Николай Выхин. Вещицы из Ренессанса

11.11.2015 21:39

О ЛЕОНИДОВЕ В 2003 ГОДУ: «ВЕЩИЦЫ ИЗ РЕНЕССАНСА»

Говорят (я сам слышал это от Леонидова), что Ренарт Шарипов, прочитав «Проект Архей», сказал о нём: «ренессансная вещица». Говорил это Шарипов или не говорил – останется на совести автора «Академика мира сего», а вот определение – совершенно точное. Действительно, в сборнике «Академик мира сего» Леонидов выступает неожиданной стороной своего таланта, и не похож на себя, обычного…

Впрочем, от его фирменного стиля – сохраняется всё же ПРЕДЕЛЬНОСТЬ, вообще всегда сопровождающая его образы. Леонидов не любит размытой мягкости, он стремится заострять до предельных значений любой вопрос, за какой бы ни взялся…

В остальном – загадочная смесь философского трактата с «Декамероном» – нетипична для Леонидова. Начнем с того, что чисто композиционно «Проект «Архей» обладает разорванностью: кажется, что автор начал одно, продолжал другим, а закончил – увлекшись второстепенными аллюзиями – совсем третьим. Хорошо зная, как тщательно Леонидов всегда работает над композицией произведения, мы догадываемся, что такая разорванность – неспроста. Это не следствие авторской небрежности, а особый приём.

Для чего? Если в современной западной литературе присутствует стиль «магический реализм», т. е. обыденность магии в жизни, волшебство посреди натуралистических описания быта, то у Леонидова (во многом в пику магизму Коэльо и других) – МИСТИЧЕСКИЙ реализм. Тут посреди натуралистических зарисовок вершится уже не колдовство волшебников, а мистические чудеса загадочной Вселенной. Они (в отличие от магического реализма) не связаны с волей и желанием каких-то магов-персонажей, они заполняют собой фон событий, в которых (самих по себе) ничего магического, волшебного и в помине нет.

В самом деле, без «мистического» (повторю – лишенной магизма мистики) реализма сюжет «Архея» предстает предельно просто: распутный и циничный молодой человек в силу детективных обстоятельств попадает на дачу таинственного богача. Там, так сказать, «быстро забывая каждое своё вчера», он забавляется на всю катушку, сводничая в растленной среде обслуги олигарха, обыгрывает самого хозяина в азартную игру, ломает привычный распорядок на вилле. В итоге хозяин на него обиделся и выставил вон. Вот, собственно, и весь сюжет – вне мистического реализма. «Архей» недаром называют «декамероном ельцинизма» – он перенасыщен рубенсовскими мясистыми будуарно-альковными подробностями, прописанными на редкость реалистично, с множеством мелких убедительных деталей. Прямо скажем, знание такой деталистики не красит моральный облик автора – ну да простим его, он, как и мы – родом из растленных «лихих девяностых»!

Но весь этот бордельный натурализм вписан в органически облегающую его раму мистической обыденности, в раму «привычки к чудесам», в контуры регулярного выращивания «чудес в решете» (многие сцены происходят на огороде, так что образ «решета» весьма кстати). Простая и спелая, уютная и камерная, а со скуки – томительно-развратная жизнь на богатой даче посреди щедрого лета – предваряется ведь отнюдь не случайным (как и всё у Леонидова) подзаголовком: «Паром на Стиксе». То есть эта скучноватая, перекормленная, скучающе-блудливая жизнь – на самом деле переправа через реку смерти. Кого? Откуда? Куда? В мир мёртвых? Или наоборот – оттуда в жизнь?

Леонидов ставит вопросов гораздо больше, чем ответов.

Знакомство со второй частью «Академика мира сего» – «Проект «Протерозой», логически вытекающей из «Архея», помогает нам понять загадку с кажущейся авторской разорванной неряшливостью, «рывками» сюжета. Леонидов рисует – на самом деле – достаточно каноническое полотно «искушения бесовского». Но лукавец не заявляет сразу – вот мол, картина «Искушение святого Антония» или ещё кого другого.

Он (кстати, как и бесы) – вносит видения в рамках искушения «в час по чайной ложке». Начинается это маленькой новеллой «Лёша Мезенцев» – совершенно реалистической, и даже соцреалистической по духу. В ней – только маленькие вкрапления смешинок-чертовщинок, которые можно принять за аллегории, авторские паллиативы, наконец – за неловкость стилистического оборота.

В «Лёше» жизнь лишь чуть-чуть разбавляется малыми элементами «видений». В «Архее» доза видений в рамках привычных картин быта потихоньку нарастает, становится понятно, что ЭТО НЕ РЕАЛИЗМ, а нечто, загримированное под реализм, с отпадающим гримом. Наконец, в «Протерозое» начинается уже целый шквал и водопад резко сменяющихся видений, и там Леонидов сознаётся: это есмь полотно, изображающее «прелесть бесовскую», вполне каноничное – если сравнить его со средневековыми христианскими версиями искушений отшельников в пещерах и пустынях.

Как человек постепенно сходит с ума – сперва совершая малые чудачества, потом всё более и более дикие поступки, и, наконец, совсем разрывая связь с объективной реальностью, так и текст «Академика мира сего» от страницы к странице даёт всё более и более немыслимые и невозможные в обыденном быту картины.

Первое (традиционно-бумажное) издание «Академика» в 2003 году тогдашний его редактор Э. А. Байков снабдил обложкой, на которой картина «Искушение святого Антония». При втором (современно-электронном) издании Байков не столь прямолинеен. Незачем сразу открывать карты автора, пусть читатель сам пройдёт нелёгкими дорогами БЫТИЙНОСТИ, сокрытыми под пёстрым разнотравьем всякого рода забавных, скабрезных или детективных деталек.

Конечно, кульминация «Архея» – это игра главного героя с «академиком мира сего» в эристику. Тут невольно образованному человеку вспоминается библейская история – борьба Иакова в Пенуэле (см. Бытие 32.25-32). То ли борьба Иакова против Бога, то ли «с Богом» – против третьего лица.

«И остался Иаков один (имя Иаков означает «Обманщик» – тут тот, кто обманул надежды сатаны, кто вместе с Богом побеждает диавола в себе, и становится, таким образом, Израилем. Израиль – «Боровшийся с Богом», не против Бога, «Победитель» – Н.В.). И боролся Некто с ним до появления зари; и увидев, что не одолевает его, коснулся состава бедра его и повредил состав бедра у Иакова, когда он боролся с Ним…»

Принято считать, что не боролся патриарх Иаков против Бога, но против греха. Да и по мнению Отцов Церкви (напр. св. Иеронима и Оригена), таинственная борьба, происшедшая на рубеже Св. Земли, означает, что дар Божий будет дан только тому, кто мужественно борется и обращается к Богу с настойчивой молитвой.

Можем ли мы считать «Архей» Леонидова современной версией этой борьбы Иакова-Израиля с ангелом в ночи? К этому нас подталкивает очень уж библейская «азартная игра» героя с мистическим «академиком» – и ревнующим к выигрышу, и в то же время «настроенным поддаваться». Однако и весь «Архей» в целом – тоже осовремененная версия этой борьбы библейского патриарха.

Леонидов во фривольной и игривой манере, в стиле пикника на пляже – ставит перед читателем свои излюбленные ПРЕДЕЛЬНЫЕ вопросы: о существовании мира, о жизни, человеке, истории, времени, пространстве, грехе, наконец – о самом Боге.

И мы понимаем, что жить на даче богача и забавляться там с прислугой – одно. А перейти вброд Стикс, реку смерти – совсем другое.

Почему, зададим себе вопрос, «Архей» и «Протерозой» (а перед ними «Лёша»)? Оба проекта обозначаются в повестях ближе к началу, а к концу о них, кажется, забыли и персонажи, и читатель. Почему? Да потому что проекты воплощены, перестали быть проектами, стали реальностью!

Леонидов хочет поддеть пером Изначальное. Оно начинается ершистым подростком, продолжается простейшими, примитивнейшими формами жизни и отношений на Земле. Архей – самое древнее, что только есть в жизни, Протерозой – первичный бульон первых клеток, сваренный из Архея…

Для Леонидова это не графы в геохронологической таблице. Для него это клубящийся мир человеческих чувств, дологических вожделений, похотей и инстинктов, таинство биологической жажды выживания и бессмертия, владения и обладания, поглощения.

Для этого Леонидов и вступает в (библейского формата) борьбу смыслов и значений, чреватую повреждением кости бедра. Для этого он и превращается в Израиля – как бы борющегося против Бога, а на самом деле – борющегося заодно с Богом (понятия «бороться С Богом» и в русском, и на иврите – ДВУСМЫСЛЕННО). «С» – это и «вместе с…» и «против».

На протяжении всей книги «Академик мира сего» идут напряженнейшие, грозящие «свихнуть мозги» диалоги на сложнейшие темы метафизики. Может показаться, что весь свой «декамерон» с традиционными и нетрадиционными сексуальными домогательствами Леонидов развил для смягчения и облегчения текста. И юмор и безбашенный эротизм в «Академике…», казалось бы, служат всего лишь клоунами в перерыве между номерами тяжеловесов.

На самом деле это не так. У Леонидова каждая деталь, даже самая маленькая – на своём месте. У него каждое ружьё на сцене – обязательно стреляет.

Доходящие до порнографии забавы дачников – часть «Архея», неотъемная и необходимая ему часть. Ведь Архей – суть есть примитивнейшие и глубочайшие, идущие от самого нутра и из тёмной глубины биоса.

О чем, если в двух словах, спор между молодым аспирантом Кириллом и всемогущим техномагом Мезенцевым (существом явно над-человеческим)? Это спор жизни со смертью. В лице могущественной над-человеческой сущности Смерть заговорила и она выдвигает множество суицидальных аргументов, интеллектуальных кошмаров для человека. Отвечать ей – подобно Иакову в Библии – поставлена вовсе не равноценная ей по силам сущность: простой человек, смертный, к тому же неудачливый и всё потерявший…

Он и отвечает – и выигрывает на поле схоластическом. Но для «ренессансной вещицы» такой победы в диспуте схоластов мало. Ренессанс – полон красок и соков жизни. И потому человек, спорящий со Смертью, кроме богословских аргументов, выставляет ей (ошеломляюще-неожиданно) аргументы – телесные, плотские, половые. Ну, а поскольку Леонидов любит философскую ПРЕДЕЛЬНОСТЬ – то и радости плоти у него в изложении предельны: в ход идут лесбос, проституция. Идут – и выигрывают, ибо Смерть боится радости и биологического наслаждения «Архея». Смерть отступает перед аспирантом Кириллом дважды: когда он переспорил её богословски, средневеково – во время азартной игры в ломберной комнате. И второй раз – когда он переспорил её в стиле Возрождения, перемогая живостью плоти мертвечину лемм и короллариев…

Жизнь не скрывает, что она – уродлива. Леонидов с его предельностью даже подчеркивает неоднократно её уродство. Но она – жизнь. И спорит она, при всём её непохвальном уродстве – с мглой и бесчувствием смерти…

В «Протерозое» эту эстафету перенимает у Кирилла более зрелый и опытный адвокат Сельдович. Снова начинается бой со смертью, но смерть коварна. Она уже надевает множественные личины «как бы жизни», она пытается (и не без успеха) имитировать и Архей, и Протерозой, всю первичность живого бульона…

Каким бы серьёзным не был бой Кирилла, переправлявшегося через реку смерти Стикс – бой его сменщика Сельдовича её сложнее и многомернее.

Сельдовичу – «по грехам его» – уготовано претерпеть «растворение камня», то есть полностью преодолеть «майю», иллюзию бытия материи, и тем более иллюзию её устойчивости. Множественные картины «прелести бесовской» сменяют друг друга, стены растворяются, низ меняется местами с верхом, небо с землёй, несочетаемое сочетается и т. п. В хаосе мельтешащих образов, то устрашающих, то услаждающих, Сельдовичу предстоит познать (и показать читателю) – что подлинная реальность – лишь то, во что мы верим. Наша вера порождает нашу реальность, а жизнь – порождает нашу веру. Камней нет, камни растворились – есть только живая жизнь, упорствующая в сотворчестве с Богом, в создании Бытия. И есть омертвевшие, ороговевшие чешуйки этой жизни, которые опадают с древа Веры и подбираются Смертью. Из омертвевших и ороговевших чешуек жизни Смерть делает себе маски…

Конечно, можно упрощенно увидеть в «Академике мира сего» лишь авторское хулиганство, авторскую моральную распущенность и умственную «разболтанность». И сказать, что автор просто развлекался, причем «по-чёрному». Не забудем контекст сочинительства: 2002–2003 годы, мрачнейшее время в истории России.

Тогда никто ещё не мог даже предположить, что из В. Путина выйдет толк и забота о державе. Страна лежала при смерти, в переданной ельцинскому преемнику агонии ельцинизма. Казалось, что всё погибло и всё пропало. В числе погибшего значилась и «сто первой в списке» художественная литература.

Нетрудно понять даже незнакомому с автором человеку (а я прекрасно знал Леонидова в 2003 году) – что автор находился у края полного отчаяния. Единственное, что ему тогда светило – издать книгу ничтожным тиражом за свой счет (что он и сделал – экземпляр с автографом я храню до сих пор).

Безусловно, мрачный контекст 2003 года усиливает предельность и даже натужность авторского амикошонства – хотя и авторской искренности. Книгу никто не прочитает. За неё не дадут ни копейки. Дальше Уфы она не уйдёт. И он это знает с убийственной убеждённостью. Зачем он вообще тогда её пишет?

В таких обстоятельствах, как 2003 год – как и на плахе – не лгут. У Леонидова нет необходимости приукрашивать себя, свой моральный облик, своё нутро. Он не играет в издательские игры и имиджи. Он – на лобном месте. Он всё потерял и ничего не надеется вернуть…

И, оказавшись сам на пределе (сирота-безотцовщина, выращенный задними дворами, представитель умершей и неоплачиваемой профессии) – Леонидов ведёт себя, как библейский Иов.

А именно – сидя на гноище в язвах, он без всякого смущения задаёт Небу «неудобные» вопросы, позволяя себе сомневаться и в благости, и в справедливости, и в добродетели Небес.

Но Библия учит нас, что именно таких вопросов Небо от нас и ждёт. Бог в книге Иова хвалит именно Иова за ругань, и сурово отзывается о друзьях Иова, лицемерах, «побаивающихся портить отношения» со всемогущим Небом. Бог говорит, что богохульник Иов ближе к нему своей нутряной правдой и искренностью, чем лукавые рабы храмовники…

Этот мотив Ветхого Завета в полной мере раскрывается в Новом Завете. «Будьте как дети» – говорит Христос. Но не перекликается ли это требование детскости с археем и протерозоем у Леонидова? Христос ненавидит лицемеров, и лупит их бичом из воловьих жил; блудницу же прощает и отпускает, не только не ударив сам, но и другим запретив её побивать…

Библия учит нас не прятать яда своих сомнений под рабскую покорность Творцу. Библия требует задавать «неудобные» вопросы – если они возникли в голове, требовать ответа на них (как Иов) – а не замыкаться в фарисейском «благочестии», когда у человека внутри всё сгнило от сомнений, но снаружи он из шкурных целей или «страха ради иудейска» выражает фальшивую верность «партии и правительству».

Так вот, Леонидов в 2003 году все свои неудобные вопросы вывалил на гноище своего отчаяния. И философские («Академик мира сего» – это сборник философских кошмаров, преследующих богословов), и житейские, даже чисто половые. Типа – «почему нельзя, когда приятно и хочется?».

Ну, а поскольку он не просто отчаявшийся безработный сирота-безотцовщина, но ещё и ЛЕОНИДОВ – он со всей силой своего таланта ОТВЕТИЛ на свои вопросы. Получилось нечто невообразимо новое, захватывающе-интересное, оригинально-непостижимое, иероглифическое и эстетически-манящее…

Так говорил 2003 год – казавшийся годом национальной плахи. На плахе не лгут. Поэтому – прислушайтесь к словам Леонидова, даже если сперва они покажутся вам горячечным бредом сумасшедшего.

Он не слабоумный, на самом деле. Как говорит мудрая книга – «Не знаю, кто подвесил твой язык, но подвешен он хорошо…»

PS от Смотрителя:

А я под всем этим подпишусь, ибо, зная Леонидова поболе и получше чем Выхин, вижу, что критик прав на все сто! Леонидов – своего рода Символ человеческого правдолюбия и правдо-(Бого-)искательства. Пожалуй, он один из самых необычных и оригинальных писателей современности, а значит, уже гений!

© Николай Выхин, текст, 2015

© Книжный ларёк, публикация, 2015