнцем сада входила Ольга Анатольевна – и свекровь буквально с полуслова перестраивалась с наивной хитринкой:

– …Ведь не у каждого, Иван, жена – как куколка Барби, у тебя только… Оленька, дочка, сюда вот ведро ставь, тут мне брать удобнее…

Ольга уходила, и старуха без всякого перехода возвращалась к прежней мысли:

– Сыну счастья не было с бабами, хоть может, внуку счастье будет…

– Я, мамо, за Наталочку боюсь… – лез со своим Иван, разговаривая не столько с матерью, сколько сам с собой, как издавно у них повелось. – Маленькая она ещё… Глупая… Тут парень какой-то появился… Целуются прямо на глазах у Саввы…

– Ну, потому что она же вся в мать! – делала свой неожиданный вывод Наталья Степановна, именем которой, желая польстить, Натку и назвали в своё время. – Что та задницей перед мужиками всю жизнь крутить любила, что эта, малолетка… Ты вот, Иван, не про них бы думал, больше бы о матери думал, не они тебя в муках рожали, а я… Ты, иной раз, даже и позвонить вечером забываешь… Жива мамо, или сдохла уже – тебе как будто не интересно…

– Что ты, мамо, очень интересно…

– Интересно, чтобы мать сдохла?! – вспыхивала бабка праведным гневом. Заходила, оттирая от земли кеды на коврике перед балконной дверью, внучка Наташа, гасила протуберанцы:

– Наташенька… – елейно запевала мамо, – солнышко моё, неси сюда, что собрала… Вот, какая ты молодец, Наташенька… Мать-то твоя ленится, а ты уже третий раз приносишь… Вся в бабушку, лапушка моя!

 

*  *  *

 

– …Мне это совсем не нравится, Ольга Анатольевна! – лез со своим никому не нужным мнением Славик. – Зачем я должен врать, что кого-то спасал?! Надо будет, я вас спасу, конечно, но специально выдумывать…

Наташа умиротворяюще коснулась его руки своей тонкой кистью и голубоглазо, кротко, заглянула в глаза искоса, как умели только она и её мать (порода сказывалась). Ольга Имбирёва была грубее:

– Ты Натку любишь?

– Люблю, конечно, но…

– Тогда не спорь! Запомни, юноша, чем сложнее план, тем больше вероятность срыва… Поэтому всё очень просто: мы идём в пекарню, оттуда идёт через дорогу в РОВД… Игорёк Каюров уже ждёт, предупреждён… – Ольга на мгновение мечтательно замешкалась, одноклассник когда-то был в неё влюблён, как, впрочем, и все другие одноклассники… – Игорь свой парень! Не сдаст! Пишем быстро представление, потом идёшь к Ване, получаешь свои долбаные часы и жмёшь руку! Понял?!

– Понял… – грустный Славик смирился с неизбежным: будущей тёще не откажешь!

Будущая тёща Ольга Анатольевна Имбирёва числилась юридически единоличной хозяйкой популярной в городе пекарни «Имбiрный хлебъ». Функции её заключались в весьма нехитром деле…

Поутру она должна была явиться в пекарню, где к её приходу торжественно выставляли в проход лакированную лавку и народных расцветок рушник. Она «методом тыка» выбирала любой из выпеченных подовых караваев, и его клали на половину рушника. Затем оставшейся половиной с кистями закрывали сверху. Ольга садилась на хлеб, через несколько секунд вставала.

Если партия хлеба выпечена без воровства – каравай пружинисто поднимался обратно. Если же оставался блином – значит, хлеб выпекли плохо. Обычно каравай всегда выправлялся. За это все в городе и ценили «Имбiрный хлебъ». Кроме, конечно, ворчливой Натальи Степановны Имбирёвой.

– Нашёл кому поручить! – брюзжала старая толстуха. – Сколько в Ольке-то весу? Как в балерине! Ты бы лучше вот что: на мать бы записал, я бы села – тогда и видно было бы по существу…

Иван Сергеевич на такой проверочный «хард» не поддался, справедливо полагая, что после «мамо» даже лучшие чешские подовые хлеба уже не встанут… И в том не их вина…

Ольга Имбирёва и дальше управляла пекарней методом «присадки», что не занимало слишком много времени и не отнимало у матери троих детей лишних сил.

– Классическая женская работа! – презентовал Иван в своё время. – И при деле, и время на семью остаётся… Женщина не должна дома сидеть, с ума сойдёт, ей нужно на работу ходить, но на час, на два, в крайнем случае – до обеда… Это нормально! А больше – уже жестокость по отношению к женщине…

– Её-то ты жалеешь, – естественно вторила «мамо». – А меня-то нет!

…Отжав очередной каравай в благоуханной обстановке свежего хлебопечения, мать и дочь Имбирёвы разобрались со служебными обязанностями и приступили к коварному плану… Благо, что отсюда – только улицу и перейти…

 

*  *  *

 

На крыльце загаженного, и не только голубями, РОВД, являвшего прямую противоположность райскому уюту имбирной пекарни своим адским зевом, группу заговорщиков встретил отнюдь не капитан полиции Каюров. Он, как договаривались, сидел внутри, за стойкой. А на крыльце, как на грех, двое хилых сержантов пытались затолкать в РОВД дюжего алкаша…

Алкаш пребывал в крайней степени буянства, и неудивительно, что в его глазах, где троилось немилосердно всё, входящая в полицейский чертог троица предстала демонической.

– Манька! – вдруг заорал алкаш, и никто, кроме него, не знает, что он видел в тот миг. Но смотрел он в упор на Ольгу Анатольевну…

– Манька! Сучка! Жаловаться на меня пришла, паскуда?! Всю жизнь мне поломала…

Вырвавшись из слабых сержантских рук (набор младших чинов в полицию не богат на выбор желающих), алкаш вдруг бросился на Ольгу Анатольевну (не иначе, что неведомая Манька, поломавшая ему жизнь, тоже была длинноволосой блондинкой!) и… саданул хозяйке «Имбiрного хлеба» утюговым кулачищем прямо в хорошенькое кукольное личико…

Натурально, началась суматоха, как и положено. Сержанты оторопели и не знали что делать, Натка Имбирёва завизжала и закрыла лицо ручонками, алкаш же схватил невинную жертву – даму средних лет, приятной наружности, и стал душить, отмщая неизвестной никому, кроме него, Маньке…

Не сплоховал только Славик. Он врезал алкашу ладонями по ушам, ввергнув хулигана в крайнее недоумение, потом оторвал от шеи будущей тёщи правую руку негодяя и заломил морпеховским приёмом… Так, за секунду, был исчерпан нелепый инцидент, а после и сержанты-хиляки подоспели к шапочному разбору служебных обязанностей…

Алкаша скрутили, да он и сам, оглушённый Славиком, понял, немного протрезвев, что Ольга – не Манька. И стал вести себя более смирно, позволив уволочить… Про него тут же все забыли, и все завертелись роем вокруг Ольги Анатольевны: и дочь, и её ухажёр, и выскочивший из дежурки капитан Каюров…

…Подвиг Славика, дающий право на грамоту и часы от Горсовета, оформляли в мрачном молчании. Ольга Имбирёва скупо диктовала суть дела, Каюров записывал и виновато порой поглядывал на фиолетовый, сочный фингал под глазом той, которую когда-то любил…

– Ну, в общем, – подвела итоги мать семейства, строго глядя на притихшее новое поколение. – Получилось всё, как мы и хотели… – и осторожно потрогала наманикюренными тонкими пальчиками в бриллиантовых кольцах свежий синяк. – Правда, с натуральностью перестарались маленько… Но зато уж теперь сам чёрт не усомнится, Славик, что тебе было от чего нас спасать!

 

*  *  *

 

За ужином в коттедже Имбирёвых, из столовой залы в связи с летней жарой перенесённом на террасу, под ароматные, цветущие липы, мамо активно руководила разливавшей свежий сливовый компот Радой.

– Ты не всклянь наливай, чать не дома в Бессарабии! Ты четвертинку сверху оставь… Чобы не расплескали…

Муж и жена Имбирёвы сидели напротив и смотрели друг на друга одновременно и виновато и насмешливо. Они теперь были симметричны, оба с фингалами под глазом.

– Я ему не нашу штамповку подарю! – говорил Иван Сергеевич. – Не обычные часы, я имею в виду… Я ему швейцарские подарю, как бы от Горсовета… Есть же Бог на свете! Как он вовремя появился! Ты бы, Оль, его хоть к нам пригласила, посмотрел бы я в глаза парню… Не перевелись ещё герои на Руси!

«Налюбуешься ещё… – зло и мстительно думала жена. – Как увидишь в зале приёмов – сразу припомнишь, что где-то уже встречались!»

– До чего я дожила! – причитала Наталья Степановна, сложив морщинистые, но пухлые ручонки, и отвлекаясь на время от воспитания молдаванки. – Я, родоначальница семейки алкашей! Вы посмотрите в зеркало, что ни морда, то битая…

До конца этого суматошного дня синяк добавился под глазом ещё и у маленького Саввы. Он с соседским мальчишкой не поделил в песочнице пожарную машинку…

– Просто совершенно асоциальная семья! – подводила свекруха печальный итог своей жизни и горестно качала головой с тройным подбородком, колыхавшемся над кружевной пелеринкой пенсионерского глухого платья.

– Ну что вы… – чопорно поджала губы Ольга Анатольевна, которой досталось за сегодня больше положенного. – Не нужно так, Наталья Степановна… Чего не сделаешь ради детей!

К числу семейных обид добавлялся и недавний разговор в каминной зале с девушкой сына по имени Айгуль.

– Всё улажено, – сказала Ольга ей и старшему своему, Олежке. – Можете не шифроваться больше… Спасибо, Олег, помог сестрёнке… Отец меня битый час уговаривал, теперь он у меня в долгу, раз я уступила…

– Ольга Анатольевна! – вдруг робко встряла Айгуль. – Простите… Но вы правда… Правда не против… меня… Олег рассказал мне историю вашей семьи, и я не удивлюсь, если вы и вправду не хотели бы видеть азиатку в своём доме…

– Знаешь, Айгулечка! – разозлилась Ольга, что называется, до корней волос. – Я понимаю, что я для тебя старухой кажусь… Но я ещё из ума-то не выжила… Чтобы на три миллиарда людей обижаться из-за одной дуры далёкого прошлого…

А про себя, конечно, подумала: можно ли такой пигалице, обугленной смуглостью расы, доверять своего первенца? Что, один Иван ревнует, что ли, думаете? Матери-то с детьми, когда они вырастут, тоже не слаще отцовского…

«Ладно, – сказала себе Ольга, зная, что семейство уже собирается на ужин и надо накрывать стол на веранде под липовым цветом. – Потом, одна останусь, поплачу… А пока улыбаться надо… Голливудски щериться… Потому как… Что не сделаешь ради детей?!»

 

26.07. 2017 г., Уфа

 

© Александр Леонидов (Филиппов), текст, 2017

© Книжный ларёк, публикация, 2017