Владимир Мельник. Дурь

ДУРЬ

 

Слово о дури

 

Всё началось с того, что я однажды уселся за стол, взял самопишущее перо и притянул к себе пачку чистой бумаги. Как только бумага увидела меня, она подумала с ужасом:

– Замарает!

– Замараю, – подумал я в ответ. Затем выдохнул из груди весь воздух, помыслил с полчасика, вдохнул новую порцию воздуха и вывел на бумаге заглавие: Дурь.

– Почему Дурь?! – изумились бумага и перо.

– Действительно, почему Дурь?! – изумился и я. И решил подвести основу под своё решение.

Дурь – это не только умственное состояние дурака, не только его действия, слова и поступки. Дурь – это не только табак, вино и прочие наркотики. Дурь – это ещё и то, что сегодня пишут и поют новомодные «гении», поклоняющиеся «потоку сознания» и скрывающие своё скудоумие за нарочитой непонятностью языка. Ну чем я хуже? Вот сейчас и попробую испустить поток сознания! Ведь бредятину писать не так уж трудно. Вам всё понятно, милые перо и бумага?

Ну вот, им понятно, они не возражают. Поэтому произведение и носит гордое название, указанное выше.

Я писал его долго и трудно, с перерывами на сон и еду, обдумывая каждую фразу сутками и месяцами. Эпизод про кошек я сочинял полтора года. Другой писатель на моём месте давно бы поседел, сошёл с ума и помер от умственного истощения. Но я не таков. Я прошёл через все испытания – осталось лишь испытание славой. Так читайте сей фундаментальный труд! С его чтением либо придёт в порядок ваша душевная неразбериха, либо усохнет ваш мозг и вы лишитесь разума; в любом из этих случаев вы станете счастливыми.

Начать следует классически и возвышенно. Я вам не какое-нибудь местоимение или, понимаете ли, междометие!

 

Начало жизни

 

 

Дамы и господа! Вникайте, ибо это есть великолепнейшая прелесть. Суть сего творения – дурь, но не та, что в радость глупцу, а та, что подобно солнцу освещает невидимые с первого взгляда жизненные стороны. Я тем силён, чем простой смертный слаб – я освещаю суть!

Я объявляю начало новой жизни. Её будущее туманно, но более привлекательно, чем наше настоящее. Оно воистину величественно, оно выше, чем реальность, ибо сегодня нужно признать всеразрушающую уверенность беспомощного равнодушия человечества. А будущее несёт нам уход от реальности.

Настоящая это жизнь или только фантазия? Так спрашивал я себя. Не получив ответа, я ушёл из реальности, круто повернув в сторону. Я просто приказал себе: открой глаза и смотри в бездонное небо, чувствуй всё то, что ты можешь чувствовать. Легко уйти, труднее вернуться; легко упасть, труднее возвыситься. В пути, по которому я иду, нужно покинуть нашу жизнь на время. В нашей жизни так легко убить человека – надо только спустить курок. В нашей жизни так просто всё предать разрушению – надо только промолчать и спрятаться! И успокаивать себя тем, что мир создан не тобою.

Даже если жизнь только начинается, я уже понимаю, что это фантазия. Родившись, умирать не хочется. Я горько плачу, а крылья печали уносят меня оттуда, где меня заставляли страдать. Так пусть же будет розовым тот новый мир, в который я явлюсь! Но я пока здесь, в реальности, в той, которая могла стать иной. Тогда бы я бесчувственно махнул рукою и просто ушёл. Но я ловлю себя на мысли: я бы ушёл, но я бы вернулся – нельзя умереть, не раскрыв тайны мгновения.

И вот я лечу, разглядывая жизнь с высоты, и мои глаза наполняются ужасом! Над Красной площадью сто тысяч дыр! И мы все продолжаем бояться всего, ожидая подлого удара в спину. Трудно заставить себя забыть всё то, что было в прошлом. Вчерашний день тянет к себе, угрожая расправой. Каждая дыра над городом – замыслы предателей, которые молчат и ждут момента для нанесения удара в спину. И оттого меня мучает страх, жуткий страх, и эти кошмарные сны. Кошмары, перемешанные с липкою мглою, лезут в мои окна, выдавливая стёкла и срывая занавески. Теперь мне некуда деваться…

Нет уверенности ни в чём. Даже небеса изменили мне и сомкнулись над головою, а земная твердь ушла из-под ног. Это ещё не смерть, о смерти говорить рано. Но я помню о ней, ведь когда всё будет кончено, мне откроются невиданные дали, ожидающие солнца. Я увижу умных людей, отдыхающих в тени деревьев славянского сада, и луну, выплывающую из бездонного ада судьбы. Я увижу соцветия слов на поверхности безмолвной Земли – и больше я не узнаю ничего. Но в душе навсегда останется праздник, который однажды начался.

 

Приход смерти

 

 

Праздник начался в тот день, когда я лишился рассудка. Теперь мой мозг в плену невозвратимых утрат и бесплодных мыслей о том, как выжить в нашем жестоком и загадочном мире.

А перед глазами – огонь. Он обжигает меня тысячами извергающихся искр. Но я сплю спокойно – это сон. Храню молчание, возвращаясь к жизни, и жажду того, что может иметь ценность для умирающего от боли.

Тьма ночей покидает меня… Мои нервы как проволока… Воздух пыльный… Мысль мертва…

И я слышу голоса.

Эй, ты, упавший духом, встань! Пусть твои руки в бинтах, но глаза твои чисты. Солнце уже взошло, и тебе пора на небеса. Эй, ты, окровавленный, слепой и голодный, встань! Доползи до кровавого солнца и умри бесславною смертью. В веках ты останешься с нами. Мы будем хранить твои сны. Иди!!!

Я вновь начинаю двигаться вверх. Мне грезятся мёртвые реки, гарь пожаров и сияние славы – эти бесполезные напоминания о незаконченной войне всех против всех. И вот тогда мне становится страшно.

Есть здесь кто-нибудь?! Не покидайте меня сейчас! Смерть сегодня придёт за мной!

Я вижу ее!!! Она наступает на меня, озарённая залпами орудий. Она тянет ко мне свои липкие руки. Верьте мне…

Я не пойду за нею, я не могу уйти сейчас, пока душа моя пуста. Её растоптала толпа, её опустошило человечество, через неё перешагнули миллионы равнодушных негодяев. Дайте мне ещё мгновение!

Куда-то исчез огонь… Мне стало холодно… Пришла зима… Или я умер? Нет, я жив…

Почему же я чувствую ее присутствие? Она незрима, но она здесь. Она уже никогда не оставит меня. Это она принесла огонь и холод.

Она – всё и ничто. Она – нигде и везде. Её нет и она есть.

Её улыбка ужасна и привлекательна, она угнетает и успокаивает. Я теряюсь под её взглядом, но уже не боюсь. И если я дрожу, то уже не от страха, а от холода. Плохо лишь то, что мысли путаются.

Я ждал её, я предвидел её приход, но она всё же пришла внезапно. И я, пожалуй, уйду с ней, хотя совсем не хочу этого. Я так одинок, а холодный мир не в силах понять моё одиночество. Отчего? Оттого, что мне противна война. И только смерть может избавить меня от её власти. Пусть после меня – хоть потоп. Я уже не солдат удачи на войне всех против всех. Вокруг меня глухая ночь, и темны мои чувства…

 

Война всех против всех

 

 

Вокруг глухая ночь. Над головою сомкнули кроны два великана – тополь и берёза. Они образовали уютную беседку, в которой приятно отдохнуть летним полднем или скоротать ночь у костра. Какой-то добрый человек сделал стол и скамейку и вкопал их в землю под зелёным сводом. Рядом протекает небольшая речушка, издающая тихое журчание, которое, переплетаясь с потрескиванием костра, создаёт лучший на свете звуковой фон.

Теперь представьте себя в этой беседке – ночь, костёр, журчание речки, рядом с вами любимая девушка. Вам двадцать лет, и всё у вас впереди.

Так было и со мною. Но я смотрел в костёр, и в огне мне чудилась война… Одно и то же: огонь и смерть, смерть и огонь, и снова огонь, и снова смерть… Война, бесконечная, как Вселенная.

Возьму краски и нарисую войну. Она приходит убивать летние поляны, уснувшие в тепле; она стреляет в весёлое солнце; она душит гарью смеющееся небо; она умерщвляет нежную землю.

Я не увижу войну из окна скорого поезда – и пронесусь мимо. Я выйду на неизвестной станции, ворвусь в холод пространства и утону в небе, сверкающем, словно море зеркал. Теперь земля молчит по утрам, и мне не нужно бояться того, от чего я всегда убегал.

А ты выйдешь из поезда там, где война, проследишь за тем, как последний вагон навсегда исчезнет вдалеке, как заржавеют и зарастут сорною травою рельсы… Это – последнее зрелище из твоей прошлой жизни. Оставайся там, где ты сейчас, и пусть человечество не беспокоится о том, чем ты живёшь. Дорога жизни – это зигзаг войны, идущей вразрез с нашей истинной судьбою; она словно пристань бродячих свиней. Держи источник их ненависти в своих руках; за неблагодарный труд ты получишь мир.

Но ты, расставшись со мною, должен снова ринуться в бой за белый снег и буйный ветер, которые разбудят и позовут твою душу. Ты не можешь лежать на истекающей кровью земле, придавленной колесом горя, и смотреть, как проклятие бесплодной зимы навеки сковывает тебя цепями спокойствия. Ты должен встать, взять оружие и идти в бой за всех. Война всех против всех ещё не закончена, и ты в ней – солдат удачи.

Когда закончится война, я спою реквием у мемориала солдату удачи, простому воину; я спою реквием послевоенным снам моих друзей.

Я спою о том, что исчезли ужасы, и минуло уже много лет после той страшной войны. Но снятся нам до сих пор по ночам послевоенные сны. Там вновь умирают наши друзья, и слышим мы взрывы, треск пулемётов и гул ракет. Мне кажется странным, что жив остался я, а друзей моих со мною нет… Где они теперь, ушедшие в вечность, глядевшие во тьму ночей без страха в глазах?

Мой мозг разворочен взрывами, мои уши навеки взял в плен грохот артиллерии и вой снарядов. Грозовые тучи чернеют вдали и время так быстро уходит… Почему ночь так коротка?

Мы долго смотрим на луну сквозь солнечные очки, и всё вокруг нас преображается, но мы не знаем, кто тому виною – то ли пропавшая война, то ли вечный барьер между нами. Я давно хочу отречься от своих снов – и погружаюсь в них всё глубже. И вот во тьме вырисовываются картины мёртвой жизни: горячий январский дождь, листья железных деревьев, видение уходящих в ночь шагов, тёмный огонь и объятия кукурузы… И вот тишина разрывается грохотом, а тьма – вспышками. Тишина развязала войну против грохота, а тьма – против вспышек.

Жизнь на войне скучна, она не даёт нам шанса лишиться врагов. Весёлая смерть несёт нам возможность исчезнуть навеки за суть войны. Скучная жизнь бесконечна, весёлая смерть мгновенна… В момент гибели ты возьмёшь весь мир на ладонь, взвесишь его и отбросишь прочь; упав в огонь, он покинет тебя навеки. И наступит прозрение: ты увидишь пустоту и услышишь тишину, ты узнаешь отсутствие всего. Блаженная улыбка уже никогда не растянет твоих губ, но сердце возрадуется и душа забудет о том, что в этом мире была война…

Наступает пробуждение, и вместе с ним – возвращение к жизни. Мой камин пуст, как душа моя свободна от терзаний. Пылавшее в камине пламя сожгло дрова; пылавшая в душе война сожгла чувства. В сердце окаменела холодная кровь. Я жую крабов и слушаю шелест чужих шагов за окном. Два моих спутника – мрак и равнодушие – не оставят меня никогда. Сжав голову руками, я вспоминаю…

 

Память

 

 

Я вновь вспоминаю, как я заряжал свою пушку, как тяжело снаряд ложился в ладони… Снова стрелять – была команда. Рваные фразы, обрывки слов тонут в оглушающем грохоте.

Выстрел!

Огонь!

Огонь по живым мишеням.

Прорвано небо снарядами; огненные хвосты чертят воздух; смерть летает над полем неистовой брани…

Положи руки свои мне на плечи, расскажи мне о светлых днях моей прежней жизни и о прелестях послевоенных лет. От сна моего мне останутся боль в мозгу и шум в ушах. Но в следующую ночь придет тот же сон.

Выстрел!

Огонь!

Огонь по живым мишеням…

Мёртвые не встанут – так давно это было! Сколько тяжких часов и минут прошло с тех пор, когда жизнь и смерть с ненавистью глядели друг на друга. Сейчас я слишком измучен кошмаром, и ты можешь спать спокойно. Я охраняю твой сон; когда мы вместе, я забываю многое из того, что случилось со мною. И ночь вдвоём не так страшна, и наступление сна уже не тяготит меня, как это было раньше.

Завыли снаряды, летящие в новую цель.

Хочу вскочить в тревоге. Тревожит меня видение. Я вижу мемориал рядового солдата. Значит я не один. Нас приглашают в собрания, оркестры играют нам туш, все пьют за наше здоровье. Нужно ли это нам? Этого не знаем даже мы.

А грохот артиллерии до сих пор отдаётся в голове.

Никто не замечает ничего странного.

Кто он, тот, кто со мною? Ему говорят: сядьте, выпейте с нами, мы так рады видеть вас! Они тратят много ничего не значащих слов. Он предпочитает молчать. Всё, что нужно было сказать, он сказал тогда, когда новый снаряд ложился в его ладони. Он не знал тогда, что может произойти с ним в следующий миг. Ему было тяжело тогда; сейчас ему ещё труднее, ибо судьба сохранила его и заставила осознать, что друзья его, навеки зарытые смертью в землю, уже никогда не проснутся. Он молчит о них, как люди молчат о своей печали. Никто не знает о его снах, в которых жизнь перемешана со смертью. Он пьёт эту смесь, и сквозь его голову проносится вопль: бум-бум, пиф-паф, падай, ты мёртв!

Но стихает вопль; утро снова разрушает луну и разгоняет звёзды. Сон кончился, с ним кончились и ужасы войны. Но тень её всё ещё скрывает мои глаза, унося прочь обрывки радости. Утро твердит: встань, прочисти мозги, причеши мысли и начинай жить как все!

Живи как все! Будь как все! Стань таким как все!

Но я не могу. Я живу в своих снах, а наяву я мёртв. Я постоянно чувствую желание уснуть и увидеть во сне не войну. Пусть мне приснятся кошки.

 

Удары по голове

 

 

Что-то ударило в голову – и вот мне приснились кошки.

Большая стая кошек какой-то неправдоподобной серо-голубой масти с дикими воплями носилась вокруг меня; я же одиноко стоял в центре огромного тёмного квадрата и был совершенно беззащитен. По неизвестным мне причинам кошки никак не могли достать меня. Они кидали на меня злые взгляды и выпускали когти, а я оставался в безопасности, и уже начал было успокаиваться. Но спокойствие оказалось недолгим.

Со страшным треском и неестественным космическим урчанием, перекрывающим крики кошек, над моей головою пролетел страшный светящийся предмет в форме ромба, весь в серо-голубых полосах, огромный и необъяснимо гадкий. Я едва не лишился чувств; однако предмет, пролетевший в сантиметре от моей головы, неожиданно исчез. Не успев толком подумать о том, что бы это могло быть такое, я увидел второй светящийся ромб, в точности такой, как первый. Он медленно опускался на мою голову, а я не мог даже кричать: страх парализовал меня. И в тот миг, когда серо-голубой ромб нанизался на мой череп, бешеные кошки проломили невидимую стену, защищавшую меня от их когтей, накинулись на меня и стали терзать в клочья. Потом…

Потом я опять почувствовал удар по голове – и сначала ничего не понял. Однако вспомнил через миг. Это ведь я придумал такой способ будить людей по утрам. Приятно проснуться после ужасов – вроде бешеных кошек – со свежими мозгами; так чаще всего и бывает. Но вдруг наваливаются шум, грохот и суета. И мысль: я вернулся оттуда, где никогда не был; но я точно помню, кто я был и кто я есть.

Я пугало, пугало, пугало!!!

Стою и качаюсь, раскинувши руки в пространстве; обрывки одежды трещат на ветру, будто крылья. Я вижу всё то, что вам знать не дано. Глаза потеряли привычную волю, в груди мёртвым комом застыло холодное сердце. Во мне нет желаний, стремлений и чувств. Вокруг меня пустота, погасшее солнце, бесцветное небо и жидкий туман. В плену одиночества существуя, не знаю, насколько я жив.

Я пугало, пугало, пугало!!!

Душа моя вечно и тупо спокойна, боль держат в покое железные сети. На жердь мою кто-то вешает бирку фашиста, с другой стороны пишут диагноз: шизофреник. Какое злое и глупое презрение двигает ими! Прощаю всем глупость, прощаю злобу; лишь тех не прощаю, чьи мозги работают на желудок, чьей целью становится поливание грязью. Теперь я могу осудить эти куриные души.

Я пугало, пугало, пугало!!!

На выставке безумия я выгляжу гордо: вот я каков! Для сатаны я – святая вода. Для властных глупцов я – скоморох. Для убийц и фашистов я – судия. Для лживых врачей я – неизлечимая совесть. Для философов я – инвалид мысли. Для тех, чьи мозги работают на желудок, я – палач. Для остальных я – пугало, пугало, пугало!!! Вот возьму и ударю себя по голове!

Нет, я Солнце! Старое глупое Солнце! Я взошло, мои лучи пробились сквозь атмосферу – и на Земле проснулась жизнь. Так было и будет всегда, и никто не в силах изменить этого. Земле я дарю жизнь, а в космосе сжигаю пыль и небесные тела. Земля установила наблюдение за моим ядром: я могу ослепить людей своею красотой.

Говорит Земля!

Солнце – золотая живая звезда, и жизнь его прошла сквозь века; оно светит и тогда, когда пыль и туман космоса становятся тьмою; его власть процветает, и бродячие шальные огни – его слуги, и чистое золото – его корона, и неистощима его всепобеждающая сила.

Но ещё есть мы. Солнце далеко, а мы здесь. Мы и должны установить наблюдение за ядром Солнца. Оно теперь давит прочие звёзды, и оттого Вселенная умирает, оставляя след тёмной печали; а на фоне тёмной печали звёзды не видны. В неведомых далях рождаются каменные слова и фразы; урны, извергающие гарь, наполняются пеплом; он устилает чёрные планеты с умершей жизнью. Сатурн нелепо чертит пространство, не в силах сойти со своей орбиты. И нет силы видеть такую картину…

Так зажгите новое Солнце! Старое глупое Солнце уйдёт с дороги, но кто-то должен сохранить в вечности магический пламенный свет, если сегодня установит наблюдение за его ядром.

Мой мозг растекается маслом. Всё-таки странный я человек. Вот ударю себя ещё раз по голове – и опять ничего не пойму. Только что-то увижу и что-нибудь скажу.

Остынь, пожалуйста, я хочу взять тебя в руки! Это я о чашке с кофе.

Стань ближе, и я торжественно войду в тебя! Это я о клозете.

Останься со мною, у меня тебя так мало! Это я о времени.

Вот ведь испытание жизнью: у меня много времени, но совсем нету денег. А теперь наоборот: у меня много денег, но совсем нету времени. Что мне более по душе? Я спросил себя не для того, чтобы в третий раз ударить по голове. Мне просто интересно. Мне интересна та фраза, которую я произнесу через мгновенье. Я посмеюсь над нею и забуду её. И тогда я проснусь утром со свежими мозгами, как это часто бывает со мною; а я другой проснусь от удара по голове, как это часто бывает со мною другим. Дайте пистолет!

 

Мне тревожно

 

 

Мне так тревожно по утрам, когда весь мир в плену безветрия! Я становлюсь тем, кто я есть; я избавляюсь от иллюзий, и всё мне становится ясно. Я понимаю, где находится источник наших бед, и хочу криком взлететь над землёю.

Вы боитесь собственной тени и молитесь на телеграфные столбы! Вы забыли вашу землю, и она ушла из-под ног! Вы убили время, и оно убежало от вас, забрав вашу молодость! Вы стоите на месте, а пустое холодное пространство протекает сквозь вас, унося ваше тепло и сметая ваши чувства!

Но молчание ледяной волною заливает гаснущие сердца. И это значит: пришло время говорить, пришло время разжечь огонь! И это значит: я пришёл к вам и говорю вам: слушайте! Я – почти никто; я – выходец из пустоты; я – повелитель червей и царь гадюк. Но вам больше некого слушать. Так слушайте меня! Берите в руки огонь и ложитесь глазами в землю; многие из вас умрут мучительною смертью; но оставшихся в живых огонь спасёт и очистит от грязи. И тогда вы вернёте время и почувствуете землю, вы станете храбрыми и пойдёте вперёд. И тогда в ваших очагах вспыхнет новое пламя, и те из вас, что умрут сегодня, воскреснут завтра в этом новом пламени. И звёзды вновь засияют для вас, и разрушатся склепы ваших душ. И я навсегда останусь с вами.

Никто меня не слышит. Каждый день человечество тонет в мутном потоке слёз, а наши сердца в это время молчат. Это отчасти понятно: невозможно в одно мгновенье осознать, в чём наша последняя надежда на спасение. Сегодня нам ещё не поздно оглянуться назад и убить наши страсти, однако завтра ничто нас не избавит от гибели. Сегодня нам ещё не поздно отказаться от звания гениев прогресса, однако завтра наше болезненное самомнение обернётся адскою машиной и уничтожит собственных создателей. Сегодня нам ещё не поздно начать спасать наши души, однако завтра они начнут метаться неистовыми тенями в замкнутом пространстве, ограждённом сталью и бетоном, в предчувствии смерти. Остановившись на мгновенье, чтобы оглянуться назад, мы не утратим способности двигаться вперёд, зато поймём, куда двигаться дальше.

Мы не имеем права войти в царство тьмы и обмана, ибо оттуда нет выхода – и мы знаем об этом! Тьма обещает нам свет, но мы видим, что это ложь. Свет, рождающий свет, всегда правдив, но путь к нему глушит грохот нашего неверного прогресса.

 

Теория гибели

 

 

Что есть смерть? Конец жизни, начало жизни, переход из жизни в жизнь? Уверенно можно сказать одно: вечной жизни в её нынешнем облике не бывает, а если бы таковая и была, то она повисала бы тяжёлым камнем на душе всякого живущего – ежели только последний не безумец.

Другое дело – гибель: это не совсем то, что смерть; а скорее всего, и совсем не то. Скажем: некий человек прожил великую жизнь, построил грандиозный храм собственного бытия, ввёл в него единомышленников и поклонников; но где-то жизнь его дала трещину – и храм рухнул, придавив насмерть своего создателя. Ещё пример: храм не рухнул, но опустел; ушли поклонники и единомышленники, и создатель остался в одиночестве. Это тоже гибель, но гибель медленная и мучительная. В одном случае гибель – событие; в другом – корча в собственном говне. Пусть гибель станет похожей на жизнь хотя бы тем, что так же ярко промелькнёт пред всевидящим оком главного Создателя.

Я не исключаю того, что одну из сил, правящих миром, можно назвать высшей совестью. Так вот: всякая пустая и бессмысленная гибель должна повиснуть тяжким грузом на шее высшей совести. Если это явление обыденно, то оно вдвойне страшно. Но вдесятеро страшнее оно оттого, что не всякому удаётся построить замышленный грандиозный храм бытия, и таких недостроенных храмов – без вершин и алтарей – великое множество. В них бесполезно сгорают сердца, засыпая стены пеплом. Вокруг них образуются пустыни, погребая стены под бесплодными песками.

Смерти подвержено всё в этом мире, но гибели – лишь необычное. Смерть подобна огню, уничтожающему то, что судьба считает ненужным и отжившим; гибель же сродни пламени, сжигающему только то, что дерзнёт возвыситься над обычным уровнем серого пепла. Серый пепел, как средний безынтересный человек, не горит: либо в нём никогда не было горючих частиц, либо они уже сгорели.

Что такое гибель тела в сравнении с гибелью души? Телесная боль часто терпима; но вынести боль души – и выжить при этом, оставшись самим собою, – гораздо труднее. Больные души толкает к гибели наше бурное и убийственное время, ставшее бешеным в своём движении. Во всяком случае, так мы теперь его воспринимаем. И вот парадокс: это бешеное время очень медленно и тяжело убивает души.

То, что мы называем прогрессом, на самом деле является огнём лютой и бессмысленной гибели. Если огонь представить волной, то вначале нам кажется, что мы взлетаем на её гребень; и в этот миг мы чувствуем себя всемогущими хозяевами Вселенной. Затем захватывающее ощущение победы над миром и собственной величественной высоты уступает место ужасу погружения в пучину, из которой нет возврата. И будет так, пока многие из нас не в силах преодолеть могущество бессмысленной гибели. Однако путь к спасению прост. Я не открою его, только намекну: огонь сжигает всё, но вода побеждает огонь. Понятно?

 

Практика прозрения

 

 

Наступил вечер.

Само по себе наступление вечера не представляет ничего интересного для человека с истерзанным сердцем. И потому я долго сидел в одиночестве и молчал. Но вот чёрные окна стали светлеть, хотя часы пробили полночь. Этот свет посылала не утренняя заря, а заря прозрения, будто снизошедшая с небес: спустя год после осенней трагедии небо поняло мою тоску и наконец начало помогать мне. Явилось предчувствие, что мой друг, погибший прошлой осенью, ненадолго вернётся ко мне. Я не испугался этого предчувствия, только вздрогнул, когда мрачный орган, размазанный в тёмном конце огромного зала, вдруг вздохнул и принялся извергать уничтожающие звуки.

В этих звуках я читал судьбу моего несчастного друга. Он сошёл с ума от скуки и покинул наш мир, не дождавшись окончания суда над всемирной глупостью, а теперь захотел взглянуть на покинутый мир, устав от одинокого путешествия среди холодных звёзд.

Орган вдруг замолчал, заря погасла, меня окутала тьма. Разум покидал моё жилище и таял в небесах. Последняя ночь кралась ко мне на мягких лапах, окутывала мои мысли нежным звёздным одеялом, и луна, будто кошка, пила Млечный путь, слизывая его капли язычком с безбрежного небесного блюдечка. Звёзды закружились вокруг туч и запели гимн весёлому и беспечному царству истины, тому золотому миру, где не надо сомневаться в непреложности вечных представлений о Вселенной. Мне стало так легко, что я с размаху налетел на острый порог горизонта мечты – и это был её предел! Моё сердце пронзила страшная боль, и я закричал.

О звёзды, подлые лжецы! Зачем вы показали мне предел мечты? Вы – всего лишь солдаты несуществующей армии судьбы, несущие обман всем ищущим свет на войне печали и радости, тогда как я есть князь прозрения, и судьба обязала меня драться с войском великих противоречий без вашей ненужной помощи! Прочь! Мои боли, мои сомнения, мои печали я преодолею один – и не позволю предательскому свету столкнуть меня в яму бессмертия!

Страшно. Я потерял ощущение времени и растворился в пространстве, и лишь тупая боль в груди напоминала об ударе о порог мечты. Страшно! Но нельзя бояться, ибо этот путь я выбрал сам, и теперь меня не должен никто переубедить. Однако с разумом я теряю и память; мозг плавится и долго пытается найти воспоминание о том, что должно произойти. Да, вот оно: мой несчастный друг. Надо приготовить всего понемногу – огненного, жёлтого, бодрящего и дымного.

И вот я зажигаю свечи, режу лимон, наливаю коньяк и раскуриваю сигару. Этим действиям аккомпанирует замедленный скрипучий звук отворяющейся двери. В обычной жизни дверь отворяют в мгновенье, но в нынешней она может скрипеть тысячелетья… Заставляю себя обернуться.

Так и есть: неслышными шагами в комнату вошёл мой покойный друг и протянул мне руку, холодную как лёд. Держу её, гляжу ему в глаза. Они пусты, будто две ночи. И только грустная улыбка напоминает мне его прежнего. И молчащий голос – его.

Прости, что я вернулся так неожиданно и нелепо. Я устал от смерти так же, как ты от жизни. Ты спокойно встречаешь меня, и тени удивленья нет в глазах твоих. В твоём понимании я – призрак; неужели ты не боишься? Ты не спрашиваешь ни о чём: неужели ты равнодушен? Нет, не верю в это. Тогда что это может быть? Пройдём путь сначала: заря в полночь, звуки органа, затем песня звёзд и – порог мечты?! Я предвидел это; отчего же я так взволнован? Я всегда помнил о том, что ты князь прозрения, даже тогда, когда мою память убивали, выжигая холодным светом; и никто, никогда, верь мне, не заставит меня усомниться в этом. Теперь я сяду к столу, а ты говори. Я должен слышать тебя.

Он слушал моё молчание, и оно складывалось в его мысли.

Злая суровость и грязь ироничных усмешек, презрительный смех и тяжёлый камень равнодушия… Забудь всё это. Душа твоя долго страдала от них. Но в этот миг наши души вышли на распутье, и теперь нужно решение, которое я приму после одного твоего слова. Если ты захочешь, если ты прикажешь, от этого распутья мы пойдём вместе и останемся вместе навсегда. Одно только слово, одно из двух: да или нет.

– Нет!

– Я не уйду с тобою?

– Нет!

– Отчего, скажи мне!

– Ты не можешь уйти. Мои силы покинули меня в момент наступления истины, и я умер вне истины. Но я знаю, что у тебя хватит сил достичь прозрения и обрести радостное бессмертие взамен бессмысленной и мучительно долгой смерти. Я прошёл сквозь это, и я говорю: смерть не мгновенна, она скучна и бесконечна. Смерть – это моя судьба, и я буду мучиться один. А ты должен жить для скитальцев солнечных долин этого непонятного мира. День всемирного проклятья никогда не наступит, клянусь тебе! Шарлатаны сами не верят в свои предсказания, ибо не понимают жизнь и боятся смерти. Ты должен успокоиться и забыть о многом. Вот твой бокал с коньяком: выпей, и твоя память уничтожит то, что ей более не нужно.

Я выпил. Память погасла. Единственное, что я запомнил, было холодное рукопожатие моего друга. Он ушёл, и я его уже никогда не увижу.

 

Радиоволны

 

 

Настройся на голос Европы. Настройся на Лондон, мечтая услышать пение птиц в печальном английском саду. Послушай Берлин – он скажет тебе, что в Германии светит обычное солнце. А что говорит Москва? В России тоска… Антенны, словно телескопы, уткнулись в холодные звёзды.

Ты знаешь о том, что события меняются. Всё проще понять, поймав другую волну, с другой частотой колебаний судьбы. События меняются помимо твоего сознания.

Я шагаю на север. Антенна застряла в небе как кость в горле. Дует ветер, дым идёт из трубы. Листва поёт. Загадочна сила радиоволн! Когда жизнь висит на волоске, преданный ветер указывает мне путь, поворачивая ветви антенны на север. Я иду по грани судьбы. Судьба бьёт кулаками по клавишам рояля и спокойно слушает вопли умирающего инструмента. Истязаемый рояль чувствует боль; но разве эта боль сравнима с болью идущего по грани судьбы?

В зеркале не может отразиться звук, и только поэтому живой голос Европы, опутанный десятком фекальных простыней, задыхается, а хрипы усталого радиоцентра не передают тяжести стонов погибающего рояля. Упрямое зеркало нагло смеётся надо мною; ему весело оттого, что радио, потеряв агонию музыки, готово замолчать от усталости навсегда. Кончились ноты, звук умер – и вот я вынужден жадно глотать глазами неясные зеркальные отражения обрывков былого могущества всеразрушающей симфонии глобального спокойствия. А вне зеркала наступает вечер, заходит солнце, замолкают птицы; и вскоре ночь начинает рвать в клочья тоску. Но антенна тычет в грудь, она возомнила себя королевой мистического праздника гибели звука. Спокойны только радиоволны, порвавшие связь с антенной. Их могуществу не в силах помешать даже злобный король зеркало.

Эйфория началась и кончилась. Деревья, хлебнувшие туманного английского воздуха, стоят и качаются в состоянии рвоты. Их ветви цепляются то за луну, то за антенну, то за дырявое ночное небо, то за оплёванную землю. Радиоволны плюются. Веселье завершилось, и ветер свежих идей разворачивает события в противную сторону. Всё должно погрузиться в безотчётный страх в кольцах радиоволн и щупальцах антенн. Я в страхе бегу на север, подальше от кошмаров; север не позволит мне увидеть моё отражение в зеркале.

 

Слова изо рта

 

 

Сто одна единица информации в минуту – и меня больше нет: я – информационный труп. В моём горле пересыхает, но с губ начинает падать пена. Когда мне пытаются рассказать буквально всё ни о чём, я устанавливаю на мои уши словонепроницаемые заслонки. Я не хочу припадать ушами даже к источнику громогласных молитв о жизни. Мне нужна тишина, мне нужна пустота. Но даже нуль бывает со знаком минус. Слова изо рта становятся словами из мозга и начинают убивать меня изнутри. И когда расплавленный мозг хлещет потоками из головы, впадая в реку забвения, густые острые тени впиваются в отрешённый взгляд, а буйный вихрь в глотке подхватывает десятки орущих слов на штыки исступлённых мыслей о жажде жизни.

Неведомый страх имеет особую власть и страстное волеизъявление. Воля изъявляется словом; слово изрыгается голосом деспота; деспот наделяется силою монстра; монстр овладевает властью над миром. Воля посредством слова переходит в энергетический вампиризм, который может преодолеть любые преграды. И тогда – трепещи, о смертный, ибо надвигается раскол сознания! А раскол сознания может означать только одно: сейчас падёт занавес, за которым останутся все сомнения. Но аплодисментов не будет. Не нужно аплодисментов! Да здравствуют сомнения!

Сомнения благородны как белые волки. Они должны наполнить Вселенную и оживить её, потому что никто не может понять, как человек сумел совместить бесформенное мозговое вещество с прямым углом прогресса. Сомнения призваны вытеснить болезненное недоумение, являющееся следствием безосновательного стремления к совершенству мыслей и изливающееся в бездну космоса, где оно сгорает на лету и оставляет только дымный след печали. И этот дым застилает всякий свет, вспыхивающий за горизонтом сознания.

Даже монстра, рождённого словами и овладевающего миром, разъедает проказа безвластия, пока ещё утопическая, но могущая стать реальной в душах, погибающих от ударов пустых мгновений, пустота которых имеет вес и тяготит пространство совести нашей Вселенной. Пустота мгновений становится пустотою веков, и такие века тяжко бьют каменными кулаками по лицам дряхлых поколений, оставляющих в пустыне ненужных жизней свои порочные следы. Эти поколения станут грешными и безвестными тенями и исчезнут во мгле миров и трущобах мёртвых мыслей. Ни одно из них не сможет допеть последнюю песню, ибо ни у одного не было первой; они оказались скупыми на музыку и слова. Особенно на слова, которые обычно вылетают изо рта! И потому они перестали быть собою и всем остальным. Слова полезны лишь тому, кто словом творит дело; тому, чьи восклицания ждут сигнала к выбросу в пространство и жаждут действия – и не важно, любит ли сей творец правду, говорит ли её и следует ли ей.

 

Начало конца

 

 

Было видение: ощущение белого света с чёрными разводами ударило в нос запахом плесени, руки задрожали и ощупали пустое пространство, в живот воткнулся нож, а глаза упали в огонь. Тут чёрная муть всплыла и забулькала; я побежал прочь, жуя лимон и запивая его кипящим лимонадом; и вдруг сознание прояснилось: наступил момент истины. Жизнь показалась движением по лезвию бритвы. Захотелось прекратить борьбу с глупостью.

Развязка событий… Так ли важно, в каком виде она навалится на меня? Не важнее ли моя реакция на предчувствие конца? Смогу ли я сохранить себя, чтобы надеяться на вечный покой для моей души?

Я отрёкся от собственной глупости. Ничто не способно побудить меня к пустому познанию. Кто усомнится в том, что познание мира может быть пустым и ненужным? Должен ли я изведать неизведанное, если риск поражения слишком велик?

Истина в том, что, разгадав тайны Вселенной, я погибну. Истина не имеет границ, и потому их не нужно искать. Эти поиски отнимают много сил и времени, не приводя ни к чему в итоге. Мало кто ищет формулу жизни; но если кто-то найдёт её, она ему всё равно не поможет. Так ради чего пытаться познать непознаваемое?

Так я разделался с моею глупостью, но безмятежного спокойствия всё же не обрёл. Жизнь явилась борьбой противоречий, которые насквозь пропитали мысли и чувства; возникла обида на отсутствие справедливости, потому что страданий оказалось куда больше, чем удовольствий. Захотелось правды.

Вскоре выяснилось, что правда – игрушка в руках общества, и общество вертит ею, создавая её лжеподобия, и, что самое страшное, при этом не любит её. И тогда идеи кончились, и начались замыслы, отличавшиеся несовершенством, как и голова, их рождавшая. Душа заспорила с плотью: плоть оказалась похотливою, а низкая похоть не входила в замыслы. Как, впрочем, и стремление к власти.

Пророка или чародея не получилось. Вреда людям не нанёс, но и большою любовью к ним не воспылал. Злу не послужил, но воспринял его как средство поддержания иммунитета добра. Понял, что смешно насиловать природу, и остался здоровым эгоистом, сохраняя себя для себя и других. Почти ни с кем не ссорился, дабы не заряжаться дурной энергией.

И всё же по ночам приходили тревоги, мучила бессонница. Казалось, что жизнь слишком бедна событиями; душевная молодость, богатство фантазии и умственная нерастраченность особенно подчёркивали эту бедность. Но рвать на себе волосы не захотел. Лгать самому себе и принимать эту ложь за правду тоже не научился.

Всегда любил себя. «Пока сам себя не полюбишь – никто тебя не полюбит» Благодаря этому избежал разрыва души и прочих подобных болезней. Редко ругал себя и не допускал, чтобы это делали другие. Зато сохранил душу в целости, не отдал её на съедение тоске и унынию; теперь если она и покинет меня, то почти невредимой. От любви никогда не уставал, однако от дружбы – часто.

Иногда менял внешний облик ради сохранения своей целостности. Никогда не делал этого для окружающих, чтобы не стать приспособленцем. Избегал быть в толпе и подчиняться её идеям. Одинаково ценил здоровье тела и здоровье души, приводя в равновесие прагматизм и эксцентричность. Плевал на телевидение, защищая от него свой духовный мир. Чихал на всеобщее уважение, тем более – на общественное мнение.

Ничего не добивался, то есть не добивал себя; только стремился к цели. При этом нередко оглядывался назад, подводя итоги и делая выводы. Затем избавлялся от власти прошлого. Терял себя, но всегда находил; тем самым познавал и обновлял себя. Никогда не боялся одиночества, ибо оно не мешало творить. Всегда хотел успеть сделать то, что задумано.

Ценил сигары и вина, но не вкушал ни того, ни другого. От музыки и книг приходил в восторг. Украшал свои комнаты картинами; при этом больше любил картины, рождавшиеся в снах и мечтах.

И вот теперь, когда близится развязка событий, когда движение по лезвию бритвы можно закончить, я хочу бездействия. Пусть в моей пустой гостиной играет камерный оркестр, пусть на столе стоит белая посуда с холодными узорами, пусть за окнами шелестит дождь. Только бы сердце моё не остановилось…

 

Я уже не человек

 

 

Тысячи серых людей мечутся по бесплодной пустыне в поисках чуда, но они не найдут его никогда. Тысячи голов и спин носятся в тоске по пескам вдоль и поперёк. Пустыня скучна, она надоедает своею ненужностью. Не в этом ли причина тоски серых людей?

Когда серые дни превращаются в серые ночи, когда мгновенья бьют дробью по опущенным глазам, картины этого беспокойного безрассудства предстают пред внутренними взорами и разрушают веру в справедливость судьбы. Даже знойный полдень отличается серостью, то есть ничем не отличается от любого другого времени суток; он способен лишь спалить остатки мыслей и чувств. Ощущение пустоты захватывает в губительный плен, печаль которого необъяснима, и оттого тошнотворна и безумна.

Безумцем ли считать того, кто покинул сей печальный плен и ушёл прочь, пусть даже в иную жизнь? Считайте его безумцем, но не судите за это. Ведь бывает так, что человек исчерпал себя до дна. Что ему остаётся, позвольте спросить? Впасть в уныние? Погибнуть?

Надо искать выход без греха. Скажем, я исчерпал себя, но я не могу оставаться пустым; стало быть, я устремлюсь наполнить себя новою сущностью; свежие замыслы ворвутся в мой разум подобно свежему ветру. Я останусь в безопасности до тех пор, пока мною не овладеет желание разрушить созданный мною старый мир вкупе с нежеланием строить новый.

Однако разрушение наступит и в том случае, если я лягу на дно и стану ждать возвращения порядка и прихода свежих идей. Бездействие ослабляет фундамент моего мироздания, и он ломается от собственной тяжести.

И вот я строю новый мир; я строю его из лучших материалов. Вот безоблачное небо, вот синий лес, вот зелёное поле, вот быстрая речка. Я войду в этот мир и стану собирать полевые цветы. Прозрачная вода вольётся в мой иссохший рот, а уши, уставшие от безмолвия, наполнятся песнями птиц под музыку ветра. Я стану беззаботным, как всякая травинка в поле, шелестящая о своём маленьком счастье.

Я впущу в этот мир многую живность, даже хищных зверей. Здесь всё будет почти так, как заведено самою матушкой природой: медведи пойдут отбирать мёд у пчёл, лисы станут ловить и кушать зайчиков, волки начнут задирать лосей… Так надо; и это не насилие, это сама жизнь. В моём мире никогда не будет насилия, ибо в нём никогда не будет человека.

Я славно заживу в этом мире, потому что я уже не человек. Я стану делить кусок пищи и глоток воды с волком и медведем, но не с человеком. Пусть презренный серый человек – один из тысячи себе подобных – мечется по бесплодной, выжженной пустыне в поисках чуда. Он не найдёт его никогда. Нет чудес в плену серых дней и ночей.

Горькая участь ожидает людей: прожив никчемную жизнь, они умрут никчемною смертью, так и не принеся никакой пользы ни себе, ни другим. Я не стану спасать их.

Человечество предало меня. Прощай, человечество!

 

Слово о скудоумии

 

Всё хорошее рано или поздно кончается. Вот и плоды мои иссякают: все они вынуты из души и положены на бумагу. С грустью я откладываю перо прочь, облегчив тем самым руку, но опечалив душу горечью расставания с читателем. И волнует меня одно: тронет ли сердца людей сия Дурь?

Через полвека я превращусь в старенького дедушку, у меня выпадут зубы и вырастет седая борода, но всё это не даст мне основания назваться великим и мудрым. А? Читатель? Не признаешь же ты меня великим и мудрым? Я знаю, что ты скажешь. Ты скажешь: ха! Ты скажешь: мало того, что автор жив; он даже не стар. В таких условиях нельзя становиться великим! Не положено! Живи себе; становись стареньким и седеньким. Не хочешь ждать так долго? Тогда погибни! Да не просто погибни, а постарайся сделать это как-нибудь с шумом, с выкрутасами. Вон Пушкин: ай, сукин сын! И ты давай так же: пулю в тело – и великий! А-а-а, ты скажешь, испугался! Жить хочется? Вот и не лезь в великие!

Воистину: жизнь такова, какова она есть, и более никакова. Издавна у нас принято топтать великих поэтов и сочинителей, не созвучных эпохе, но превозносить их же по факту гибели от рук негодяев, созвучных эпохе. Так пошляки, убивающие гениев, обретают славу вместе с убиенными. Убийцами гениев в разные времена становились не только дуэлянты, но и цари-самодержцы, и цензоры, и критики, и редакторы – да мало ли ещё кто! Где бы и мне раздобыть такого убийцу? О царе-самодержце и не мечтаю; найти бы хоть критика завалящего, иль редактора-кровопийцу, лишь бы неглуп был. Эх, измельчали мы и опустились! Нынче и великое создашь – невелика заслуга. Зато скудоумец серенький, которому быть бы едва видиму, набирается где-то нахальства дикого да норову необузданного, да и прёт в народ, попирая разумные головы сапожищами нечистыми, алчностью неупиваемою подкованными. Ему и счастье; да можно ль назвать это счастьем? Мне такая известность претит. Хотя в наше запутанное время, когда всё вульгарное непостижимо переплелось с высоким, модное с безвкусным, прекрасное с безобразным, не знаешь, где и с чем вляпаешься в эту известность. Может быть, мы и живём теперь в эпоху скудоумия?

Прошу не принимать моё творение всерьез. И упаси вас бог принять его как руководство к действию.

 

© Владимир Мельник, текст, 1998

© Книжный ларёк, публикация, 2018