Игорь Бахтин. Стечение обстоятельств

СТЕЧЕНИЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ

 

Под утро Фёдору снилась улыбающаяся бабушка. Он видел себя пятилетним на старой даче. Бабушка варила в тазике малиновое варенье, а он, болтая ножками, сидел на высоком стуле и ел пенку с домашней ватрушкой. Сон бы живой, в нём витал чудесный запах малинового варенья, бабушка была ещё молодая, живой была и любимая кошка бабушки, Матрона, тёршаяся у её ног.

Будильник разбил тишину и сон. Он зашатался, картинка треснула, стала пазлами осыпаться в дымный крутящийся омут. Фёдор с досадой, не открывая глаз, пошарил рукой и нажал на кнопку будильника. Он расслабленно лежал в дрёме, в тщетной надежде увидеть продолжение сна, но видел только летающие чёрные пятна. И тут над головой вначале взвизгнул, а после, взвывая, деловито постукивая на низких частотах, забурчал перфоратор, и Фёдор резко приподнял голову, застонал, ощутив тупую боль в затылке. «Тварь, сволочь, ― падая обессиленно на подушку, проговорил он. ― Дятел! Ни выходных, ни праздников, ни будней! Дебил! Второй год долбит стены, когда ему приспичит, и никому не открывает, неуловимый Джо».

Бессмысленно было пытаться подремать, настроение была испорченно. Он сел на край кровати и пошарил ногами по полу, ища тапочки. Нашёл левый, правого не было. «Харлей. Кто ещё?» — констатировал он раздражённо и в одном тапочке вышел в прихожую. Бульдожка лежал у входной двери на своей подстилке, положив морду на жёваный тапочек. «Ну, и обсос же ты, красноглазый Дэвидсон», — испытывая приступ отвращения к похрюкивающей собаке, пробормотал Фёдор.

Не прибавил ему настроения и таракан, которого он прихлопнул в туалете. Фёдор хмуро усмехнулся, думая: «Даже тараканы не вынесли долбёжки, решили эмигрировать». В ванной его ждал очередной заряд раздражения: кто-то (кто же, как не Дениска!) оставил рычаг смесителя в положении «душ» и Фёдора окатило горячей водой.

Мрачнея, он почистил зубы и, пройдя к кухне, стал в дверном проёме. Жена кормила сына, ни та, ни другой с ним не поздоровались. Сын уставился в телевизор, где бесновались какие-то рогатые чудища, жена варила кашу.

—Денис, сколько раз можно тебе говорить, чтобы ты душ переключал? — строго сказал Фёдор.

— Не кричи, — в голосе жены слышались нотки зарождающегося крика.

— Я не кричу, я чуть кипятком не обварился…

— Что у тебя за дурацкая манера открывать сначала кран горячей воды?

— А какой нужно первым открывать? — стал закипать Фёдор, резко поднимая голову вверх: над потолком дробно застучал перфоратор. «Дебил», — прошептал сквозь зубы Фёдор и быстро проговорил:

— Типа, холодную будет правильнее открывать, да?

— Типа того. По крайней мере, безопасней будет, — ответила жена и неожиданно, швырнув полотенце на стол, закричала:

— Ты ребёнком совсем перестал заниматься, Фёдор!

Фёдор глянув на Дениса, вяло прожёвывающего сосиску, повернулся к жене:

— Что, Таня?

— Да то! Он в «помойке» всю ночь ковырялся. Его комп только на два часа заряжен, не наигрался, видно. Теперь, видишь, спит на ходу. Какая учёба ему в голову полезет? Слямзил наш ноутбук, когда мы заснули. Под утро, наверное, обессилел, бросил его на полу, программы забыл закрыть. Загляни в журнал, полюбуйся, чем он интересовался.

Фёдор сел на табурет, уставился в экран ноутбука, быстро пробегая по клавишам. Когда он оторвал взгляд от экрана, то ошарашенно произнёс: «Твою…»

— И твою и мою и эту как её… индийскую матерь мира, — кивнула головой жена.

— Как пароль узнал? — повернулся к сыну Фёдор.

— Мог взломать, — ответила за сына жена, — они сейчас все хакеры. Хотя, куда ему, троечнику, подглядел скорей. Наш пострел везде поспел.

— Пароль хорошо запомнил? — еле сдерживаясь, спросил у сына Фёдор.

— Запомнил, — пробурчал Денис.

— Ну, и какой?

— Маркополо.

— И кто он, этот «Маркополо», по-твоему?

— Футболист какой-то.

— Практически Аршавин! — закричал Фёдор. — Вот это видел?

Он ткнул под нос сыну кукиш:

— Вот новый пароль. Хорошо его запомни. Месяц без компа, я сегодня же платы повыдёргиваю. Два месяца без Макдональдса и без кинотеатра, читаешь «Три мушкетёра» по три главы в день, нет, по пять, рассказываешь мне; отжимаешься от пола на пять раз больше, чем обычно. И ещё: берёшь энциклопедию и выписываешь слово в слово всё, что там написано про Марко Поло… десять раз.

— Папа, — в глазах Дениса стояли слёзы.

— Ты на досуге ещё глянь, в какие он игры играет. Машины в хлам, кровища… типа — оторви ему яйца, Сэм, — произнесла жена.

— Мама! — жалобно всхлипнул Денис.

— Стервец! На волейбол ходить бросил, дзюдо — больно, шахматы — думать надо. Я в твои годы стометровку за тринадцать секунд пробегал, ― взревел Фёдор, вышел в прихожую и стал одеваться.

Пробурчав в спину мужу: «Формалист», Татьяна крикнула ему из кухни:

— Кашу есть будешь?

— А колбасы нет?

— Была. Сынок ночью всю слопал… под одеялом.

— На работе поем, — бросил Фёдор, взялся за ручку двери, но остановился. Он вспомнил сон, улыбку бабушки и крикнул: «Тань, я сегодня во сне бабулю видел, это к чему?

― Ты на кладбище когда был в последний раз? ― жена выглянула из кухни.

Фёдор задумчиво потоптался, опустил голову и открыл дверь.

 

*  *  *

 

В лифте было четыре человека: длинноволосый угреватый парень с огромными наушниками, усатая бабушка с собакой, похожей на неё, небритый мужик с онемевшим лицом, с полузакрытыми глазами, от которого разило перегаром, и миловидная девушка с надменным выражением лица. Пожёвывая жвачку, она смотрела в экран розового телефона, с застывшим на лице широкоформатным «Фи!!!». Крепкий парфюм девицы не перебивал запаха перегара; к этому пикантному купажу неожиданно прибился запах мочи: старый пёс, кажется, не донёс и «припустил» немного. Бабушка или делала вид, что ничего не случилось, или сама уже потеряла нюх. Входя в лифт, Фёдор хотел поздороваться, но передумал, взглянув на лицо мужика, на котором не было признаков жизни. Он выскочил из лифта первым, услышав голос воскресшего мужика, рявкнувшего хрипло: «Выходи уже со своей шавкой, старая кочерга».

На улице, закурив, Фёдор надел перчатки: морозило основательно. Машины были припорошены снегом, рядом с его тачкой разогревался здоровенный чёрный джип, на заднем стекле которого был приклеен знак «!». Девушка счищала снег с крыши своего дорогого «коня», отбрасывая его на машину Фёдора. Одета она была по-весеннему: короткая распахнутая меховая шубка, а под ней тонкая кофточка, между низом которой и поясом джинсов сияла вентиляционная полоска голого живота, голова девушки была не покрыта, во рту торчала сигарета. «Нормально», — пробормотал Фёдор, нажимая на пульт. Его машина тявкнула, моргнув фарами, но девушка не обратила на это никакого внимания, продолжая скидывать снег на его машину.

— Вы и мою машину после будете чистить? — спросил Фёдор, подойдя к машине.

Девушку будто парализовало. Она смотрела на Фёдора непонимающе, длилось это несколько мгновений, потом лицо её исказилось, будто от зубной боли, и она назидательным тоном произнесла:

― Научитесь машину по-человечески парковать. Прижались к моей так, что мне через правую дверь пришлось влезать.

Фёдор выразительно глянул в глаза девушки, про себя сказав: «Поздравляю вас, миледи, совравши!» — вчера, когда он здесь парковался, справа от него стояла «шестёрка», слева «Опель». Припарковался он, позаботясь о соседях, с хорошим зазором. Джип девушки стоял сейчас на месте «Опеля». Фёдор ничего ей не сказал.

«Столкнись с такой дурой на дороге – мало не покажется. Орать будет как резаная, профессионалка. Почему этим дурам непременно нужно сразу садиться за руль джипов? Чтобы наверняка людей сшибать на остановках автобусов? Нет чтобы на малолитражке выучиться ездить», — думал он, разогревая машину и наблюдая за девушкой, которая теперь сидела в машине и, смеясь, говорила по телефону.

Через пару минут он уже плёлся в длиннющей пробке. Девятый час утра был на исходе, погода стояла мрачная, ещё тускло горели фонари, день, казалось, не хотел участвовать в своей вечной работе; на дороге кругом сероватая жижа, машины выглядели грязными, запотевшими. Наглые азиаты на маршрутках использовали все способы, чтобы вырваться из пробки: шуровали по тротуарам, выезжали на «встречку». Вдоль проспекта стояли голосующие люди, азиаты «ныряли» к клиентам, останавливаясь, как вкопанные перед ними, включая лукаво «аварийку». Фёдор ругался, приходилось останавливаться и ждать, пока маршрутник подберёт клиента. «Ну ладно эти шумахеры узкоплёночные приехали денег срубить, им семьи большие кормить нужно, у них всё от выручки зависит. Сначала хозяину нужно собрать бабло, потом уже на себя работать, но наши-то, наши! Что за безбашенность и беспечность?! Поток машин прёт, как танковая дивизия, а люди рискованно стоят на скользкой обочине. В лучшем случае им ноги отдавят, в худшем — такие вот девушки, как сегодняшняя пигалица в джипе, сшибут насмерть. Ведь понимает же хомо сапиенс менеджерообразный, стоящий на обочине, что задерживает движение, раздражает водителей, создает нервозность, сам рискует. Или не понимает? На работу опаздывать не хочется, а пройти сто метров до остановки в облом», — думал он, раздражённо наблюдая за ситуацией на дороге.

В левый ряд было не попасть, водители-мужчины смотрели вперёд, делая вид, что ничего не замечают, девушки говорили по телефону. Наконец удалось влезть туда благодаря той самой «миледи» на джипе, попрекавшей его недавно в неумении парковаться. Она «вовремя» въехала в зад маршрутке, в очередной раз резко остановившейся у ног голосующего клиента. Все стали объезжать «попавшую» пару, левому ряду пришлось неохотно пропускать машины. «Раньше водители-профессионалы за безаварийные сто тысяч километров ставили на машине “звёздочку”. Нынешним дамочкам на джипах нужно за очередное ДТП менять ученический знак на стекле: за две аварии ― два восклицательных знака, за три ― три, чтобы участники движение знали, с кем дело имеют», – Фёдор невесело усмехнулся.

Поехали живее. Фёдор закурил, включил радио, попав на радиостанцию «Эхо Петербурга». Известные оппозиционеры смело рассуждали о диктате Кремля, о зажиме оппозиционного движения и свободы слова. Фёдор хмыкнул: «В либеральном болоте громче всех квакает лягушка, у которой есть своя кувшинка. А когда кувшинка “Газпромовская” ― можно квакать на всё болото, не боясь диктата Кремля». Он переключил на другую станцию. Диктор с заметными радостными интонациями, со странным воодушевлением в голосе тараторил о масштабных хищениях в Министерстве обороны. Перечислял миллионы, миллиарды, уведённые коррупционерами, говорил о неимоверном количестве драгоценностей, антиквариата, обнаруженном при обыске в квартирах высокопоставленных господ из этого ведомства, об их участках, усадьбах, дачах, квартирах. «Скоты! — прошептал Фёдор. ― Хозяева! Ведут себя, как баре среди холопов. Будто царь поставил их на окормление. К стенке гадов ставить, как в Китае, отобрать награбленное, да нет же — замылят дело, отпустят под залог, дабы товарищи-казнокрады в любимый Лондон могли уехать, отдохнуть от трудов праведных. “Усатый” всё до последней копейки с них вытряс бы, а потом Ежову отдал бы позабавиться. Бабуля моя покойная не зря при Ельцине говорила: “Только массовые расстрелы спасут страну”. Надо же, у какой-то шалашовки три миллиона в тумбочке лежат на карманные расходы! А мне, переводчику, выпускнику настоящего, не липового университета, с тремя иностранными языками, два неуча-торгаша решили, что хватит и тридцати пяти тысяч». Фёдор переключил на станцию, передающую джазовую музыку. Тут мысли его резко скакнули на личные обстоятельства. Сегодня у него должен был состояться важный разговор с директоратом фирмы, братьями-близнецами Петуховыми, по поводу повышения зарплаты.

Фирма торговала мелкой бытовой техникой под своей торговой маркой, техника делалась на китайских заводах. В этой «шараге» Фёдор работал переводчиком. Все дела с поставщиками китайцами велись на английском языке, и этим до недавнего времени занимались трое переводчиков, кроме всего нужно было переводить инструкции, сертификаты, оформлять разные документы, ездить в сертификационные ведомства.

Три месяца назад одного переводчика сократили, через месяц сократили ещё одного, и Фёдору пришлось работать за себя и «за того парня», и даже брать переводы домой. Через пару недель он «забастовал» и потребовал прибавления зарплаты, сказав начальству, что его устроила бы зарплата в пятьдесят тысяч в месяц. Братья сразу не отказали, думали день, и предложили издевательский вариант: они прибавят к зарплате три тысячи а ему найдут помощницу, студенточку вуза, которую он обучит. Фёдор поинтересовался: а когда же он будет работать, занимаясь обучением практикантки, и будут ли ему платить за обучение? Братья обиделись, стали рассказывать о японских кружках качества, в которые люди ходили после работы бесплатно. Фёдор стал на своём: пятьдесят тысяч — он работает дальше, безо всяких помощниц. Тяжба эта должна была разрешиться сегодня.

Припарковаться пришлось далеко от бизнес-центра. Издалека он увидел у здания необычно большое скопление людей. Было много милиции и машин с включёнными мигалками. Фёдор отыскал в толпе программиста Алексея. Здороваясь с ним, он унюхал неистребимый запах коньяка, который не побеждал запах мускатного ореха. Двадцатисемилетний Алексей был скитальцем, жил и родился в Узбекистане, успел поработать в Пакистане и Англии, решил осесть в России, женился на девушке из Архангельска, у него был ребёнок. Они с женой мыкались по съёмным квартирам, гражданство ему пока не дали — мурыжили чиновники.

— Что там такое? — спросил у него Фёдор.

— Ты не поверишь! Бомбу ищут, — ухмыльнулся Алексей, — обнаружен исламский след покойного Бен Ладена. Какой-то бдительный товарищ в милицию сообщил. Наверное, какой-нибудь уволенный акулами бизнеса товарищ отомстил.

Фёдор окинул взглядом толпу людей. Тревоги и страха не наблюдалось. Раздражение встречалось, но лица в большинстве своём были равнодушные, как у людей, вынужденно стоящих в очереди за каким-то обыденным товаром, встречались и весёлые лица. Люди курили, беседовали, некоторые прикладывались к банкам с пивом. Две немолодые женщины справа от Фёдора обсуждали перипетии сюжета телевизионного сериала. Парень слева рассказывал товарищу о ночи, проведённой им в ночном клубе.

Бомбу не нашли. В офисы народ попал только к одиннадцати. Через некоторое время в тесное помещение без кондиционера, в котором работал Фёдор, вошёл хозяйский холуй, по совместительству секретарь и курьер, молодой хипстерского вида худосочный парень с серьгой в правом ухе, с которым Алексей не ладил, прозвав «вертухаем». Деловито захлопав в ладони, он лирическим тенором почти пропел, глиссандируя к высоким тонам: «Господа! В связи с неожиданным форс-мажором, задержавшим рабочий процесс, поступил приказ начальства: сегодня работаем до семи вечера».

Алексей сел к компьютеру, посмотрев по сторонам, приложился к плоской фляжке и, спрятав её в карман, бросил парню:

― Скоро ты, как халдеи в американских фильмах, станешь говорить нам: «Move, move, move!»

Повернувшись к Фёдору, он заключил:

― Расслабленным, переставшим думать миром, истомлённым айфонами и пакетиками с супом быстрого приготовления, как пьяной слабой женщиной, овладели акулы капитала, рыбы-прилипалы и педерасты. Но дерево ярости медленно зреет и оно растёт. Как растёт дерево, люди не замечают, но когда оно вырастет, им придётся задрать голову и взглянуть на небо, но это уже не принесёт им спасения, ― они с ужасом будут взирать в грозную бездну.

После сей тирады он, глотнув из фляжки, стал играть в «Тетрис».

― Ты ― поэт, ― сказал Фёдор. ― Вестник бури. Но бури долго не будет. Не случилось пока ситуации.

― Ничего. Апостолов было всего двенадцать, а четверо были простыми рыбаками. Когда к ним примкнули миллионы, они победили, ― сказал Алексей, быстро стуча по клавиатуре.

― У них Учитель был и учение, ― сказал Фёдор.

К начальству он пошёл после обеда. Братья были похожи на только что отобедавших довольных котов, которых тянет в сон. Встретили они своего работника радушно, улыбчиво, предложили кофе, от которого тот отказался.

Вытерев лоснящиеся, влажные губы платком, первым заговорил Леонид Яковлевич. Он, бегая масляными глазками, сказал:

— К большому сожалению, уважаемый Фёдор Васильевич, нам не удалось изыскать возможность прибавки к вашей зарплате. Положение нашей фирмы шаткое, мы несём убытки. Поэтому, простите, вам решать: остаться работать на прежних условиях или же подыскивать работу, которая бы удовлетворяла вашим материальным запросам…

Пристально разглядывая лица братьев, Фёдор неожиданно заметил то, чего раньше не замечал: хрящистые их носы были чуть искривлены в разные стороны. И родинка у одного красовалась на правой щеке, а у другого — на левой.

«Надо же, Господь, вдохнув в возлюбленных близнецов жизнь, позаботился и о том, чтобы люди могли их различать! Давид Яковлевич, стоя у зеркала, практически видит своего брата Леонида Яковлевича. Прощелыги и хитрецы обычно легко находят общий язык, не в пример людям честным, а тут жизнь облекла этот принцип в родственные узы. Близнецы ― дубль-прохиндеи! ― подумал он. ― И всё же зудит у меня в голове наивный вопрос: а друг друга они надувают, по-братски? ― ответ пришёл сразу: ― Да, конечно, они же дельцы, граждане гнилого мира. Да и притча о чечевичной похлёбке не глупыми людьми писалась».

Затянувшаяся пауза заставила братьев быстро переглянуться. Они заметно взволновались.

Фёдор сглотнул комок, подступивший к горлу и, сдерживая подступающее бешенство, проговорил:

— Таки я буду неизмеримо рад получить полный расчёт, господа Петуховы.

Рука Леонида Яковлевича быстро нырнула в стол и появилась с конвертом. «На опережение работают, всё оговорили братики. Догадывались, что я не соглашусь», — пронеслось в голове Фёдора.

— Тут полный расчёт, с учётом переработок, — вяло промямлил Леонид Яковлевич, а Давид Яковлевич добавил: ― Не обижайтесь, Фёдор Васильевич. Ничего личного — это просто бизнес.

― «Просто бизнес» ― часто заканчивается прекрасным видом на Неву из-за тюремной решётки, ― сказал Фёдор, усмехаясь.

Он грубо цапнул конверт из коротенькой руки Леонида Яковлевича, небрежно сунул его в задний карман брюк и развязной походкой вышел из кабинета. Братья промолчали.

Алексей, который знал о тяжбе Фёдора и ожидал его, оторвался от экрана, спросил, бросив на коллегу быстрый взгляд:

— What?

Фёдор достал из кармана конверт, покрутил им в воздухе.

— Подлючий и жадный народец. Припечатано древней историей про тридцать три сребреника, — глухо произнёс Алексей, в очередной раз прикладываясь к фляге.

Фёдор пересчитал деньги. С «учётом» переработок в конверте было сорок две тысячи четыреста двадцать семь рублей. Он в очередной раз выругался, прошептав: «Калькуляторщики».

В начале восьмого Фёдор вышел из офиса вместе с Алексеем. Они остановились покурить и Алексей сказал:

— Вообще-то неплохо было бы отметить день рождения ещё одного непримиримого врага капитала. Как ты, дядя Фёдор, по поводу авторизации?

—Я в этой ипостаси уже несколько раз рождался, так и не став Робин Гудом. Я за рулём, Лёша, — ответил Фёдор, подсчитывая в голове завтрашние траты, которые, кажется, должны были съесть все полученные сегодня деньги.

— Откровенный мужской разговор — это всё, что осталось у народа. Пиво и душевный разговор — лучший психотерапевт, — назидательно сказал Алексей.

Фёдор лишь отрешенно махнул рукой.

― А ещё работа на рудниках, желательно в кандалах, ― рассмеялся он.

Домой Фёдор не стал звонить, машину оставил на стоянке. Бар был забит шумными компаниями: был футбольный день, пристроиться удалось в дальнем тёмном закутке. Фёдору не доводилось ещё бывать в таких заведениях. Он с удивлением наблюдал за бурным поведением болельщиков и «болельщиц», невольно отмечая, что соблюдена некая пропорция по половому признаку, подумал саркастически: «Каждой твари по паре». Он вспоминал, что сам когда-то неплохо играл в футбол, были и успехи. И тогда рядом с футболистами вились девушки, ничего не понимавшие в футболе, доводилось отдыхать с такими фанатками в больших дружных компаниях, но никогда не доводилось вот так лакать с ними на равных большими кружками пиво.

Девушки визжали, парни орали, дым стоял коромыслом, у Фёдора стала болеть голова. Наблюдая за этой околофутбольной оргией, он думал о том, что этот новый вид коллективного развлечения с непременным пивом, календарно связанный с футбольными днями, на самом деле вид новой зависимости, а девушки эти вряд ли станут приличными жёнами. Он сказал об этом Алексею, тот махнул рукой:

— Не парься. Шлюшки сопливые, прилипалы. Такие везде: рядом с артистами, циркачами, хоккеистами, музыкантами.

Между первой и второй кружкой позвонила жена, Фёдор сказал, что чествуют в офисе юбиляра. Выдержав долгую паузу, Таня язвительно сказала: «Жди хорошего», и отключилась.

Алексей сел на своего конька: масоны, мировое правительство, секты, глобализм, сайентология, заговоры, протоколы сионских мудрецов, власть хазар, крах капитализма. Они перестали поглядывать в экран, пили пиво, курили, беседовали — «Зенит», кажется, проигрывал.

Потом откуда-то появился лупатый парень, с фигурой «качка» и детской чёлкой на лбу. Он без приглашения сел за их стол и, буравя друзей глазами, прогундосил: «Здесь, между прочим, болеют за “Зенит”». «Мы это видим», — сказал Алексей. Кажется, ответ был неправильным — «качок» напрягся, стал разбухать.

Алексей, толкнув локтем в бок, чуть не поперхнувшегося пивом Фёдора, указывая рукой на «качка», улыбаясь, сказал: «Инкуб».

— Чё? — хрустнув шеей, вытаращил глаза фанат «Зенита».

— Я другу говорю, что ты фанат футбольный. Товарищ не рубит по-русски, он филистимлянин с острова Пасхи. Гость наш, в России первый раз. Ему переводить приходится.

— А?! Ты ему скажи, что я болельщик «Зенита», — стал оседать «качок».

Алексей, повернувшись к Фёдору, произнёс какую-то абракадабру на английском, в которой ясно прозвучало слово «Зенит», и Фёдор, подхватив игру Алексея, с серьёзным видом произнёс, уважительно качая головой: «Вау! Ес, ес! «Зэн-ни-и-т»! Вери, вери гуд! Супер!». Лицо «инкуба» стало молодеть, превращаясь в лицо довольного ребёнка, получившего конфету. «Я пивка сейчас принесу», — бросил он. С болельщиком выпили ещё по две кружки, за его счёт.

На улице накопленный смех вырвался наружу, как истомлённое шампанское из тёплой бутылки, досмеяться вволю им не дал полицейский патруль. Бурые от мороза лица полицейских были похожи на морды голодных охотничьих псов, Фёдору казалось, что ноздри их подрагивают, и они голодно принюхиваются. Он предъявил права, Алексей просроченную справку о регистрации. Бегло просмотрев документы, полицейский вернул права Фёдору, открыл рот, чтобы что-то сказать Алексею, но тот опередил его, произнеся ёрническим тоном: «Нужно проехать в отдел, для выяснения личности». Полицай крякнул удивлённо, быстро глянул на своих коллег.

— Вот, дядя Фёдор, я тебе уже говорил, что инкубы оккупировали города, — сказал Алексей и повернулся к полицейскому:

— Старшой, умоляю, не лепи горбатого. Мы ж не таджики какие-то, гастарбайтеры. Держите пятьсот и довезите нас с другом до метро.

В воронке было холодно, полицейские молча слушали Михаила Круга, курили. В метро друзья, крепко обнявшись, распрощались ― они ехали в разные концы.

Дорога к дому шла на подъём, было скользко, и Фёдор решил идти через дворы, — так было ближе. Неожиданно, будто по приказу пошёл крупный пушистый снег, ветер стих, стало теплее.

Фёдор шёл медленно, вспоминая все перипетии сегодняшнего дня, чувствуя, как подступает тяжёлое тоскливое состояние, переходящее в гадостное неосознанное мучительное состояние, будто он сделал что-то непотребное, стыдное, преступное, но конкретика не выплывала. Где-то глубоко в тёмной дыре, спрятанный в лабиринтах подсознания слабо мерцал этот маячок, посылая тревожные сигналы, которые пока не доходили до центров расшифровки. Эти сигналы порождали неосознанный страх, Фёдор стал трезветь.

«Ну, день как день, — думал он, — не хуже и не лучше других. С некоторыми, конечно, вариациями. Утро, друг-перфоратор над головой, дорога, пробка, офис, скорбящие морды Петуховых, бар, менты, метро, ночь, дорога домой. Одна из комбинаций дней жизни. Следующая комбинация, которая уже не раз была, наступит завтра: поиски нового места работы, интернет, рассылка резюме, встречи с хитромудрыми работодателями. Буду переводить в следующей комбинации дней жизни не инструкции плееров, чайников, тостеров и кофеварок, а спецификации оборудования подводных лодок для индийцев, или памятки по употреблению лекарств. Будут уикенды, субботы, праздники, воскресенья и однообразные будни, офис, комп, словари, Петуховы в разном обличье, они могут быть Ахмедовыми, Георгадзе, Ивановыми, Петровыми, Лифшицами и даже Абу Нассерами. В январе сатурналии, в мае рассада. В августе турецкая или египетская неделя, если там новых революций не будет. Потом снова комп, словари, офис, Петуховы…».

Неожиданно невидимый компьютер среди множества фраз выделил его фразу «одна из комбинаций дней жизни» и ясный голос произнёс: «Не жизни — переворачивания песочных часов. Но в часах этих количества песка с каждым переворотом незримо уменьшается, дни, сутки, года становятся короче, это только кажется, что в сутках по-прежнему 24 часа. Однажды песок в этих часах с дыркой закончится и время остановится».

Фёдор остановился, громко проговорив: «Да что ж так тяжко-то, Господи?». Он закурил, подняв голову, глянул на небо, на котором не было звёзд, прошептал: «Какие они, звёзды, не помнишь? Всё вниз смотрим, вниз. Факап подобрался незаметно, всё позади. В офисе коллеги-пофигисты, скучные разговоры о кредитах, политике, о всякой белиберде. На хрена я читал Драйзера и Диккенса на языке авторов, на хрена долбил науки, осваивал языки? Время стало не горячим, не желанным, не хочется в нём задерживаться, остановиться полюбоваться секундами бытия, ни на чём глаз не задерживается с удовольствием. Если бы были на самом деле круги сансары, и можно было бы попросить того, кто этим заведует, исполнить желание, я бы попросил, чтобы меня сделали опять пятилетним мальчиком Федей, а жизни я испросил бы себе в этой другой жизни только до одиннадцати, нет, пожалуй, до десяти лет, потом я согласился бы стать червяком, ежом или прорабом. Зачем доживать до разочарований в людях и жизни? Ничего! Ничего уже не возгорится. Костёр угасает. А горел ли он? Что-то не припомню…»

Фёдор двинулся к дому, он брёл медленно, безвольно опустив голову. Из припаркованной у тротуара «девятки» с тёмными стёклами к нему метнулись две тени. Резкий рывок за руки, разворот к машине, болезненный тычок лицом в крышу машины, нож у горла, хрип: « Тихо не рыпайся, жив будешь». Пуговицы пальто полетали в снег, быстрые руки бесцеремонно обшарили карманы; разворот за волосы, удар чуть пониже шеи, рёв дырявого глушителя.

Фёдор, застонав, поднялся с земли, хотел застегнуть пальто, ища пуговицы, и не нашёл их. С вялой надеждой залез в карман, в котором лежал бумажник, понимая, что его там быть не может, вспомнил «приятное»: в бумажнике кроме денег были права и техпаспорт, пришла ещё более «приятная» мысль: завтра срок очередной выплаты кредита за машину.

Он трясущимися руками закурил, поднял голову к небу, кисло улыбаясь, произнёс «Привет, Боже. У тебя, что — сбой компьютера или всё идёт по плану? Ты меня ни с кем не спутал — это мой сюжет?»

Ветер разогнал облака, в очистившейся вышине светила, помаргивая, одинокая звезда. Фёдор смотрел в небо, будто ждал ответа. Небо молчало, и он, проговорив: «Связь никудышная», массируя шею, продолжил путь. Он уже видел громаду дома, в котором жил, и, внезапно почувствовав какой-то скрытый страх, стал замедлять шаг. Оставалось перейти проспект, за ним светились окна его дома. Остановившись, он оглянулся назад: десятки одинаковых двадцатипятиэтажных домов щурились светящимися окнами позади него и с боков. Ему стало казаться, что он стоит в центре пятачка, окружён домами, и от них исходит тяжелая злобная энергия, а дома бесшумно двигаются, сжимают пространство, в котором он одинокий и беззащитный стоит дрожа.

«Нужно идти, нужно, нужно», — прошептал он, тряхнул головой, прогоняя наваждение, и перешёл проспект. Дома, заворчав недовольно, вернулись на свои места.

В лифт он вошёл с гламурной девицей, той самой, с которой он утром уже ехал. В руке у неё была банка «Отвёртки», лицо было сейчас не надменным, глаза поблёскивали.

«Раскумарилась», — подумал Фёдор и, подмигнув, спросил, развязно ухмыльнувшись:

— Ты к инкубам как относишься?

— Я ко всем людям хорошо отношусь, все люди достойны уважения, — ответила девица, не сдержав икоты.

— То-то и оно, что к инкубам у нас толерантность, — согласно кивнул головой Фёдор. — Мой этаж. Прощай, красавица.

Девица глянула на него с явным разочарованием.

Дверь ему открыла жена, она говорила по телефону. Сказав в трубку: «Натуля, секунду подожди», она, закрыв телефон рукой, пытливо взглянула на мужа. Федор, скидывая туфли, сказал:

— Меня уволили, деньги отняли грабители.

Жена, поджав губы, бросила: «Котлеты в сковороде, хлеба нет», — и ушла на кухню. Федор надел домашнюю одежду, прошёл в гостиную, щёлкнув пультом, лёг на диван. На экране шла дискуссия о правах геев. «Боролись» двое немолодых ухоженных людей. Один говорил о немыслимых страданиях сексуальных меньшинств, живущих под игом злобных гомофобов, другой слабо отбрыкивался. Ведущий, нервно потирая руки, радовался как дитя. «Оба голубые, — пробормотал Фёдор, — да и ведущий нежненький». Глаза его стали смыкаться, и он под бормотание телевизора задремал.

Дёрнувшись, как от удара тока, он через некоторое время открыл глаза, проговорив ошалело: «Что, уже на работу? Встаю, встаю!» Посмотрев на часы, он удивился: часы показывали четверть двенадцатого. И ещё через минуту он понял, почему проснулся: над его головой ворчал перфоратор. Фёдор лежал, глядя в потолок долгие десять минут — перфоратор работал.

Он резво вскочил с дивана, сходил на балкон, взял стремянку, и вернулся с ней в прихожую. Взобравшись на стремянку, он, пошарив рукой в глубине антресоли, нащупал полотняный мешочек, взял его и пошёл с ним в туалет. Сев на унитаз, он развязал мешок и достал из него пистолет. Это был «Вальтер», трофейный, не сданный его дедом властям. Его хранил отец Фёдора, хотел сточить боёк, тянул с этим, умер, оставив оружие сыну. Пистолет был смазан, полная обойма была при нём.

— Ты куда? — спросила жена, когда Фёдор одевал куртку.

— Душно мне, подышать схожу, — ответил Фёдор и вышел из квартиры.

По лестнице он поднялся на следующий этаж и позвонил в дверь. Перфоратор умолк, тихие шаги прошлёпали к двери, глазок затемнился. Фёдор приложил ствол к глазку и выстрелил. Выстрел эхом метнулся по этажам, открылась соседняя дверь, и пожилая женщина испуганно спросила у Фёдора: «Что случилось?». Он, улыбаясь, навёл на неё пистолет, сказав: «Пуф-ф», женщина испуганно захлопнула дверь.

Жена стояла в прихожей, в глаза у неё застыли слёзы. «Зачем, Федя?», — прошептала она.

— Стечение обстоятельств, — ответил Фёдор, прошёл в гостиную, свалился на диван и в один миг заснул.

Во сне он улыбался. Снилась ему дача, улыбающаяся покойная бабушка. Она в алюминиевом тазике варила малиновое варенье, а он, пятилетний, сидел за столом и с аппетитом поглощал пенку от варенья.

 

© Игорь Бахтин, текст, 2017

© Книжный ларёк, публикация, 2018