Александр Леонидов. Вечная война хеттов
09.03.2015 13:22Литературные новинки
Вечная война хеттов...
(Отрывок из романа Александра Леонидова о предках русского народа)
В городе Хатт-душе (действительно, душе хатти), на славной реке Марус-Ганг (т. е. «река Марус», будущий Галис) творились страшные дела. Давно уже осели в здешних краях хатти, давно они утратили связь со своей «большой землёй» и стали считать себя особым северным народом. Их «хаты» давно превратились в «До-Ма», но менять свое отношение к некогда направившим их сюда городам хатти не собирались.
Этот народ был в буквальном смысле – народ младших братьев хариев. Старшие братья, чтобы не дробить наследство, оставались у Ма, материнского очага, а младшие уходили завоевывать себе новые земли. Прошли века: родство осталось, общий язык и имена остались, а государства стало два.
Хаттдуша – как и любой харийский город – по сути, была группой огороженных стенами холмов. Эти укрепления строили разбойники, которые пошли в дальний путь за сокровищами и рабами, и потому Хаттдуша походила на волчье логово или гнездо коршуна в скалах.
Здешние места не назовешь приятными: это горная местность с колючим и резким климатом, где секут лицо суховеи, хотя хатти и наставили на ручьях водяных мельниц: техническая смекалка всегда была сильной стороной харийских народов! Зима в здешних краях длинная и холодная, лето коротко и свирепо зноем. Растительность бедна, почти нет деревьев, преобладающий ландшафт — горная степь с измятым камнем. Зачем хатти полезли сюда? Кроме скал, которые становились основами для хеттских крепостей, в здешнем краю было целых семь источников воды! Город с такими стенами и таким водоснабжением мог выдержать любую осаду – а хеттам того и надо было. Скалистые гребни и искусственные крепостные сооружения, а также обрывы с востока и севера, сделали город почти неприступным.
Вскоре после завершения строительства практика доказала правоту градостроителей: пришли каски. Каски (русские позже называли их касогами) – близкая родня, однако же менее свирепыми их это не делало. Словно смертельная радиация пронзали конные колонны касситов весь Передний Восток, проскакивая через страны, как иголка сквозь ткань. Хатти сами были разбойниками, но в древности очень часто ходили по шерсть, а возвращались стрижены. Так и на этот раз: засели в своих камнях и стали отбиваться от грозных кассиев. И отбились!
Нужды обороны были важнее всего. Поэтому Хаттдуша если и росла – то не вниз, к долине, а вверх. Самый старый город теперь назывался тут Нижним, а тот, что поновее – Верхним. Цитадель базировалась на двух удобных скалах. Языком огибала река это место, создавая естественную водную преграду в придачу ко всем прочим препонам врагу.
Нравы в Хаттдуше царили отнюдь не душевные: мало кто из табарн умирал своей смертью, но пока жил – крушил все вокруг себя с неистовой силой. Разбойничий притон, приют бандитов – вот как выглядела Хатдуша в глазах окружающих народов. Верховный табарна-атаман мог, конечно, приказывать что угодно, занеся свой меч над головой подчиненного, но если отворачивался – табарны мелких таборов жили и правили по своему, не особенно слушаясь окриков из Хаттдуши. Как и государство Метанией Хеттское царство было скорее конфедерацией вооруженных таборов, чем централизованным государством.
Табарна Аммуна незадолго до описываемых событий убил в Хаттдуше своего отца Циданту [1]. Убил в знак протеста: Циданта обладал атаманским нравом и хотел после себя оставить на престоле не сына, а внука от своей дочери или зятя. Таборы рассмотрели дело о престолонаследии и громкими воплями постановили, что Аммуна был прав. Однако жизнь стала их в этом разубеждать – боги, видимо, все-таки прогневались на отцеубийцу, далеко не такого щепетильного, как будущий хрестоматийный Эдип.
С Аммуной к хатти Хаттдуши пришла черная полоса горьких, полынных неудач. В правление Аммуны в этих засушливых краях разразился страшный голод, вызванный засухой, неурожаем и падежом скота. Хатти ходит отбивать потери у соседей: пала го (корова-говядина) – отбери на востоке, мало зерна – сходи с мечом к соседу с Запада…
Не выдумывая никакой отсебятины, так же поступил и Аммуна: он обрушился на всех, кто окружал Хаттудушу с неистовством истинного хатти, который если думает о последствиях – уже не считается героем.
Но прошли те времена, когда хетты вырезали здесь слабых палайцев. Повсюду были родственники, такие же харии, с такими же железными клинками и такими же легкоколесными «конными танками».
Аммуна вторгся в Галлию (первые галлы жили не во Франции и не в Италии – туда они дойдут много позже, первые галлы жили на территории современной Турции) – галлы надавали ему пинков. Желая восстановить грозную харю завоевателя, ныне позорившую его лицо, Аммуна повернул колесницы на юг, в Кисвадну, и даже прорвался до самой Адании. Но там его встретил отец нынешнего Кисваднийского табарны Испуть-Аксима, грозный Суна-Сура. Именно с ним (известным более по семитизированному имени Шунашшура I) Аммуна вынужден был, прижатый к морю у Адании, заключить унизительный договор о мире, известный и современным историкам.
– Когда Аммуна приходил, – рассказывали Ттуту в детстве старики, – очень страшно было. У хеттов кедров и сосен, почитай, своих нет… Обрадовался Аммуна, когда увидел наши кедры, стал колы тесать, и на тех колах наших сажать… Бывало, едешь с поручением от табарны, и такой страх берет – везде на колах мертвяки насажены…
– Ну а вы что же? – горячился Ттут, живо представляя битвы минувших дней, в которых не успел поучаствовать. – Сплоховали?!
– Никак невозможно! Мы стали хеттов сажать на такие же колы, только горлом. Едет Аммуна, или приспешник его – а везде на колах хетты надеты, и все вверх ногами… Тогда он, вошь, кусающая Индру, и заключил мир с нашим покойным табарной Суна-Сурой!
Не с добычей ушел из Кисвадны Аммуна, а наоборот – щедро рассчитавшись за причиненные убытки. Дальше поражения сыпались на табарну хатти, как оплеухи в клоунской репризе: Арцава, Салана, Пардувадна, Ахулласа… Летописец высек на камне позже, по итогам бездарного правления: «И в какой бы поход войска его ни шли, они назад постоянно возвращались без побед».
Аммуна стал в хеттской истории чем-то вроде Ивана Грозного в русской: свои провалы он пытался выместить на подданных, казнил, пытал, зверствовал так, что даже видавшие виды разбойники-хатти содрогались. В итоге положение стало совсем нестерпимым, и Аммуну отравили его «мужи-еды», слово хеттское, но по-русски вполне читаемое: речь идет о стольниках, прислуживавших и охранявших табарну на пирах и во дворце.
Возглавил заговор отчаянный головорез, главный муж-еды Цара. Вместе с табарной Цара решил истребить и все проклятое семя, принесшее хеттам столько несчастий. Летописец меланхолично пишет об этом: «И когда Аммуна ушел к богам, в те дни Цара, главный над придворными-мужеды, тайком послал одного из своего рода — сына своего Тагор-воиля [2], человека золотого копья, и он убил весь род Тити (сына Аммуны) вместе с сыновьями его. И он послал Таруссу, гонца, и тот убил Хандела (ещё одного сына Аммуны) вместе с сыновьями его». Пощадили только жену Аммуны, Гаванну. Мрачное место – Хаттдуша, мрачна душа хатти, и мрачные дела творятся в этой продуваемой всеми ветрами каменистой вазе, господствующей над пустынными пастбищами…
* * *
В мрачной Арцаве, лежащей на самом краю земли, где серый ветер дует в трубы серых скал и ущелий, Аммуна принял проклятие, которое позже сгубило его и весь его род. Аммуна вошел сюда, как в лабиринт – он хотел покорить или истребить диких горцев Арцавы, но пространство словно бы по волшебству раскрывалось перед ним пустотой. Где бы ни шел Аммуна со своим войском, изнемогавшим от голода, жажды и ужаса – были только мертвые пустоши да крысиного оттенка каменистые проходы – плутая по которым из одного в другой, можно было потратить не одну жизнь.
Жизни и тратились смело, не одна и не десять. Воины умирали в Арцаве – от здешних болезней, от утомления, от стрел-призраков, ночью выпущенных призраками же, из ниоткуда – точно в шею или грудь хетта…
Думая поднять дух армии, Аммуна решил прибегнуть к забавной шутке. До него уже не раз доходили слухи, что воили его непобедимой армии страдают по ночам от белой твердой воды, которая, словно накипь, выступает повсюду. Если потереть белую накипь пальцами, то она превращается в обычную воду, но это – изморозь, подобная снегам, встречающимся на шапках самых высоких гор (больше хеттам снега и изморози было увидеть негде).
Аммуна и сам страдал от белой твердой воды-порошка. И потому, когда к нему явилась депутация храбрецов во главе с офицером Гэлом Пусом, жаловаться на холод, расщепляющий кости и убивающий бег крови, Аммуна уже знал, как поступить.
– Ах, так тебе холодно, Гэл! – заорал царь, когда выслушал солдатские жалобы. – Ты хочешь домой, погреться?! Я тебя согрею и тут, да так, что твое имя запомнят на долгие века!
Аммуна приказал сварить Гэла Пуса заживо в огромном таборитском котле, украшенном львиными и бычьими головами. Имя согретого до смерти воина действительно стало памятным и нарицательным, долгие годы поучительная история о вреде просьб согреться в походе гуляла для воспитания молодежи и как одна из солдафонских шуток-анекдотов…
Она-то, добрая старая шутка, позабавившая армию, и вытеснила куда более важное в тот день событие, про которое не вспоминали и не думали. Гэл Пус, как думал Аммуна, впитал в себя проклятие, доставшееся табарне от священного дуба арцавян.
Войско в тот день остановилось у великого древа, которому поклонялись дикие сыны Арцавы. Чтобы сломить сопротивление, Аммуна решил уничтожить этого живого идола, и собрал вельмож на совет, обсудить, как бы это сделать интереснее и поучительнее.
Проще всего, конечно, завалить дуб фашинами из тростника и поджечь. Но этот вариант, сам того не ведая, отвел от дуба Гэл Пус: две забавы с огнем в один день были бы чересчур однообразны.
Поэтому – раз уж костер варил Пуса, согревая его единожды на всю жизнь, – советники высказались за то, чтобы срубить дуб секирами. Однако и этот вариант показался Аммуне не подходящим. Аммуна думал, и не без оснований, что для слома упрямства арцавян необходимо, чтобы их святой дуб стоял, но засох и увял. Тогда эти дикари, жестокую ярость которых и пытаются усмирить хетты своим исконным человеколюбием, подумают, что небо и земля отвернулись от них и падут к ногам табарны хеттов.
Аммуна придумал дубу унизительную и одновременно мучительную казнь. Вся его армия посменно должна была мочиться у корней священного дуба Арцавы, чтобы земля пропиталась ядовитыми солями и стала мертвой для могучих корней.
Три дня и три ночи многие тысячи воинов обильно пили воду из священной речки, что пробегала рядом, три дня и три ночи лилась солдатская моча на корни дерева-идола. Аммуна добился своего: после такой процедуры все омертвело вокруг дуба, и сам дуб стал усыхать.
Но царю приснился сон: из дуба вышел дух в одежде арцавянина, то есть с орлиными перьями, торчащими отовсюду, и пообещал Аммуне: «Как ты убил меня, так и я убью тебя, и весь твой род отныне проклят землёй-камнем Арцавы, куда пришел ты себе на беду».
Табарна был суеверен и мнителен. Проснувшись, он приказал Цару готовиться к отходу в Хаттдушу, и стремительно поспешил, если не сказать – побежал – вон из Арцавы.
Чем дальше от священного места он уходил – тем больше появлялось из тьмы арцавян, словно стая собак, преследующих большого зверя, они язвили пятки хеттской армаде, били отставших или отошедших вбок, или слишком далеко выдвинувшихся вперед. Хеттская секира свистела в воздухе – но разрубала только пустоту, да щербилась о мертвый камень. Словно демоны, шустрые арцавяне били и били хеттов – а сами гибли мало, и то больше по собственной неосторожности – когда их стрелки срывались из соколиных гнезд на скалах, откуда метали стрелы или оскальзывались на крутом склоне-ребре, уходя от хеттской погони-возмездия…
Табарна проиграл войну в Арцаве, хотя, конечно, как и в прошлые разы объявил себя победителем. Но придворные, включая и его жену, уже смертельно ненавидели и панически боялись этого коронованного неудачника, и готовились исполнить проклятие священного дуба.
Аммуна был осторожен. Его еду и его питьё проверял сперва его повар, затем специальный чиновник, и в третий раз – супруга Гаванна, не без основания полагавшая, что муженек собирается от неё избавиться.
Такой строгий контроль на глазах самого владыки и десятков его мужей-едов был только на руку коварным отравителям. Цару из Арцавы прислали особый яд – густую и тяжелую жидкость, которая не смешивалась с вином, а под собственной тяжестью уходила на дно кубка. Кубок подавала сама Гаванна – чтобы испить перед мужем немного.
Она держала кубок очень осторожно. Если бы не её женская ярость, никто не смог бы уговорить её на такой рискованный шаг: стоило только чуть взболтать вино в сосуде – и яд поднялся бы выше…
Гаванна выпила – и передала золотую чашу владыке Хаттдуши. Он допивал до дна – и только допив, почувствовал странный привкус у вина. Но не успел он подозрительно осмотреть всех своих придворных, как у него начались рези и колики в животе, он побелел лицом, завалился набок и стал, как рыба, хватать ртом недостающий воздух…
По ноге его, непроизвольно вырвавшись из чрева, текла горячая и терпкая моча, напоминая судьбу священного и погубленного им дуба в Арцаве. Хитрый яд сворачивался в желудке в вязкую смолу и стягивал все внутренности. Аммуна умирал в страшных муках и корчах, орал, как амурру при атаке, бился головой о перила ложа и проклинал всех, вперемешку с проклятиями самому себе.
Он так до конца и не понял природы своего недуга – ведь он ясно видел, что Гаванна пила из его кубка, и осталась жива-здоровехонька! Он ушел на тот свет в счастливом неведении о причине своей смерти, и не ведая, что отвратительно смердит из-за полного недержания большой и малой нужды…
Арцава, край скал, хищных птиц и людей, ветра и холодной пустоты, дотянулась до хеттского царя, как до тех рядовых хеттов, которых Аммуна находил на вершинах гор, растерзанных, расклеванных жертвенными орлами арцавян. Почему-то в свой последний час он вспоминал именно их – своих солдат, завоевателей, работорговцев, которых увидел, поднявшись под визжащим ветром на площадку богов здешних краев.
Пленных арцавяне приковывали к жертвенникам и оставляли орлам. Орлы слетались на мрачное пиршество и заживо расклевывали пленных, вбирая в плоть земли ветров и крыльев силу и доблесть иноземных завоевателей…
И – пока Аммуна переходил в мир иной – ему все виделись в смутной близости огромные, грубо вытесанные из камня орлы Арцавы, на крыльях и головах которых устраивались живые орлы, привыкшие к человечине…
* * *
Цара и Гаванна скрывали, сколько могли, смерть старого табарны. Хаттдуша жила своей обычной жизнью, горькой от поражений последних лет, бедной от пересыхающего потока дани и военных трофеев. Никто не знал, как отреагирует на планы Цары столичный гарнизон и знать: цари у хеттов были не столько цари, столько ватажные атаманы: родовая передача власти постепенно закреплялась, но все ещё часто подменялась голосованием солдатни в критические моменты хеттской истории.
Вихрем улетели в Гак-Межу посланцы Цары. Они и молили и приказывали одновременно зятю покойного Аммуны и племеннику Цары Хозяйину спешить в столицу с верным табором и всеми его сомнительными правами на престол…
Хозяйин [3], владыка города Гакмежи, прибыл в Хаттдушу через львиные ворота. Он все понял с первых слов – и то, что удачу куют, пока горячо, и то, что его табор во всеобщем революционном разброде и шатании – единственная сплоченная и дисциплинированная военная сила в стране.
Подобно тому, как века спустя поспешит генерал Корнилов в обезглавленный Петроград, поспешил Хозяйин в осиротевшую Хаттдушу. Но выпал ему жребий быть счастливее Корнилова.
Хозяйин через брак стал царской родней. Кроме того, он уже несколько лет, милостью Аммуны, писался как «малый царь» города Гак-Межи – потому что у хеттов, как и у всех хариев, любой отделившийся от войска табор становился как бы маленьким суверенным царством, даже если шел за припасами для большого войска. Табарна – он владыка страны, но точно так же – табарной или малым табарной называют и любого атамана любой шайки, что действует сама по себе. Таковы уж издревле нравы и обычаи хеттского государства свободолюбов!
А у Хозяйина в Гак-Меже была и ещё одна кличка – «межевая лиса». Гак-Межа стояла на меже, то есть границе, и лучшего дипломата, хитреца и пройдохи, чем Хозяйин, было не найти во всей Хеттии!
Войско Хозяйина втянулось через львиные ворота в Хаттдушу и быстро распространилось по всему городу, занимая ключевые позиции. Отряды дворцовой стражи – телохранители великого табарны, подельники Цары, служили пришельцам проводниками и «ключами»: куда ретивые сторожа солдат Хозяйина пускать не хотели – туда волей великого табарны их проводили «бессмертные», с ног до головы закованные в особую чешуйчатую броню.
[1] Эти женственные окончания мужских имен «-а» сохранились в самых старых словах русского языка – таких, как «Глава» (чего-либо), «Никита», «Воевода», как память об очень отдаленной преемственности, хотя в основном окончание «-а» свойственно в русском языке словам женского рода.
[2] Часто подмечаемая у хеттов деталь имени аристократов – «воиль» – отнюдь не случайно созвучна русскому слову «воин», «воитель».
[3] В учебниках истории его имя пишут искаженно, как «Хуцция», но приводимая фонетическая расшифровка (hu-uz-zi-i-na[-aš]) показывает, что на самом деле его имя звучало почти как современное русское слово «хозяин».
Теги:
—————