Дмитрий Бузунов. Медовуха

МЕДОВУХА

 

 

В глухой сибирской тайге, у одного из множества притоков богатыря Енисея, стояла небольшая деревня. Шестнадцать домов образовывали круг, в центре селения стояла одноэтажная школа, срубленная из лиственницы.

Когда-то давно гонимые властью староверы пришли в эти края и осели здесь.

Восемь лет назад семья моего отца приехала в эту деревню, в которой жили в основном престарелые люди. Шёл пятьдесят четвёртый год.

 

На заборе, сделанном из жердей, сидел полный мальчик, звали его Витя.

У подростка были густые волнистые волосы. Причёска юного пионера напоминала ежа, за это мама и дала Вите прозвище – Ёжик.

В одной руке он держал подсолнух, другой забрасывал семечки в рот и плевал на соседский участок как можно дальше. Стрельнув шелухой раз-другой, подросток вставал на забор во весь рост и, будто ожидая кого-то, смотрел по сторонам. Затем снова садился и продолжал делать то, чем занимался ранее.

– Чего ты уселся? – строго взглянув на мальчика, заругалась полная женщина, которая спускалась с крылечка. – Только подметёшь – он мусорит.

Авдотья Семёновна схватила метлу и поковыляла к мальчику как пингвин, переставляя ноги, похожие на бутылки. Женщина, оказавшись в двух шагах у изгороди, замахнулась орудием дворника на мальчика.

Витя швырнул подсолнух на землю, развернувшись, прыгнул на свой участок и скрылся за черёмухой.

Авдотья Семёновна подметала дорожку и ворчала себе под нос. Настил, плотно сколоченный из лиственных досок, между которыми не росла трава, пролегал от дома до бани.

«Свечереет – помою крыльцо и вымету дорожку, – думала она, – завтра первый Спас».

– А где Дед Мороз? – выглянув из-за забора, крикнул подросток.

Женщина подскочила на месте и схватилась за сердце.

– Фу-у-у! Напугал, анчихрист! – проверещала она и бросила метлу в Витю.

Ефима Гаврииловича мальчишки прозвали Дедом Морозом, он угощал ребят мёдом.

Подросток не успел убрать голову, как орудие дворников причесало шевелюру юного пионера. Скрывшись за той же черёмухой, Ёжик поправил причёску и погрозил кулаком, выкрикнув:

– У, Бочка!

Местная ребятня очень любила Ефима Гаврииловича и в то в то же время ненавидела его жену. Мальчуганы дали ей прозвище – Бочка. И правда, при росте сто шестьдесят сантиметров и весе девяносто килограмм Авдотья Семёновна оправдывала прозвище. Сказалось и её нездоровое увлечение: распитие медовухи, которую женщина поглощала литрами.

 

Солнце стояло высоко, а Витя всё кого-то ждал.

Мальчик отлучался, выполняя просьбу матери – принести воды из колодца. За это время тот человек, кого он ждал, вышел из дома и направился в баню.

Подросток старался не показываться на глаза Авдотье Семёновне, поэтому сидел в тени под той же черёмухой.

Прошло полчаса. Из бани вышел пожилой, краснощёкий, седовласый мужчина, и вправду похожий на Деда Мороза, с окладистой, белой как снег бородой. Ефим Гавриилович застегнул пуговицу на молочной косоворотке и погладил бороду.

– Здравствуйте, дедушка! – оглядевшись, поздоровался Ёжик.

– Здравствуй, Витюша, – ласково отозвался мужчина. – Ты чего прячешься? А-а, вспомнил! Авдотья говорила, что тебя «причесала» утром.

– А когда вы будете собирать мёд? – уходя от темы, поинтересовался юный пионер.

– Сейчас.

– Угостите? – хитро прищурившись, спросил подросток.

– Бог даст – попотчую, – вытерев рушником испарину со лба, ответил Ефим Гавриилович.

Мальчик вылез из засады и отряхнул штаны.

– Можно, я посмотрю?

– Что?

– Как вы мёд собираете.

Пожилой мужчина почесал затылок и сказал:

– Наблюдать будешь издалека, иначе пчёлы могут пожалить!

– Хорошо, дедушка.

– Беги возле стаек, Авдотья увидит – греха не оберёшься.

Витя нагнулся и помчался к пасеке, скрываясь за подсолнухами.

Завтра у православных праздник – медовый Спас. Начало августа заливало дождями, после наступила сухая, жаркая погода.

Не успел Ёжик оказаться у ульев, как Авдотья Семёновна пошла в огород срубить капусту, чтобы к завтрашнему празднику наварить щей.

Спустя минуту на пасеку пришёл Дед Мороз, с дымарём, стамесками и скребком. Пожилой мужчина потёр между ладонями запашистую мелиссу и приготовился к сбору мёда.

Витя не внял наказу дедушки и встал на пути лёта пчёл.

– Внук, я же сказал: находись подальше от ульев.

– Почему? – спросил мальчик и в ту же секунду почувствовал жгучую боль, будто раскалённая булавка вонзилась в щёку.

– А-а-а! – трогая жало, вопил Витя.

– Тише, не кричи. Так боль усиливается. Переноси её спокойно, – пояснил Ефим Гавриилович.

Он подошёл к подростку и вынул жало, затем приложил млечный сок одуванчика и указал место, где должен стоять Ёжик.

– Деда, а почему она укусила?

– Сторожевая пчела увидела тебя и наказала…

– Но она же умрёт! – сказал мальчик.

– Да. Пчела пожертвовала собой ради семьи, – ответил пожилой мужчина и разжёг дымарь.

С виду Ефим Гавриилович походил на хирурга в операционной. В белом одеянии он медленно распечатывал рамки, несмотря на то, что руки и лицо облепили пчёлы. Пасечник нёс ящик в избу откачивать мёд.

 

Ёжик сидел с братьями на заборе и, облизываясь в предвкушении лакомства, ждал, когда Ефим Гавриилович угостит его сотами.

В горнице у окна стояла кутница [Кутница – лавка перед красным окном. Красное окно – это окно, которое выходило на восток или на юг], в центре комнаты красовался самодельный резной стол. Начищенный до блеска пол и снежные белёные стены говорили о рачительной хозяйке дома. В красном углу возле сверкавших золотом икон теплился огонёк лампады.

Женщина перекрестилась, открыла заслонку в русской печи и клюшкой помешала угли. В чёрном от нагара чугунке, аппетитно булькая, варились щи. Авдотья Семёновна посмотрела на мужа, который возился у медогонки, и командирским тоном сказала:

– Ефим, сходи на реку. Налови хариусов, я пирогов испеку.

– Завтра Успенский пост, что тебе приспичило? – не отрываясь от дела, ответил старик.

Женщина спустила нарезанный дольками картофель в кастрюлю, и по избе пошёл аромат щей.

Ефим Гавриилович сглотнул слюну и посмотрел в чугунок.

– Пожалуйста, сходи! – поправив фартук и сменив тон, умоляла Авдотья Семёновна. – Я рыбу посолю, в Успение разговеемся.

– Ладно, – махнул рукой Дед Мороз. – Ты хоть кого уговоришь. Справишься? – открыв дверь, спросил пожилой мужчина.

– Не впервой…

Старик вышел. Бочка довольно потёрла ладони и принялась качать мёд.

 

Бурдягины жили вдвоём. Три их дочери умерли в младенческом возрасте, а шестнадцатилетнего сына на охоте задрал медведь. С того дня прошло лет тридцать.

Перегнав мёд, Авдотья Семёновна спрятала десять литров полезного лакомства в ямку, где хранился картофель про запас до весны, под стогом сена. Бурдягиной не нравилась дружба Ефима Гаврииловича с Ёжиком, с которым он ходил на рыбалку и на охоту в лес.

На оставшиеся семь литров пчелиной сладости Бочка поставила медовуху. Поправляя чёрный платок, женщина помешивала в ёмкости и язвительно приговаривала:

– Ишь, сладенького захотелось! Пусть вас матери потчуют.

Авдотья Семёновна, закрыв глаза, предалась воспоминаниям тридцатилетней давности. Тело её сына обнаружили на второй день поисков. Лицо Тихона нельзя было узнать, и лишь по родимому пятну мать поняла, что это её дитя.

Присев, она не удержалась и всхлипнула:

– Всю душу мою вымотали! Мочи нет.

 

В это время у берега сидели Витя и Ефим Гавриилович.

Ёжик с тоской смотрел на реку, которую можно перейти вброд. Подросток, сложив руки, глядел на проплывающих мимо хариусов. Их красные плавники были отчётливо видны в прозрачной воде. Мальчик переводил взгляд с ведра на удочку и с удочки на ведро, в котором плескалась пойманная рыба. Витя вздохнул, лёг на спину и сорвал цветок тысячелистника, внимательно разглядывая растение.

 

– Деда… Скоро домой? – поглаживая шершавую траву, спросил Ёжик.

– Ещё парочку нарыбалю и пойдём… – не спуская глаз с поплавка, сухо ответил Ефим Гавриилович.

Прошёл час. Пожилой мужчина и его юный друг возвращались с уловом.

Дед Мороз зашёл в дом. Витя прыгнул на забор – жердь прогнулась, рядом с ним присели два брата.

– Не видать нам сот, – сказал Коля.

– Почему? – спросил Ёжик.

– Мы наблюдали, как Бочка вышла из дома и понесла горшки, – с грустью ответил другой брат.

– Куда? – в уме ребёнка зародилась плохая мысль.

– Не знаем, – хором ответили мальчишки. – Мама позвала нас ужинать… беги домой, пока не всыпали.

Витя в сердцах плюнул на соседский участок и слез с забора.

 

В доме Бурдягиных разгоралась ссора.

– Где соты? Давеча оставил…

– Нету, – развела руками Авдотья Семёновна.

– Я как знал! – уронив ведро с уловом, воскликнул пожилой мужчина. – Не хотел идти, но ты знаешь мою слабость к рыбалке.

– А это что? – стукнул он по бочонку.

Раздался глухой звук. Ефим Гавриилович открыл крышку и, покачав головой, заявил:

– Как тебе не стыдно! Сот дитям пожалела.

– Чего мне стыдиться? – взявшись руками за бока, закричала Авдотья Семёновна. – Наше добро. Хочу – даю, хочу – нет.

– Медовухи не многовато поставила?

– В самый раз.

– Дитям сладкого хочется, а ты…

– Перехочется. Пусть родители кормят. Не моя забота.

Бочка швырнула тряпку на стол, открыв заслонку, посмотрела в устье русской печи. Старуха взяла ухват и поставила на стол чугунок, в котором кипели горячие щи. Дед Мороз разрезал хлеб, достал личную ложку и тарелку.

– Тебе, что, жаль мёда?

– Да. Меньше варнака вижу – на сердце спокойнее.

– Витя – хороший мальчик, он мне как сын.

– Сын… – с грустью повторила Авдотья Семёновна. Пожилая женщина присела на лавку и заплакала. – Не могу больше видеть, как вы общаетесь. Я одна. Совсем одна. Не понимаешь, что у меня в душе творится.

Старик истово перекрестился, выпил воды и, сняв лапти, прошёл в горницу. Ефим Гавриилович сел на кутницу, опустив голову, смотрел в одну точку и о чём-то думал.

– Знаю. Ты по Тихону тоскуешь. До сих пор чёрный платок носишь. Думаешь, мне легко? – тяжело выдохнув, произнёс пожилой мужчина. – Не уберёг сына – моя вина… – Дед Мороз обхватил руками голову и опустил веки. В уголках глаз появились слёзы, он смахнул их и встал на колени перед образами. Помолившись, старик вышел из горницы. – Витя чем-то напоминает Тихона, – спокойно молвил Ефим Гавриилович.

– Не смей сравнивать! – топнула ногой Авдотья Семёновна и услышала стук в дверь. – Если это он – я его ухватом угощу.

Бочка схватила печной инвентарь и резко открыла дверь.

– Здравствуйте, – испуганно посмотрев на хозяйку дома, произнесла молодая женщина. – Можно пройти?

– Заходи, – убрав прибор на место, ответила Бурдягина.

– Мне сказали, что вы травами лечите.

Авдотья Семёновна взглядом показала мужу, чтобы он вышел. Ефим Гавриилович хлопнул дверью и вышел на улицу, где на заборе сидели мальчишки.

– Садитесь.

– Можно воды? – попросила гостья.

– Сейчас принесу.

Хозяйка почерпнула ковшом из деревянной кадки и перелила в кружку, стоявшую с другой посудой на специальной полке, предназначенной для гостей.

– Что у вас случилось?

– Не могу уснуть… плачу, – выдавила из себя молодая женщина.

– Из-за чего?

– Неделю назад умер мой двухлетний сын. Ветрянка.

– Понимаю, – теребя фартук, грустно протянула Авдотья Семёновна. – Посиди маленько. Схожу за травами.

Три минуты спустя Бурдягина пришла с льняным мешочком.

 

– Здесь душица и пустырник, они помогут успокоиться. Как принимать и сделать отвар, я черкну на листочке. – Травница разулась и вошла в горницу. Открыв комод, она взяла тетрадь и написала рецепт. – Грамоте обучена?

– Два класса… – тихо ответила гостья и вытерла скатившуюся по щеке слезу. – Спасибо. Сколько я вам должна?

– Да ты что! – вскричала Авдотья Семёновна. – Я денег не беру. Сочувствую твоему горю.

Молодая женщина встала и направилась к двери.

– Постой, милая, – позвала травница, – держи подарочек.

Бурдягина открыла дверцу кухонного шкафа и вытащила горшочек с мёдом.

– Не надо, – постеснялась гостья.

– Бери, бери. Принимай как лекарство.

– Спасибо.

Авдотья Семёновна попрощалась с женщиной и вслед за ней вышла во двор.

 

Витя отужинал, получил нагоняй от матери и присел на крылечке. Юный пионер размышлял, как отомстить Бурдягиной. Старшие братья подтрунивали над ним и всё из-за того, что пообещал угостить сотами. Мальчик смотрел исподлобья на Авдотью Семёновну, которая провожала гостью к калитке.

– Ей-то дала… – надув щёки, бормотал подросток. Он увидел Ефима Гаврииловича и подумал: «Может, он узнает у Бочки, куда она спрятала мёд?»

Ёжик хотел встать, но тут на ступеньку прыгнула дымчатая кошка, она держала в зубах мышь. Хищница сверкнула янтарными глазами и, выронив добычу из пасти, звонко мяукнула.

– Кс, кс. Что там у тебя?

Физа скакнула в руки Вити и замурлыкала. На крыльце лежала убитая мышь.

– Молодец, молодец, – гладя любимицу, хвалил мальчик.

Ёжик поднял голову и посмотрел на Ефима Гаврииловича, который стоял у колодца и крутил ручку, добывая воду.

– Суседка, – крикнула рыжеволосая женщина лет сорока.

– Да, – развернувшись, ответила Бурдягина.

– Подскажи, что от ревматизма помогает?

Тем временем мальчик гладил кошку и думал, у него появилась интересная мысль. Ёжик представил в уме план мести и улыбнулся.

«Ты у меня попляшешь!» – думал юный пионер.

Витя отпустил Физу и поднял мышь за хвост.

– Оставлю ведро – принесёшь? – спросил Дед Мороз.

– Не видишь, с людями разговариваю, – дёрнув губой, буркнула Авдотья Семёновна. – Принесу. Ты куда пошёл?

– В сарай. Нужно сделать новый улей, старый-то прохудился, – отчитался пожилой мужчина. Увидев, что жена не реагирует на него и занята разговором с Марфой Ивановной, старик махнул рукой и побрёл по тропинке. – Грызуны лазить повадились… – шептал он себе под нос.

Ёжик обошёл дом и на карачках пробрался к колодцу, спрятавшись в лопухах.

– От ревматизма хвощ полевой помогает, – произнесла Бурдягина и облокотилась о забор – жердь под её весом согнулась.

– Ой, – вскричала от боли рыжеволосая женщина и потёрла колено. – Спасибо!

Витя кинул мышь и, словно Робин Гуд, точно попал в цель. Снаряд в виде серого грызуна плюхнулся в воду, а мальчик затаился в лопухах. Бочка схватила ведро обеими руками и, будто пингвин, поковыляла к дому.

Авдотья Семёновна прошла пять шагов и встала, опустила голову и вздрогнула, выронив ведро из рук. Ёжик высунулся из засады.

– Ах-ха-ха… – хватаясь за живот, смеялся Витя.

– Ты мыша подкинул? – злобно вскричала Бочка.

– Ну, я. И что? Не будешь жадничать, – осудил подросток.

Бурдягина в гневе брызнула из ведра, вылив остатки воды на мальчика.

– Я. Тебе. Покажу! – погрозил он кулаком. Юный пионер снял рубаху и выжал влагу. Сзади подошла Витина мама и дала ему подзатыльник. – За что? – заверещал подросток и взглянул на родительницу, сделав брови домиком.

– Не смей приближаться к их дому, – грозя сыну пальцем, наказывала Марфа Ивановна. – Мыша бросил. Срам-то какой!

 

Прошло пятнадцать дней.

Витя играл в лапту на улице, ожидая очереди. Он ударил по мячу и рванул к линии.

Ефим Гавриилович открыл калитку и вышел в переулок. Пожилой мужчина делал шаг, но кто-то неведомый отталкивал его в противоположную сторону. Старик напоминал юнгу, находившегося впервые на корабле в шторм.

Дома тонули в сочной зелени тополей, по притоптанной влажной траве бегали дети. Крики радости и огорчения доносились с Зелёной улицы, которая оправдывала название.

– Здравствуйте! – переведя дыхание, сказал Ёжик.

– Хошь мёду? – икнув, пробурчал Дед Мороз.

– Ага.

– Идём ко мне. Чаи погоняем.

– Мне мама строго-настрого наказала – к вашей избе не приближаться. – Немного подумав, Витя спросил: – Бочка дома?

– Авдотья-то? В лес пошла.

– Долго будет ходить?

– А кто её знает? – погладив седую бороду, ответил Ефим Гавриилович. – Сказала, что пошла к Домне, пойдут за брусникой. Лясы да балясы.

– Ладно, – прикусив губу, промолвил Витя. – Идёмте, авось пронесёт.

Подросток взял пожилого мужчину за руку и помог войти в дом.

– Зачем пьёте эту гадость? – прихлёбывая мёд, чаем, спросил юный пионер. – Вы на ногах не стоите.

– Медовуха, что ль? Хе-хе. Это не гадость. Никто в округе не делает лучшей медовухи, чем Авдотья. А я… пасечник от Бога. – Бурдягин закатил глаза и икнул. – Учись, пока я жив.

 

Мальчик схватил ломоть хлеба, лежавший на столе, и обмакнул в мёд. Жёлтое жидкое лакомство стекало с его губ и падало на синюю рубашку.

– Эко ты умазался, – захохотал Дед Мороз. – Как секач в грязи.

Витя облизал пуговицы, вытер полотенцем борт одежды и надул губы. Он посмотрел осуждающим взглядом на старика, у которого закрывались глаза и лишь усилием воли Бурдягин поднимал ресницы. Мальчик отодвинул чашку с угощением и, нахмурив брови, отвернулся.

Ёжик не любил, когда Ефим Гавриилович напивался.

– Чего надулся, как мышь на крупу? Лопай, пока дают, – пробурчал старик и выпил кружку медовухи.

Витя искоса смотрел на Деда Мороза и думал: «Вот стану взрослым, ни за что не буду пить. Как эта гадость меняет человека, превращая доброго и застенчивого старика в грубияна».

Подросток вскочил с места и со скрежетом пододвинул табурет к столу.

– Наелся. Спасибо, – вытерев губы рукавом, брякнул Ёжик. – Пойду домой…

– Шуруй, – махнул рукой Бурдягин. Облокотившись о стол, он заснул.

– Напился. Спит, – пробурчал Витя.

В это время, задами через огород, брела Авдотья Семёновна. Женщина несла молоко в алюминиевом бидоне, при ходьбе крышка сосуда позвякивала, стукая о края.

«Завтра напеку блинчиков, разговеемся, – думала она. – Заодно помянем Тишу».

Бурдягина опустила голову и уставилась на огромную оранжевую тыкву. Старуха вспомнила, как сын любил тыквенную кашу. Моргнув, Авдотья Семёновна поковыляла к дому, где её ждал неприятный сюрприз.

Витя зашёл в сени и взялся за ручку двери, дабы выйти на улицу. Открыв притвор, юный пионер оцепенел, будто превратился в статую.

Пожилая женщина заморгала и от испуга выронила бидон из рук. Алюминиевый сосуд звякнул о пол, и на коричневые штаны Ёжика вылилось молоко.

– Ах ты, язви тебя! – злобно вскрикнула Авдотья Семёновна. Она подобрала пустой бидон и замахнулась на подростка.

У мальчика забегали глаза, понимая, что проскочить не удастся, он ринулся в дом.

В это время Бурдягина обрушила на спину гостя алюминиевый сосуд.

Юный пионер сгорбился от боли, запнулся о порог и распластался в кухне. Витя оглянулся, встал на четвереньки и, словно бегун на старте, – вскочил и помчался к столу.

Пожилая женщина переступила порог и зашла в дом.

– Иди сюда, – крикнула Бочка, окинув взглядом комнату.

– Деда, проснись! – Ёжик схватил Ефима Гаврииловича за рубашку и начал трясти.

Бурдягина взяла каток [Каток – раньше им утюжили бельё, доска с зазубринами] и поковыляла к столу.

Мальчик понимал, что разбудить старика не успеет, а путь к двери перекрыт пожилой женщиной.

«Одно спасение – побегу к иконам. Там не тронет». – Витю мучил вопрос: «Есть ли на свете Бог? В школе говорят одно, дома другое».

Ёжик побежал в комнату.

Авдотья Семёновна кинула вдогонку каток и попала в скамью, которая с грохотом рухнула на пол.

Дед Мороз открыл правый глаз и сказал:

– Что за шум, а драки нет?

– Ты зачем пустил? – подняв гладильную палку, спросила Бочка. – Сколько выпил? Жена за порог, муж за воротник.

– Пять кружек, – икнув, ответил старик. – Ты ходила за ягодой. Где брусника?

– Здрасьте. Я же сказала, что пошла к Домне, за молоком. Так ты тогда шары залил? От меня лицо прятал…

Бурдягина махала руками, будто с кем-то общалась на языке жестов.

– Какие шары? Я рамку делал.

Ефим Гавриилович добрёл до умывальника и сунул голову под струю воды.

– Ты парнишку не трогай!

Мальчик тем временем стоял перед иконами и крестился.

«Господи, если ты есть, помоги!»

Не успел он прочесть молитву, как в горницу вошла Авдотья Семёновна. Женщина замерла, когда увидела молящегося подростка. Выронив каток из рук, она опустилась на колени. Ёжик не оглядывался, сначала он испугался, когда услышал шум, затем понял, что женщина бьёт земные поклоны.

– Иди с Богом! – спокойным голосом прошептала Бурдягина.

Витя повернулся, взглянул на пожилую женщину и пошёл к выходу.

– Держи горшок с мёдом, – сказал Ефим Гавриилович и протянул мальчику сосуд.

Витя покосился на Авдотью Семёновну, стоявшую на коленях в горнице, затем бросил взгляд на глиняную посуду.

– Я не возьму, – ответил Ёжик. – Во-первых, горшок почти пуст, а во-вторых… – мальчик осёкся, у него ещё не прошла обида на Бурдягина.

– Прости меня, пьяного идиота! – воскликнул старик и вложил в руки подростка сосуд с лакомством.

– Хорошо, – согласился Витя.

– Завтра иду на охоту.

– Можно с вами?

– Разумеется. В семь часов утра выдвигаемся.

– Спасибо! – вскричал юный пионер и радостный выбежал на улицу.

 

На следующий день.

Солнце выглядывало из-за мощных стволов лиственниц и сосен. Охотники пробирались сквозь стебли пижмы, достигавшие до пояса юного таёжника.

– Зверя не добыли. Груздей собрали. Не с пустыми же руками домой вертаться, – проговорил Дед Мороз.

Мальчик шёл, опустив голову.

«Братья смеяться будут», – вздыхая, думал Ёжик.

Старик отклонил ветку сосны, и перед взором охотников предстало селение.

Подросток брёл по дороге с ружьём наперевес. Приклад оружия скользил по фланелевым шароварам Вити и бил по голенищу кирзового сапога.

– Кто там носится сломя голову? – воскликнул старик.

Юный пионер взглянул вдаль.

– Это ваша жена, она возле ульев бегает.

– Говорил ей: дождись. Пчёлы пожалят – будет уроком. Бежим, Витюша.

Юный пионер взял ружьё в правую руку, и они с Бурдягиным помчались к пасеке.

Прошло пять минут.

Охотники прибежали к дому, возле которого стояла ни жива, ни мертва Авдотья Семёновна.

– Зачем ослушалась? – воскликнул старик. – Говорил тебе русским языком… – Ефим Гавриилович замолчал, ему стало жаль бедную жену, с которой пережили многое. – Присядь на завалинку. Сбегаю за лекарством.

Витя стоял и приглядывался к физиономии пожилой женщины. Старуха сидела, прижавшись спиной к брусу, лицо Авдотьи Семёновны больше напоминало маску.

Дед Мороз намазал кремом лицо Бурдягиной и помог встать.

– Походите на Бабу Ягу. Если кто-нибудь вас в потёмках увидит – испугается.

Ёжик залился смехом, но радость длилась недолго.

– А ну, перестань! Как тебе не стыдно смеяться над больной женщиной. Извинись. Сейчас же!

Юный пионер не ожидал такой реакции от друга. Улыбка исчезла с его губ.

Нахмурив брови, Бурдягин взирал на мальчика, в глазах старика читались гнев и разочарование.

Витя опустил голову, почесал затылок и, не оглядываясь, поплёлся к дому. Мальчик подошёл к крыльцу, на нём сидела заплаканная Марфа Ивановна, качавшая двухгодовалого Серёжу на руках.

– Что случилось? – юный пионер посмотрел в глаза матери, которая вытирала слёзы концом платка.

Витя уронил рюкзак на землю и в спешке повесил ружьё на ставни.

– Ты пустой? – прошептала женщина.

Ёжик снял кирзовые сапоги и присел рядом с мамой, мокрые от пота портянки пахли нашатырным спиртом.

– Дичи не добыли, вот грузди… – пробормотал Витя. – Отец на рыбалке?

– Ага, – кивнула Марфа Ивановна.

– Что произошло?

– Поставила для свиней картошку варить. Сходила за дровами, гляжу: нет сына. Дела бросила, ищу. Смотрю: стоит Авдотья Семёновна в нашем огороде и держит Серёжу на руках. Кто-то к бочке лестницу пристроил из досок. Узнаю, кто сделал – ремня получит.

– Это не я, – вскочил Ёжик. – Что дальше?

– Забрался Серёжа по доскам, глянул в воду, повис и упал.

– Напугался, – взглянув на брата, прошептал подросток. – Что я сделал? Нагрубил женщине, на добро – злом ответил.

– Ну-ка, говори, чего набедокурил?

Юный пионер покраснел и спрятал глаза от матери.

– Обозвал Авдотью Семёновну Бабой Ягой. Её пчёлы пожалили – лицо опухло.

– Ты что, язви тебя? Иди, извиняйся. Сейчас же! – закричала Марфа Ивановна.

– Мама, – всхлипнул Серёжа.

Женщина прижала к себе сына и запела колыбельную песню. Спустя минуту младенец уснул.

Витя сидел на крыльце, опустив голову, он навсегда запомнил свербящий взгляд Деда Мороза. Подросток скорее готов был встретиться с волками в лесу, чем идти к старикам извиняться.

– Чего сидишь? Фу-у-у. Сними порты, воняют на всю округу.

Подул сильный ветер и ружьё упало на деревянный настил, лишь по случайности оно не выстрелило.

– Убери оружие от греха подальше, – схватившись за сердце, заверещала Марфа Ивановна.

Женщина толкнула сына в спину, мальчик сбежал по ступенькам, запнулся о сапоги и упал навзничь. Молча Витя схватил ружьё и унёс в кладовку, повесив на стене.

Ёжик стащил тряпицы и пошёл босиком к соседской избе, по пути помыв ноги в бочке, в которой чуть не утонул Серёжа.

«Как посмотрю им в глаза? – думал Витя. – Что ж, пока не извинюсь – дверь дома для меня закрыта».

Подросток, наклонив голову, поднимался боком по некрашеным ступеням, которые скрипели при каждом шаге. Взявшись за ручку, юный пионер долго не решался открыть притвор. Дверь распахнулась, и подросток столкнулся нос к носу с Ефимом Гаврииловичем.

– Здравствуйте, – опустив голову, пробурчал мальчик.

У Ёжика пылали огнём щёки, ему было стыдно за совершенный поступок.

– Пришёл извиняться? – нахмурив брови, возгласил старик.

– Да. Простите меня, дедушка.

– Ты не у меня, у Авдотьи Семёновны прощенья проси. – Бурдягин погладил белую бороду, перекрестился и дотронулся до головы юного друга. – Бог с тобой! – улыбнувшись, произнёс Ефим Гавриилович. – Молодец. Ошибки надо исправлять. Ну, иди.

Витя зашёл в избу. Мальчик помолился и глянул в горницу, где лежала женщина, стеная от боли. Трясясь от страха, Ёжик на цыпочках подкрался к койке.

– Чего пришёл? – сквозь стон спросила Бурдягина.

– Извиняться, – промычал подросток и упал на колени. – Простите меня, пожалуйста! – заплакал он. – Мне надо благодарить вас, а я…

Авдотья Семёновна повернулась на бок: лицом к мальчику, из глаз пожилой женщины катились слёзы. Она обняла Витю и прижала к себе. Юный пионер смотрел на Бурдягину, не моргая.

– Как ты похож на моего Тихона. Просто – одно лицо.

– Правда? – удивился Ёжик. – Вы не держите на меня зла?

– Бог простит – я прощаю, – ответила Авдотья Семёновна. – Позови Ефима.

Подросток выбежал на улицу.

– Деда, – крикнул Витя, – тебя зовут.

Старик всадил топор в чурку и побрёл к дому.

– Помирились?

– Ага.

– Умницы. Я молился за вас Богу.

Прошло двадцать минут.

На деревянном столе пыхтел самовар, в глиняной миске лежали творожные шаньги, в центре пиршества стояло блюдце с мёдом.

– Идёмте чаёвничать, – сказал Дед Мороз, и в уголках глаз появились морщинки.

Пожилой мужчина поставил чашки на стол и налил таёжного чая из белоголовника.

 

Послесловие

 

Семья Ёжика уехала из деревни спустя четыре года. Витя три раза навещал стариков.

Ефим Гавриилович похоронил Авдотью Семёновну и через полгода умер от тоски. Ему было восемьдесят семь лет.

 

© Дмитрий Бузунов, текст, 2016

© Елена Астахова, редактура, 2016

© Книжный ларёк, публикация, 2017